Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2010

Александр Говорков

Советы режиссеру

Язык не обманешь. Только в советское время для обозначенья «жалованья», «денежного довольствия», могло родиться отвратительное слово «получка». Вдумайтесь в его смысл, вслушайтесь в его звучание… «Тараса Бульбу» проходят в школах, но именно «проходят» – мимо, толком не прочитав. А это – очень современная книга. Настолько современная, что оторопь берет – да меняется ли что-то в нашем мире, кроме декораций, обозначающих историческую эпоху?

Вот старый Тарас привез своих сыновей в Сечь. Нынешний кошевой – человек разумный и честный. На подначки Тараса начать войну, любую – против татар, против Польши – кошевой отвечает: «Нет, не можно». «Почему?». «Мы договорились с ними о мире». Этот аргумент Тарасу непонятен – какие могут быть договоренности с басурманами («…и Бог и святое писание велит бить бусурменов») – и он задумывает сместить кошевого. Война ради войны – вот чем одержим Тарас. «Вот пропадает даром козацкая сила: нет войны!.. Нет, видно, правды на свете!» Он проводит работу с «электоратом», подпаивает наиболее активных казаков и внушает им: «кричите Кирдягу». На сходе сечевиков видны шныряющие в толпе хмельные агенты Тараса. Механизм управляемой демократии сбоя не дает, и кошевым выбирают экстремиста Кирдягу. Народное ликование выливается в страшную попойку. «Винные шинки были разбиты; мед, горелка и пиво забирались просто, без денег; шинкари были уже рады и тому, что сами оставались целы».

Вскоре после «выборов» к берегам Сечи пристает лодка, принесшая гонцов с Украины. Дела, по их словам, ужасны: ксендзы запрягают православных вместо лошадей, церкви отданы на откуп «жидам», которые, якобы ставят какие-то значки на пасхе. Первая реакция казаков легко предсказуема: «Бей жидов!». Отправились громить предместье. При деятельном участии Бульбы «жидов» посемейно сбрасывают в «омуты днепровские». Вот подвернулся под руку Янкель, которого уж, было, потащили к берегу, но он обратился с прочувствованной речью к запорожцам, уверяя их в совершенной своей лояльности. И достучался было в казацкое задубевшее нутро, да увлекся в еврейском своем красноречии, перегнул палку и выпалил: «Нам запорожцы – все равно, что родные братья». Что тут началось! Братство с «жидами» сечевиков никак не вдохновило, и нахлебался бы Янкель водицы днепровской, да уберег его от этой участи старый Тарас, признавший в окаянном «жиде» знакомца своего покойного брата.

Картина, не лишенная исторической достоверности. Восстание запорожского гетмана Зиновия (Богдана) Хмельницкого сопровождалось массовым избиением десятков тысяч евреев. Помнит ли кто о такой плате за присоединение Левобережной Украины к Московской Руси?

Колоритная фигура Янкеля донельзя оживляет повествование. Вряд ли Гоголь не жалел на Янкеля сочувственных красок, скорее наоборот, но тем достовернее симпатия, вызываемая этим персонажем. Янкель, прежде всего, человечен. Он умен, он держит данное слово, он, в конце концов, никого не убивает. Да, Янкель сребролюбив, но деньги для него – единственный способ выжить в мире повального насилия.

На небольшом пространстве повести сталкиваются несколько этнокультурых миров – польско-католический, казацко-православный, иудейский. На некотором отдалении ощущается присутствие и четвертого – татаро-мусульманского мира.

Зверства, творимые казаками и поляками по отношению друг к другу, перехлестывают всяческие границы религиозной нетерпимости. Какая там Варфоломеевская ночь! Сдираемая заживо кожа, изуродованные женщины, бросаемые в огонь младенцы... Словно вернулись языческие времена Святославовых походов. Так и хочется выкрикнуть вслед за несчастным, гибнущим ни за что Меркуцио: «Чума на оба ваши дома!». Какой невольной насмешкой звучат слова Белинского о том, что в «Тарасе Бульбе» Гоголь «исчерпал всю жизнь исторической Малороссии и в дивном, художественном создании навсегда запечатлел ее духовный образ»! Чур меня! Чур!

Иудейский мир, в силу своей то ли слабости (внешней, не внутренней!), то ли терпимости, показан миром промежуточным, посредническим, равно открытым трем остальным мирам. Замечательно написанная Гоголем сцена иллюстрирует, сколь трудно дается взаимопонимание говорящим на одном языке, но принадлежащим разным мирам людям. Янкель сообщает Тарасу о том, что видел «перебежчика» Андрия в осажденном казаками Дубно. Тарас мгновенно звереет и, взяв Янкеля за грудки, орет: «Так ты хочешь, собака, сказать, что он продал отчизну?». Янкель гениально оправдывается (почувствуйте неподражаемые интонации): «Разве я говорю чтобы кто-то что-то продавал? Я просто сказал, что пан Андрий теперь с ними...». И, словно вполголоса, проборматывает свой мудрый вердикт: «Ему там лучше».

В самом деле, похоже, что быстроумному и чувствительному к красоте Андрию у поляков лучше. Что видит Андрий у казаков? Беспробудное пьянство, грубость, жестокость, принципиальную не-красоту и столь же фундаментально-инстинктивное желание красоту уничтожить...

Кстати, случайно ли Андрий получил от автора именно это имя? Не мелькнул ли в голове профессора истории Гоголя-Яновского образ знаменитого «перебежчика» и первого в России «диссидента» Андрея Курбского, удравшего от Ивана Грозного в Литву? С учетом подобной трактовки повесть приобретает дополнительное измерение и глубину. Появляются заманчивые параллели: Андрий – Андрей Курбский, Тарас Бульба – Иван Грозный, Московское царство – Литва (она же Речь Посполитая, что переводится просто: «Республика»). При желании параллели можно продлить и дальше. В мифическое прошлое: бой Ильи Муромца со своим сыном Сокольником. И в будущее: плененный Яков Джугашвили – Иосиф Сталин... «Я тебя породил, я тебя и убью» – словно напророчил Гоголь грядущему тирану.

Ключевой момент «перерождения» Андрия – его ночной переход из казацкого стана в осажденный город. Этот переход выписан Гоголем подробно и многозначительно. Вот где можно развернуться режиссеру и оператору снимаемого фильма! Вот где простор для творчества! Окутан ночною тьмой казацкий лагерь, спят объевшиеся, обпившиеся казаки, слепы и глухи ко всему... Если и не мертвые, то уж точно - сонные души. Лишь душа Андрия чутка и готова к пробуждению. Вот, как тень, наклоняется над ним закутанная женская фигура, приоткрывает лицо – и Андрий узнает татарку-служанку прекрасной полячки. «Иди за мной. Она ждет» – и, повинуясь этому зову, Андрий, прихватив куль хлеба, отправляется вслед за проводницей в ночь. Проходя мимо костра, они едва не спотыкаются о спящего Бульбу. Страшный, как тибетский демон, Тарас открывает глаза, бормочет «не доведут бабы до добра» и мгновенно засыпает снова. Ужас пронзает Андрия, но ведомый татаркою, он уже бесповоротно вступил на новый путь.

Предрассветные сумерки веют сыростью. Татарка приводит Андрия в заросший камышом и осокой овраг. Им необходимо пересечь топкое место, и татарка сбрасывает обувь (черевики) и поднимает подол, обнажая ноги. Гоголь здесь умолкает, оставляя простор воображению возможного режиссера…

Впрочем, отсебятину можно не выдумывать. Описывая в отрывке «Рим» албанку Аннунциату, Николай Васильевич предельно конкретен: «Пред ее ногами показались бы щепками ноги англичанок, немок, француженок и женщин всех других наций... Это была красота полная...». Вот Гапка из «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»: «…Девка здоровая, ходит в запаске, с свежими икрами и щеками». Запаска – это кусок ткани, который носят вместо юбки, обертывая его вокруг бедер. А вот видения философа Хомы Брута: «Он видел, как из-за осоки выплывала русалка, мелькала спина и нога, выпуклая, упругая, вся созданная из блеска и трепета».

Имеется также в арсенале Николая Васильевича и портрет «героини греческой Бобелины, которой одна нога казалась больше всего туловища тех щеголей, которые наполняют сегодняшные гостиные».

А, кстати, кто такая эта Бобелина, изображение которой украшает жилище Собакевича? В комментариях к тексту «Мертвых душ» ответа я не нашел. Может быть, это героиня древнегреческой мифологии Бобо, кормилица Деметры? Потеряв свою дочь Персефону, Деметра впала в тоску. Чтобы вывести ее из этого состояния, Бобо пыталась развлечь скорбящую Деметру оргиями и всяческими непристойностями.

Ай да Гоголь! Пронзала Николая Васильевича тоска по сорочинской деревенской бабе, стоящей босыми ногами на теплом от солнечных лучей деревянном полу.

В ответ на увещевания полячки Андрий произносит евангельской силы слова: «Отчизна там, куда стремится душа наша. Ты – моя отчизна! Вот моя отчизна!». И от этих слов он уже не отрекается. При встрече с Тарасом Андрий полон достоинства. Он оставляет без внимания дурацкий вопрос «что, сынку, помогли тебе твои ляхи?», молча слезает с коня, молча подставляет грудь под выстрел. И умирает с именем полячки на устах, именем, которого мы никогда не узнаем.

Тарас же волею автора возвращен в свою стихию – в огонь. На костре умирает человек, красоту ненавидевший, красоту уничтоживший и не оставивший после себя ничего, кроме выжженной пустыни. Гибнут все значимые персонажи повести. Остается в живых Янкель, панночка – эта польская Юдифь, – и, брошенная где-то на первых страницах, несчастная, никому не нужная мать Остапа и Андрия.

Бытует мнение, что Гоголь испортил «Тараса Бульбу», создав вторую редакцию этого произведения. Не могу согласиться с подобным утверждением. Бесспорно, во второй редакции усилены идеологические мотивы, но и художественный уровень ее значительно выше. В целом же, «Тарас Бульба» – это первая попытка Гоголя подчинить свое творчество решению заранее поставленной идеологической задачи. Подобные попытки продолжались и далее – в «Выбранных местах из переписки с друзьями», во втором томе «Мертвых душ»… К счастью, в «Тарасе Бульбе» Гоголь-художник все-таки одержал верх над Гоголем-идеологом.