* * *

Словно доска стиральная –

красные ребра заката.

Стирка идет вселенская,

пена – и та розовата.

 

Сколько в округе мусора!

Мне за округу стыдно.

Ночь затопила землю.

Мусора ночью не видно.

 

Завтра Господь развесит

чистого дня красотищу.

Люди за ум возьмутся.

Я свою жизнь почищу.

 

* * *

Вновь малахитова даль морская.

Славно беседуя о фрейдизме,

в море из номера перетекая,

мы отдыхаем от жизни при жизни.

 

Солнце осеннее мягко стелет.

Тут, с очевидной тенденцией споря,

мы насмотрелись на тех, кто стареет

на берегу Нездешнего моря.

 

Поняли все – и домой вернулись.

Время – ноябрь. Погляди-ка, на склонах

победоносно войска развернулись

рыжих кустов на террасах зеленых!..

 

Как хороши эти храбрые пятна!

Вот и дошли мы почти что до края…

Шепчет округа предзимняя внятно:

пусть уходить, но сгорая, сгорая.

 

Рука времени

О, как подробна жизнь!

Попробуй описать

свой день вчерашний

минуту за минутой – и потратишь

на это новый день.

 

И очень может статься – не успеешь,

потому что

в любой минуте прожитого дня

вся жизнь твоя таится,

все прошлое твое сквозит.

 

В любой минуте прожитого дня

таится и грядущее, но мы

в лицо его не узнаем,

поскольку с нашим будущим пока

мы просто не знакомы…

 

Протянем руку для знакомства –

и мгновенно

то, что почудилось,

куда-то ускользнет, растает…

Перед нами отчетливо предстанет облик

того, что есть.

 

Но руку настоящего в руке

не удержать – она уже исчезла,

куда-то в космос ускользнула

и машет нам, все дальше уплывая…

А мы стоим с протянутой рукой.

 

Ах, время, ты – не человек,

не по-людски ты с нами…

 

Чтение вслух

Памяти Саши М.

«Я чувствую себя загнанным зверем», –

так сказал он жене,

любимой и любящей.

А наутро умер.

 

Это был единственный выход –

не сказал про него он жене,

любимой и любящей.

Просто вышел.

 

А за неделю до смерти

звонил он соседке книжной, мне,

и тихо благодарил

за Марка Аврелия…

 

Они читали эту книжку вслух,

как и все другие книжки.

Попеременно – то муж, то жена,

попеременно…

 

Теперь она читает книжки одна,

читает сама себе вслух,

но тоже попеременно –

то почитает, то поплачет.

 

* * *

Какая грустная наука –

разлука! Нам она досталась –

тебе, родившейся недавно,

и мне, родившейся давно.

 

Но я науку эту, внучка,

всю жизнь прилежно изучала,

а ты… ты угодила в мир,

где исчезают неизбежно

 

те, кто всего нужнее сердцу.

Не плачь. И мне сегодня больно,

хоть я науку эту, внучка,

всю жизнь прилежно изучала.

 

Экзамены невыносимые

сдавала письменно и устно.

Теперь я изучаю старость.

Признаться, это тоже грустно.

 

За окнами – сплошная темень,

но утром разгорится зорька.

Я ухожу, я уезжаю.

Ты плачешь горько.

 

* * *

На ветке дерева большого

я вдруг увидела часы.

Висят себе часы ручные,

покачиваются на ветру!..

 

Должно быть, выбросил ребенок

с балкона или из окна.

Они за ветку зацепились –

и вот висят на ремешке…

 

Кому показывают время

часы ручные? Облакам?

Какие, господи, ручные?

Вестимо, дикие часы!..

 

Они там тикают, наверно,

на ветке голой вдалеке.

Тик-так, висят часы над бездной,

над городской вселенской бездной –

на волоске.

 

* * *

Миру – мир!

Забыли нынче эту формулу,

громкую, советскую такую.

Помню, слушаю парад по радио

и ликую.

 

О язык, в котором все, что есть,

вся земля и космос весь немалый, –

это мир! А было бы точней

мир войною называть,

пожалуй…

 

Представляете, пришла весна,

просветлели улицы и лица.

Вся война безудержно цветет,

вся война большой войны боится!

 

О язык, в котором все, что есть, –

ненаглядная материя для духа!

Все приму я, эту ткань кроя, –

и войну, и мир, и жизнь, и смерть.

 

В мире с миром – формула моя.