"ИНФОРМПРОСТРАНСТВО"

АНТОЛОГИЯ ЖИВОГО СЛОВА

Информпространство

"Информпространство", № 185-2014


Альманах-газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО"

Copyright © 2014

 


Валерий Хлебутин



Наше… всё

Журналист по профессии, Каретников служил в газете «Утро Москвы», а заодно пописывал кое-что, издаваясь периодически и мечтая о славе литератора. Слава задерживалась, денег не хватало, жить хотелось по талантам, а получалось только по зарплате. В один из дней, блуждая переулками Арбата по делам службы, зашел он к Яше Левину, неблизкому своему приятелю, от которого зависел вопрос издания нескольких его рассказов и повести, залежавшихся в издательстве больше меры. Намерение Каретников имел прозаическое: жаловаться Левину на безденежье и просить содействия в возобновлении авторского договора, а заодно выяснить судьбу рассказов и этой самой повести.

Левин оказался в издательстве, встретил Каретникова по-приятельски в большой комнате, где вместе с ним трудились за письменными столами еще несколько редакторов. Каретников приступил к исполнению намеченного и стал жаловаться.

– Знаю, знаю, ты уж в прошлый раз мне это говорил, – прервал его Левин. – А вот над повестью придется еще поработать немного. Я прочел ее, Костя, и знаешь, хорошо, но некоторые места надо бы переделать. Не обижайся.

Он порылся в ворохе бумаг на своем столе и скоро вынул на свет сброшюрованные листы, в которых Костя узнал свою рукопись о Виссарионе Белинском.

Каретников поработал лицом, выразил на нем недоуменный, но не агрессивный, безобидный интерес и чуть придвинул стул ближе к Левину: мол, что тот имеет в виду.

– Вот, смотри, – сказал Левин, перелистывая страницы до нужного места, – ты пишешь о великом критике, упоминаешь вполне реальных лиц: Хераскова, Сумарокова, Державина, Крылова Ивана Андреевича. Все это понятно, и вдруг у тебя в сюжете появляется какой-то Пушкин. Зачем, скажи на милость, тебе вводить в реалистическую, такую хорошую документальную повесть вымышленную персону?

Костя Каретников забыл о выражении своего лица, пустив мимику на самотек, и еще ближе придвинул стул к столу Левина. Тот дружески смотрел на него и продолжал:

– Я понимаю, что для силы сюжета тебе понадобился великий литератор, современник Белинского, ну и взял бы Гоголя. Зачем выдумывать какого-то несуществующего Пушкина, если есть целая куча готовых реальных писателей того времени, – он развел по сторонам свои руки, изображая ими огромное количество таких писателей, и энергично продолжал:

– Ты пойми, твоя повесть только выиграет, если это будет не вымышленный, а настоящий исторический герой, известный каждому русский писатель-классик.

Левин еще дружелюбнее уставился на Костю и притих на секунду, продолжая говорить глазами и в такт убедительным мыслям покачивая головой. Каретников молчал, соображая, какое сегодня число, не первое ли апреля.

– Старина, я люблю твою писанину, потому что ты всегда думаешь, о чем пишешь. Ты сам знаешь, что твои рассказы не для всех. Кто их читает – это не простая публика, им не подсунешь «жизнь без трусов», они тоже, как и ты – думают. Твой рассказ – это не место для фантастики, он хороший, но, ей-богу, Пушкин здесь лишний, он умаляет смысл, снижает чувство достоверности. Тем более ты насочинял какие-то его великие произведения, вроде этого «Евгения Онегина», и приписываешь Белинскому сократовы фразы: «…энциклопедия русской жизни…». Ну, чем тебе «Мертвые души» не энциклопедия? Замени на Гоголя – мой тебе совет, и совершенно бесплатный, между прочим.

– Что же, и «Повести Белкина» я тоже насочинял? «Метель», «Выстрел»?

– Ну, какой там «Выстрел», – живо ответил Левин, перестал улыбаться и продолжил: – Да что с тобой? Это ведь нетрудно, тебе работы на день всего то. Ну, что ты?

Каретников не знал, что ответить. Такой грубый розыгрыш не был в обычае у Яши Левина. А тут он просто издевался над ним, да еще в присутствии этих молчаливых интеллектуалов – его коллег, которые, слыша этот вздор, и ухом не повели. Свинство какое-то.

– Дай рукопись, – Костя поднялся и потянулся за листками.

– Вот чудак человек. Ему добра желают, а он обижается. Бери, если хочешь, – Левин протянул приятелю листки. – Исправляй и присылай поскорее электронкой, я ждать буду.

Костина обида, питаясь впечатлениями о встрече в издательстве, не сразу набрала всех возможных сил и только теперь, спустя пару часов, достигла той полноты, которой утонченные натуры умудряются упиваться. Он копил в себе ярость против этого дебила Яши, избравшего столь идиотскую форму издевательства над ним. Сейчас Костю угнетала мысль об упущенной им возможности там же, в редакторской, немедленно ответить этому хаму достойной издевкой. Она вот уже была готова в его голове, да только поспела с опозданием.

Он шел по тротуару, покрытому осенними листьями, к своему дому в Хлебном переулке. Мысли текли сами собой, без его усилий направлять их в сторону желаемого предмета и помещали в себе то обидчика Яшу, то подробности хамски отвергнутой повести о Белинском, то воспоминания детства и юности, прошедших здесь же, в старых Арбатских переулках, избавленных тогда еще от засилья транспорта и считавшихся тихими. Каретников поравнялся с оградой школьного двора, через которую он в детстве сигал со школьными своими приятелями, сокращая путь к дому. Здание школы все то же, как и во время его учебы, слегка замаскировалось за прошедшие годы кронами широко разросшихся тополей и кленов, сделавшись от этого как бы меньше. Каретников, сам не ведая зачем, вошел в калитку школьного двора и подошел к зданию. Ностальгический прилив посетил его душу. Он стал оглядывать дверь главного входа все с той же медной ручкой, которая была старой уже тогда, когда он впервые коснулся ее первоклассником. Он смотрел на стекла окон, многократно выбитых и заново вставленных в старые массивные деревянные рамы. Взгляд его поднялся выше, туда, где над табличкой с номером школы, между первым и вторым этажами на фасаде помещались барельефы с изображениями писателей. Все те же гипсовые медальоны Горького, Маяковского, Толстого устремляли свои профили к невидимым далям мудрости и всеобщего народного просвещения. Каретников вдруг вышел из обморока задумчивости и крепко удивился. На месте, где должно (ударение на первое «о». Авт.) было помещаться барельефу Пушкина, он обнаружил профиль Чехова.

Костя наизусть в мельчайших подробностях знал каждую трещинку на этом фасаде, он только вот недавно подходил разглядывать любимого своего Белинского, и рядом с ним, как и всегда, находился не кто иной, как Александр Сергеевич Пушкин. Теперь его не было. Что за чушь? Костя встряхнул головой, закрыл и вновь открыл глаза… Чехов… все равно Чехов. Этого не может быть, кто в наши-то дни примется обновлять школьные барельефы? Скорее, Россию переименуют в какой-нибудь Кот Ди Вуар, чем обновят эти медальоны. Он внимательно посмотрел на гипс и приметил, что тот нисколько не отличается почтенностью своего возраста от висящих рядом. Такие же многослойные оплывы краски, такие же трещинки, та же вековая пыль на плоскостях и изгибах. Но он ничего не мог перепутать. Допустить такое – это то же самое, что перепутать дверь в собственную квартиру, забыть свою фамилию, не узнать в лицо жену. У Кости екнуло под ложечкой: «Господи, что это?» Он развернулся и быстрым шагом направился к дому.

Жена уже ждала его с ужином, заботливо интересуясь новостями. Она заметила неспокойствие мужа, отнеся это к его усталости, и хотела помочь ему отвлечься и отдохнуть в домашней обстановке.

– Ты помнишь мою повесть о Белинском? – обратился он к ней, едва раздевшись.

– Помню.

– Так вот этот болван Левин не принял ее сегодня. Он просит убрать все эпизоды с Пушкиным. Представляешь? – Костя искал понимания у жены, одновременно всовывая ноги в домашние тапочки. – Этот теоретик издевался сегодня надо мной, называя Пушкина вымышленным персонажем, и рекомендовал заменить на Гоголя.

Жена смотрела на Костю с любовью, затем спросила:

– О каком Пушкине ты говоришь? У тебя в повести что, был Пушкин? Прости, я, видимо, подзабыла, о чем речь.

– Да речь о Пушкине. О Пушкине, понимаешь? О Пушкине! – Сказав это, Костя поднял вверх указательный палец, мысленно представив на потолке своей прихожей исчезнувший со школьного фасада барельеф. Палец Кости указывал на сотканный его сознанием гипс. Взгляд его некоторое время не покидал этого места на потолке, пока видение не растворилось. Он вдруг мимо жены прошел в библиотеку и раскрыл шкаф, в котором помещались русские классики на «П». Порывшись несколько секунд, он спросил у жены:

– А куда ты дела Пушкина?

– Какого Пушкина? – совершенно спокойно поинтересовалась она. – У нас сроду ничего подобного не было.

– Вот здесь стояли книги, полное собрание, и еще отдельные юбилейные, избранные. Ну, Господи Боже! Здесь же были.

– Может быть, ты отдал кому? Я таких книг здесь не видела. Я пыль протираю, переставляю их всегда. Никакого Пушкина у тебя здесь никогда не было.

Костя не своим взглядом посмотрел на жену. Та спросила:

– Ты ужинать будешь?

– Буду, – довольно спокойно для своего возбужденного состояния ответил Каретников.

Когда он ел, женщина возилась в библиотеке и оттуда посвежевшим голосом скоро сказала мужу:

– Ну вот, нашла, – она вынесла из комнаты книжку, поднесла ее к обеденному столу, – «Новые женские истории» Оксаны Пушкиной – звезды эстрады и кино, спортсменки, жены политиков… Ты это ищешь?

Каретников откинулся на стуле. Несколько секунд он сосредоточенно смотрел на жену, затем, обратившись к ней, сказал:

– Послушай, Оля, ты человек с университетским образованием, умная, тонкая, эстетка. Ты что, ничего не слышала о Пушкине?

– Ну вот, от тебя теперь слышу. Не понимаю, что ты так нервничаешь.

– Скажи, ты читала «Евгения Онегина»?

– Нет, не читала. Это что, из новых? Так ты сам знаешь, как я их читаю.

– Ты изучала Пушкина в школе?

– В школе мы проходили только классику, Пушкина у нас не было.

Не по себе сделалось Косте. С его любимым человеком, с его умницей Олей случилась беда. Мало того, что она вынесла неведомо куда из дому собрание сочинений Пушкина, так еще и с рассудком ее помутнение. Пушкина не знает…

Недоевши ужин, Каретников подошел к компьютеру и набрал в Яндексе «Пушкин Александр Сергеевич». На его клик отозвалось множество каких угодно Пушкиных, кроме великого писателя… Пушкина Яндекс не знал.

Мигом Костя метнулся в библиотеку и припал к месту, где стоял томик Тынянова «Пушкин». Книга тут же обнаружилась. Тот же переплет, тот же формат, издательство, но название не «Пушкин», другое – «Жизнь Грибоедова». Не веря глазам, Каретников бегло перелистал страницы. Нигде у Тынянова Пушкин не упоминался.

Он подошел к телефону и набрал номер родителей. Фраза, подготовленная для отца, мысленно произнесенная им, пока набирался номер, смутила его. Он хотел спросить папу, слышал ли тот о Пушкине. Но такая постановка вопроса выдавала полное его неблагополучие, он побоялся расстроить пожилого человека и поменял план. Когда связь состоялась, и разговор получил должное развитие, Костя поинтересовался, что думает его отец об утраченной десятой главе «Евгения Онегина», которой поэт намеревался закончить свой роман в стихах…

Даже не положив после разговора трубку на аппарат, Каретников с нею в руках опустился на пол и тихо произнес вслух: «Мистика». Отец никогда ничего о Пушкине не слышал, поэта такого не знает, произведений не только не читал, но даже не знает их названий. Отец – академик медицины, светило, эрудит и далеко не шутник, сам прививший ему любовь к словесности, поощрявший его первые литературные опыты, и первый его «цензор», – ни слова не слышал о Пушкине.

Оля смотрела на страдания мужа, не понимая их причины, и все более беспокоилась о нем. Ей стало ясно, что нечто неординарное тяготит его душу, но что именно не понимала.

– Что за Пушкин такой тебя расстроил? Найдем мы тебе этого Пушкина. Ты бы Герману позвонил, у него точно все есть, не переживай уж ты так.

Звонок энциклопедисту Герману – студенческому другу Кости, умнице и всезнайке – никакого результата не дал. Он, как и Оля, как и отец, как этот Яша в издательстве, никогда ничего не слышал о мировом классике. Не оказалось на карте Москвы ни Пушкинской площади, ни станции метро, ни музея его имени. Никто о них ничего не знал, и где такие находятся, понятия не имел. Пушкин никому, кроме самого Кости, известен не был.

Великое наследие гения бесхозным хранилось в голове Каретникова, проявляя себя неясным импульсом открывающихся возможностей. Костю вдруг осенило, что по запасливости своей не более чем месяц тому назад он скачал из Интернета аудиокниги с произведениями Пушкина. Они должны были сохраниться там среди другого материала. Каретников сел за компьютер. Так и есть – он скоро нашел то, что искал.

– Оля, – обратился он к жене, – подойди, послушай.

Он поставил ей запись «Руслана и Людмилы». Жена с видимым интересом слушала пушкинские стихи.

– Здорово. Честное слово, очень хорошо. Это тот самый Пушкин?

– Ты послушай еще, – он кликнул из недр компьютерной памяти «Капитанскую дочку», затем «Метель» – его любимое произведение в русской прозе.

Фрагменты записей привели Олю в неподдельный восторг. Она сама села за компьютер и стала наводить справки о новом для нее авторе. Вскоре она сказала Каретникову:

– Это ты сам все сочинил и теперь морочишь людям голову. Не может быть, чтобы даже студия, на которую есть ссылка в аудиозаписях, ничего бы не знала о том, что сама записывала. Они там понятия не имеют, что есть такие записи. Признайся, Костя, это ты сам сделал?

Прошло несколько недель после того, как под псевдонимом «Александр Сергеевич Пушкин» Константин Каретников передал многочисленные рукописи в различные известные издательства. Он и Оля ожидали теперь ответов на предложение издателям печатать новые произведения, среди которых на одобрение главных редакторов были переданы для начала такие шедевры литературы, как «Евгений Онегин», «Русалка», «Пир во время чумы», «Повести Белкина» и «Скупой рыцарь». Каретников ожидал сенсации. Наконец-то можно было рассчитывать на достойный заработок. Костю, правда, угнетали сомнения нравственного порядка, однако он поступил честно, сопроводив пушкинские стихи и прозу соответствующим авторским вступлением, поясняющим читателям сверхъестественную природу появления на свет всех этих гениальных вещей. Он, собственно, ничего не придумал от себя, а только описал порядок случившихся событий.

Окончательно успокоиться насчет нравственности своего поступка Косте помогала мысль о том, какою бездной наслаждений, каким дивным, бесподобным чудом он одарит современников, открывая им мир пушкинского слова. Более того, он счел бы преступлением скрывать от человечества столь существенную часть общемировой культуры. Предвкушение томило его. Наконец стали приходить ответы. Они пришли, по совпадению, как-то все разом. Раскрыв почту, он прочитал:

Пушкину Александру Сергеевичу

Касательно присланных произведений.

Уважаемый Александр Сергеевич!

Редакционный совет издательства ознакомился с переданными нам произведениями и находит их автора оригинальным и достаточно одаренным. Вместе с тем формат произведений и их содержание не отвечают нашим представлениям о современной литературе, способной вызвать интерес у широкого читателя. Независимо от того, что у нас с Вами не сложились партнерские отношения, и мы не имеем возможности печатать Ваши работы, мы выражаем признательность за то, что Вы обратились именно к нам. Будем рады рассмотреть новые предложения.

Костя глазам не поверил. Он несколько раз перечитал глупость, наконец, закрыл страницу в почте и прочитал новое сообщение:

Пушкину А.С.

Ваши работы «Евгений Онегин», «Русалка», «Пир во время чумы», «Повести Белкина», «Скупой рыцарь» изучены. Издательство не исключает возможности поставить их в план на печать, но не может в настоящий момент уведомить Вас о возможном сроке. Одновременно сообщаем, что в том виде, в котором работы представлены издательству, они не могут быть приняты. Тексты требуют профессиональной редактуры и корректировки, на что уйдет много времени и сил, которыми в данное время мы не располагаем.

Еще один ответ, пришедший в этот день на почту Каретникову, гласил:

Александру Сергеевичу Пушкину.

Объем присланных Вами произведений достаточно велик. Издательство смогло ознакомиться и оценить только «Евгения Онегина». Данное произведение не соответствует профилю нашего издательства, печатающего, по преимуществу, только русских классиков, либо авторов, известность и качество литературных произведений которых гарантировали бы окупаемость произведенных нами затрат.

В силу приведенных выше причин мы не имеем возможности издавать Ваши работы.

Каретников прочитал еще несколько отзывов и выключил экран. Посидев некоторое время в глубокой задумчивости, он вновь подошел к компьютеру, включил его, нашел в папке «Мои документы» свою повесть о Виссарионе Белинском и принялся исправлять те места в ней, где упоминался великий, но никому не известный сегодня русский поэт – Александр Сергеевич Пушкин.

* * *

Об авторе: Валерий Георгиевич Хлебутин – мастер спорта международного класса по автогонкам, писатель.