* * *

Умела прощаться, как умирать – навеки,

Сжигать мосты, сжигать корабли.

А еще умела заговаривать реки –

Чтоб помедленнее текли.

 

Чтоб не так мелькали под небесами

Первый вдох – и последний звук,

Чтобы лодки, прядая парусами,

Успевали землю принять из рук.

 

Дождь идет. Минувшее все дороже.

Разреши мне, Господи, отдохнуть,

Потому что так – сгоряча – негоже

Начинать свой главный, ответный путь.

 

* * *

В городе, где трава

Вспоминается только из чувства протеста

(Взгляните на это гладкое место –

Здесь могла быть трава.);

 

В городе, где скорее ночь, чем зима,

Где скорее в метро, чем пешком по скверу,

И где многие понимают карьеру

Как возможность из панельных в кирпичные

переехать дома;

 

В городе, где зонтов и крыш торжество,

Когда-нибудь и тебя самого

Не станет – за сроком давности

иль по случаю смены места.

Не знаю, чего из этого пожелать, –

Таких, как мы, прошла здесь целая рать,

А в чем смысл их движенья, по-прежнему неизвестно.

есть?..

 

* * *

И воскликнешь

посреди пустынного мира:

Господи!

Сотвори мне кумира!

Не обязательно в славе и во плоти –

Хоть какого-нибудь!

Хоть прежнего возврати!

 

Но раздастся в ответ,

прошуршит дождем по траве:

Чем кумира в округе искать,

заведи царя в голове!

 

* * *

Знаешь, здесь, в Кузьминском парке,

Горевать совсем негоже –

Жизнь исправно шлет подарки

Вот таким, как мы, прохожим,

А не чертит закорюки.

Светел день. Весна нетленна.

Голубь, подобравши юбки,

Входит в лужу по колено.

 

* * *

Нет, не подвиг, а просто такая жизнь,

Что осилит только герой.

А собьешься чуть – хоть костьми ложись,

Не вернуться в избранный строй.

Лишь душа заскулит – обреченный зверь,

И в ответ иссякнет звезда.

Что поделать, такая вот жизнь теперь.

Что поделать, такая вот смерть теперь.

Впрочем, так же было всегда.

 

* * *

Грохот. Крики.

Солнце над стройплощадкой

никогда не садится.

А я думала, что лебедка – это такая птица.

 

А я спрашивала у прораба:

«Не часть ли вы

Той мечты – с пожизненным стажем?»

Вот увидишь, мы будем счастливы.

А дом будет светел и стоэтажен.

 

И так далее – на века, навсегда,

Как уже обещали когда-то.

Потерпи!

Звуки стройки – это, в общем-то, ерунда

По сравненью с песней солдата.

 

* * *

С утра на лестнице –

совсем не шахматный мат.

Звонит подруга

о путешествии в Канны.

Светает поздно,

потому что февраль – не март.

На кухню уже не заходят

отчаявшиеся тараканы.

Живу – принцесса

вполне престижных кровей –

В своей запущенной башне многоэтажной.

Видишь, кем стала та, что была твоей?

Видишь – оттуда?

А впрочем, уже неважно.

И лишь вот в такие ночи,

когда кругом – ни огня

И, уж тем более,

ни огня где-то рядом,

Бывает, думаю:

а как ты глядишь на меня –

Двадцатипятилетним

иль все ж повзрослевшим взглядом?

Хотя за что бы тебе

такой недобрый удел?

Уж, в крайнем случае,

ты манну Господу мелешь.

Ведь я – «снова ягодка»,

что еще не предел.

А вдруг ты все видишь,

но разлюбить не умеешь?

Ответа вовеки мне,

наверное, не узнать,

Разве что ангелы

случайно проговорятся.

А значит, приходится холить

нешибкую свою стать

И лунных ночей

да безоблачных дней

стесняться…

 

* * *

Казалось, здесь каждый кустик знаком,

Но стало смутно и странно,

Когда овраг, словно молоком,

Наполнился вдруг туманом.

И охнул закат, и прервался путь,

И взгляд оценил глубины:

Березы стоят в молоке по грудь,

По шею стоят рябины.

И пес, будто зная, что жизнь одна,

От дома, от спелых грядок

Летит, чтобы вылакать все до дна –

И счастье, и непорядок.