Беседу вел Игорь Дудинский.  Нехороших квартир не бывает.. 1

Владимир Потресов.  Набег на «Грозного».. 4

Беседу вел Игорь Дудинский

Нехороших квартир не бывает

Юрий Николаевич Александров – известный ученый, автор 20 книг и более сотни статей по истории, архитектуре, топонимике Москвы. Он ушел на фронт добровольцем со студенческой скамьи и  прошел свой солдатский путь до конца, демобилизовавшись в 1946 году. Сейчас Юрий Александрович подготовил к печати книгу своих воспоминаний «Ворошиловский призыв. Записки солдата» (фрагмент из нее мы опубликовали в №5 нашей газеты за 2005 год). Но главным делом его жизни по-прежнему остается Москва, ее архитектурный облик, памятники истории, музеи.

- Когда-то столичных школьников водили на экскурсии в музеи-квартиры писателей, художников, музыкантов, ученых, политических деятелей. К сожалению, сегодня хорошая традиция приказала долго жить. Почему?

- Видимо, во многом из-за того, что в культурном хозяйстве города царит неразбериха. Увы, точного числа действующих в Москве мемориальных музеев не знает никто. Специалисты называют разные цифры. От 50 до 100. Общей статистики не существует. Любой читатель может проделать такой эксперимент. Возьмите самый подробный телефонный справочник и обзвоните все мемориальные музеи. Уверен, что во многих вам скажут, что «мы временно не работаем». Каждая квартира находится в ведении того или иного министерства, научного учреждения, центрального музея, а то и просто частного лица. Кроме того, существуют так называемые внутриведомственные музеи, куда посторонних не пускают. Например, в Министерстве обороны есть закрытый кабинет маршала Жукова. В него водят только важных гостей города, а простые граждане о его существовании даже не подозревают. Хотя наверняка нашлось бы много желающих побывать в памятном месте. Ждет разочарование и тех, кто захочет посетить легендарную квартиру Луначарского в Денежном переулке, полюбоваться на изысканную коллекцию предметов искусства, собранную самым образованным и утонченным наркомом просвещения (по-нашему, министром культуры) России. Оказывается, дом продан какому-то олигарху, так что доступ на верхние два этажа, где находится мемориальная квартира, затруднен. Кроме того, в самой квартире расположен рукописный отдел Государственного литературного музея. Да и его несколько лет назад затопило, и туда «временно» не пускают. Интересно, какова судьба украшавшего интерьер бесценного мебельного гарнитура в стиле жакоб? Или так в свое время поразивших меня фарфоровых шахмат, отлитых по эскизу выдающегося скульптора 20-х годов Натальей Данько специально для Анатолия Васильевича? Помнится, пешки были сделаны в виде разрывающих цепи рабов, королевы держали над головой серпы, а короли – молоты. Кстати, в принадлежащей тому же Литмузею бывшей квартире Демьяна Бедного тоже нет никакой экспозиции. Там расположен книжный фонд. Помнится, когда-то можно было, придя в мемориальную квартиру великого Гольденвейзера, расположиться в кресле музыканта и углубиться в чтение любой из книг его обширнейшей и уникальной библиотеки. Сегодня такое, конечно, трудно себе представить. Подчас потенциальному посетителю невозможно получить информацию о том или ином музее-квартире. В телефонных справочниках о многих из них вообще нет никаких сведений. Существуют ли в столице музеи-квартиры Гиляровского, Телешова, Павла Корина, узнать неоткуда. Даже в Интернете о них нет никаких сведений. Теоретически они существуют, и многие научные работники, специалисты, историки, москвоведы не раз там бывали. Однако рядовому посетителю попасть туда невозможно.

- Что мешает?

- Самые разные причины. Например, в квартире Гиляровского, где хранится значительная часть литературного архива писателя, проживает его дальняя родственница, очень пожилой человек. Она там прописана и никуда переезжать не хочет. Само собой, принимать потоки посетителей для нее не по силам. В музее-мастерской художника Корина подолгу не могут найти смотрителя. Никто не идет на маленькую зарплату. Поэтому ее двери большую часть времени закрыты. То же самое происходит и с квартирой художника Андрея Васнецова.

- Может ли частное лицо открыть музей-квартиру своего умершего знаменитого родственника?

- В принципе закон не возражает. Если человек считает, что ему в наследство досталась ценная музейная коллекция, куда входят предметы быта и произведения искусства, то он должен подать заявление в Министерство культуры и получить лицензию на проведение музейно-выставочной работы. Но ждать придется долго, несколько лет. Сначала создадут экспертную комиссию, которая определит, имеют ли находящиеся в квартире вещи культурное значение, какой вклад внес их бывший владелец в историю страны. Кроме того, многое будет зависеть от ваших условий - ведь они могут и не устроить комиссию. Например, вы предлагаете передать квартиру вместе с ее содержимым государству, а вам предоставляют новую жилплощадь. Пока ни один такой вариант не прошел. Или же к вашей инициативе подключаются многочисленные родственники, которые гробят идею в зародыше. Характерный случай произошел в Питере со вдовой Марка Бернеса. Ее сын отсудил в свою собственность комнату, где она решила было устроить мемориальный музей. А наследники архитектора Мельникова, брат и сестра, никак не могут поделить доставшийся им чудо-дом, шедевр архитектуры, который самой судьбой предназначен для того, чтобы стать одним из ведущих столичных архитектурных музеев. Уже состоялось бесчисленное множество судов, которые так ничем и не кончились. А тем временем гениальное творение необратимо разрушается. Из-за бюрократических препон не удалось довести до конца создание мемориальных музеев Романа Кармена, Михаила Ромма, Константина Симонова, десятков других достойных деятелей культуры и науки. А проблемы с жильцами? Вряд ли соседи обрадуются, что у них на лестничной площадке гостеприимно распахнет двери музей, и в подъезд будут заходить толпы посторонних. Например, хозяева музея-мастерской Налбандяна поступают так. Экскурсовод собирает группу внизу, у подъезда, предупреждает, чтобы вели себя тихо, и потом поднимается с группой по лестнице. А самое главное в том, что содержать музей с финансовой точки зрения очень накладно. Когда квартиру переводят из жилого фонда в нежилой, оплата всех коммунальных услуг возрастает в четыре раза. Прибавьте сюда расходы на смотрителей, экскурсоводов, уборщиц. Так что бизнеса не сделаешь. Впрочем, богатые предприниматели, пользуясь неразберихой в законодательстве, то и дело обращаются к хозяевам музеев-квартир в центре Москвы с предложениями приобрести их в частную собственность. Потенциальные владельцы не скрывают, что могли бы использовать памятник культуры с максимальной эффективностью. Например, открыть в нем что-то вроде ночного клуба для богатых с просветительским уклоном. Днем пускать всех желающих, а по вечерам играть в знаменитых интерьерах, отмечать памятные события или устраивать презентации. Говорят, что такая практика уже получила распространение. За энную сумму можно договориться о проведении в их стенах вечеринки даже с администрацией известных государственных музеев.

- Есть ли положительные примеры, когда наследникам все же удалось увековечить память о своих знаменитых родственниках?

- Например, актриса Мария Владимировна Миронова, потеряв мужа и сына, при жизни завещала свою квартиру в Малом Власьевском переулке Музею театрального искусства имени Бахрушина. А вот Галина Сергеевна Уланова не оставила завещания на свою четырехкомнатную квартиру в высотке на Котельнической набережной. И хотя наследников у нее не было, нашлись энтузиасты, которые спустя два года после смерти великой балерины сделали его филиалом того же Бахрушинского музея.

- Как вы относитесь к тому, что квартиры, связанные с большевистскими деятелями, закрыли?

- Нет больше кабинета Калинина, квартиры Крупской, где в советские времена устраивались новогодние утренники для школьников, музея-квартиры Ленина в Кремле. Неизвестно, существует ли мемориальная мастерская художника Пчелина – автора знаменитых в свое время полотен «Покушение Каплан на Ленина» и «Передача семьи Романовых Уралсовету». Одна из хранящихся в мастерской картин изображает рабочего парня, разрубающего топором икону. Во всяком случае к телефону там сейчас никто не подходит, хотя до недавнего времени музей работал. Политические тенденции берут свое, но ведь квартиры — неповторимые носители бытийной информации.  В большинстве из них нет каких-то сверхценных шедевров, а только атмосфера, связанная с частной, приватной жизнью людей той или иной эпохи, представителей определенной культурной прослойки. Такие места дороги своей атмосферой, в которую мы имеем возможность погрузиться.  Вон у Рериха или Булгакова квартиры почти пустые, там по большому счету вообще ничего «подлинного» нет. Но сами имена стали стимулом, ради которого туда приходят люди, причем только для того, чтобы приобщиться к ауре своего кумира. Поэтому для историка «нехороших» квартир не бывает.

- Происходят ли в мемориальных квартирах известных людей какие-то аномальные явления? Не бродят ли по ночам их тени?

- Ни о чем подобном я, конечно, не слышал. Но вполне мистическая история связана с музеем-квартирой композитора Скрябина. Как известно, она не была его собственностью. Он ее снимал, каждый раз заключая договор на год вперед. Но в 1914 году Александр Николаевич предложил домовладельцу заключить договор не как обычно до 31 декабря 1915 года, а только до мая. На недоуменный вопрос хозяина он ответил, что некий голос свыше подсказывает ему, что именно так надо поступить. И действительно, 27 апреля 1915 года великий музыкант скончался.

- Для вас, как для знатока московской старины, не секрет, что исторический облик столицы безвозвратно уничтожается. Сегодня возобладала та точка зрения, что сохранять памятники архитектуры выгоднее всего путем их полного разрушения с последующим созданием макетов, муляжей и в конечном счете потемкинских деревень.

- Любое здание, от которого хоть что-то осталось, можно восстановить. Правда, потом главное - не позволить арендаторам довести его до аварийного состояния. Что же касается нехватки денег в стране, то всегда необходимо помнить, что культурное наследие, к сожалению, такая вещь, которая не восполняется. Его потеря необратима. Допустим, если у вас нет денег сегодня, то завтра вы их можете заработать. Но если мы утрачиваем культурное наследие, его уже восстановить невозможно, на то оно и наследство. Оно или есть, или его нет. Все, что не оно, - уже неподлинное. Сейчас на наших глазах повсеместно сносятся старинные здания, а на их месте строятся их копии. Которые, кстати, тоже стоят огромных денег. Никому ведь не придет в голову, скажем, взять какую-нибудь картину великого художника и вместо реставрации все смыть и написать заново красивую и блестящую. Понятно, что тогда картина потеряет в рыночной стоимости, она просто превратится в копию, цена ее - грош. Абсолютно то же самое относится к памятникам архитектуры, с которыми делают, что хотят. Я бы посоветовал читателям посмотреть дом №23 на Большой Полянке и сравнить его с иллюстрацией в книге «Памятники архитектуры Москвы», том 4-й «Замоскворечье». Вы легко убедитесь, что восстановленный вариант не имеет ничего общего с первоначальным обликом памятника. И такое происходит сплошь и рядом. 

- Все ли из памятников заслуживают сохранения любой ценой?

- К сожалению, подавляющее большинство снесенных за последнее время построек официально числились памятниками архитектуры. Сейчас много рассуждают о том, что у страны нет денег, чтобы их сохранять, поэтому выгоднее их сносить и на их месте строить их копии. Но ведь после войны мы были гораздо беднее, и вся страна лежала в руинах. Вспомним наши города, тот же Новгород. Фантастика, но к 1960 году все новгородские памятники восстановили. А ведь мы тогда были нищими, гораздо беднее, чем сегодня. Но было желание народа, власти. И в нищей, разоренной стране нашлись средства, деньги, ресурсы, чтобы восстановить разрушенное.

- Когда во время сербо-хорватской войны обстреливали Дубровник, у сербского генерала спросили: как можно разрушать красивый старый город? Он сказал: ничего, мы построим новый, который будет еще красивее.

- Дело в том, что в Москве в последние годы стремительно растет количество жителей, проживающих на ее территории. И вновь прибывшим подчас совершенно безразлично, старые или новые дома преобладают в городе. Им даже больше нравится, когда все свежее, яркое, красивое. Да и многие люди, которые лет 20 назад уехали из России, сейчас возвращаются в Москву, и им тоже нравится новый облик российской столицы. Хотя на самом деле раньше Москва привлекала туристов всего мира именно своими историческими и архитектурными памятниками. Я все же думаю, что если все останется как есть, наш город в конце концов перестанет быть центром мирового туризма, потому что западным людям смотреть на евроремонт и на бетонные стены новых московских особняков, которые не имеют ни исторической, ни художественной ценности, неинтересно. В результате Москва будет нести большие убытки, потому что туристы начнут ездить туда, где действительно историческая застройка и много архитектурных памятников.

Владимир Потресов

Набег на «Грозного»

120 лет назад 2 апреля 1885 года обер-полицмейстер Москвы прислал Третьякову секретное предписание: «Поскольку вышеупомянутая картина приобретена Вами для картинной галереи, имею честь покорнейше просить вас не выставлять ее в помещениях, доступных публике».

Речь в предписании шла о картине «Иван Грозный убивает своего сына Ивана 16 ноября 1581 года» - полотне, которое считается одним из самых таинственных произведений великого живописца. Репин признавался, что на ранней стадии работы над картиной с ним стало твориться что-то неладное. Он поворачивал холст лицом к стене, жаловался, что образ, им написанный, вызывал у него страх.

Возможно, исследуя мании и фобии Ивана Грозного по его биографии, чувствительный художник близко принимал к сердцу то, что изображал.

Так или иначе, в 1885 году картина была готова, и ее решила приобрести Третьяковская галерея. В России главными искусствоведами часто выступают  чиновники. Многим из них, в частности, Победоносцеву, показалась ненужной тема царя-убийцы, тем более, что напрашивалась параллель с более ранней работой Репина - портретом Каракозова. Получалось, что художник от портрета потенциального цареубийцы, перешел к изображению царя в качестве убийцы. Многих раздражала темя крови.

Четыре месяца музей отстаивал право представлять картину, а когда она появилась в зале, вокруг нее стало твориться неладное: в галерею зачастили члены террористических организаций. Стоя возле картины, они произносили слова клятвы: «бороться с ненавистной монархией до последней капли крови».

16 января 1913 года хранитель Третьяковки Николай Мудрогель видел, как незадолго до закрытия музея молодой человек быстрым шагом прошел вверх по лестнице, а затем раздался резкий звук. Хранители бросились наверх и увидели, что на картине зияют три страшных пореза. Молодой иконописец Абрам Балашов изрезал холст ножом!

Преступника задержали. На допросе он твердил одну и ту же фразу: «Довольно крови!» Его признали душевнобольным и два месяца лечили в психиатрической лечебнице.

Но неприятности продолжались. Не выдержав эмоционального потрясения, слег, а спустя несколько дней бросился в Сокольниках под поезд главный хранитель музея художник Хруслов.

Грабарь сразу пригласил в Москву Репина, который на восстановленном холсте переписал маслом лицо Грозного и царевича. Однако, высохнув,  новый красочный слой стал резко контрастировать с цветовой гаммой полотна. Тогда Грабарь смыл новейшую запись и восстановил картину акварелью…

Читая о тех давних событиях, я не раз встречал в них фамилию своего деда, известного тогда в Москве публициста, соредактора «Русского слова», театрального и литературного критика, официального обозревателя Московского художественного театра Сергея Яблоновского (Сергея Викторовича Потресова, 1870 – 1953). В частности, сообщалось: «В честь «воскрешения» репинского полотна в московском ресторане «Прага» состоялся торжественный вечер. В адрес художника было сказано много теплых слов. Критик Сергей Яблоновский, возглавивший кампанию по сбору отзывов о картине, даже приснился Илье Ефимовичу. Репин преодолел душевную трагедию и стал свидетелем воскрешения собственного шедевра».

И вот недавно, разбирая архив деда, я наткнулся на одну рукопись, написанную им в Париже, в 30-е годы ХХ века для журнала «Иллюстрированная Россия», которая помимо того, что проливает свет на историю с «ранением» известного полотна, рассказывает еще об одной замечательной ипостаси великого живописца.

«Проедаем Репина»…

По поводу одной реликвии

На стене висел надписанный им большой  портрет Толстого.

Три глубоких ящика письменного стола в Москве были полны самым ценным, что у меня было: письмами известных людей, с которыми в течение долгой жизни журналиста мне приходилось встречаться. Писатели, ученые, артисты, художники, общественные деятели. Чьих писем тут не было! Начиная с писем стариков Майкова и Полонского...

Лежали в одном из ящиков и письма Ильи Ефимовича Репина.

На больших листах бумаги, обыкновенно на нескольких, написанные крупным, ровным, четким почерком, всегда порывистые, полные напряженности, восторга или возмущения.

Многих тем и событий касался в них Илья Ефимович, но особенно памятно мне одно письмо, огромное, листах на четырех – пяти. В нем Репин почти в экстазе сообщал о своей великой мечте – организовать в родном ему Чугуеве совершенно небывалое учреждение, которое совмещало бы в себе и Академию Художеств, и мастерские по разного рода прикладным искусствам, где обучали бы и ремеслам.

И все главным образом – для крестьянских детей.

Этот художественный университет должен был называться «Деловым двором».

Говорят, что хорошие плоды могут по­лучаться только из хороших семян. Здесь же в основе репинской мечты бы­ло семя вряд ли очень хорошее.

Юношеские годы великого художника про­текали в Чугуеве, городишке Харьковской губернии, созданным «фрунтовым солда­том» Аракчеевым в качестве военного поселения. Домишки поселка выстроились в ряды, как солдаты в строю, все одной величины, одного вида, одного цвета. Жизнь в поселке была вся установлена по расписанию. Души людей, живущих в Чугуеве, были так же отмерены и размерены, как все детали военного обмундиров­ания. И был устроен Аракчеевым в Чугуеве «Деловой двор» - ряд  всевозмож­ных мастерских.

Несомненно, аракчеевская муштра мерт­вила здоровое само по себе начинание, но талантливый мальчик, впервые соприкоснувшийся там с искусством, сохра­нил в своей памяти хорошее и не заметил дурного, не обратил на него внима­ния. Так всегда бывает у благородных, а потому и благодарных натур.

«Не помня зла, за благо воздадим».

И  старик-художник, родившийся че­рез десять лет после смерти фаворита двух царей, мечтал в милом ему, приросшем к его сердцу Чугуеве возродить мастерские. Возродить под тем же самым именем «Делового двора».

Но прежнему «Двору» в Вольтеры дан был фельдфебель, а в новом репинском, все должно было основываться на началах свободы, самодеятельности, артельности. Илья Ефимович подробнейшим образом описывал, как все может быть устроено. Попутно он заботился и о самом городе. Я боюсь ошибиться, но помнится, что он говорил о недостатке в Чугуеве хорошей питьевой воды и о необходимости устройства артезианского колодца. 

Сын народа, Репин мечтал о том, как Ваньки, Гришки, Илюшки поднимутся благодаря «Деловому двору» из низов на те вершины, на которых пребывают Репины, Шаляпины, Горькие (в то вре­мя Горький казался пребывающим на вер­шинах и стоял «перед отчизною» в светлом ореоле).

Вот он, настоящий, светлый демокра­тизм, пропитанный любовью к наро­ду, а не к одному его классу, чуждый вся­кой злобы, творящий, а не разрушающий, отдающий, а не берущий.

Насколько я понимаю, Репину очень хотелось, чтобы его семидесятилетний юбилей — он  как раз к нему прибли­жался — был ознаменован  организацией «Делового  двора». Он, разумеется, от­дал бы этому делу все, что мог, но его единоличных усилий было слишком мало. Мы не сумели поддержать его идеи, не сумели найти горячего отклика в широ­ких кругах, а, может быть, эта мечта и не могла быть выполнена так, как хотел великий энтузиаст.

* * *

Были у меня от Репина не только письма. Висел в моем кабинете и бросался в глаза каждому, кто первый раз в него входил, репинский этюд к картине «Грозный и сын».

Большая, широко, красочно, ярко сделанная акварель. Некоторые художники находили, что лицо умирающего царевича на этюде сделано сильнее, чем на картине, выражение сложнее и трогательнее. Когда разразилась война, в Москве, между прочим, устраивались в пользу раненых выставки картин, взятых из разных коллекций. У меня  всегда просили моего Грозного.

Я уже имел нескромность рассказать в свое время в печати, как и почему Илья Ефимович одарил меня сокровищем. Повторю очень кратко, чтобы понят­но было остальное.

Когда какой-то маньяк изрезал в Третьяковской галерее знаменитое репинское полотно, нашлось несколько «бурлюков» и писателей, которые устроили в Политехническом музее беседу, на которой позорили картину и доказывали, что так с нею и нужно было поступить. Имели смелость пригласить на свой вечер Илью Ефимовича и убеждали его самого в его никчемности.

Я ответил статьей в «Русском слове», и статья вызвала совершенно  необыкновенный отклик: со всех сторон России и из заграницы я получил несколько сот писем. Пролился ливень негодования против «бурлюков» и горячего сочувствия художнику. Я собрал все письма  (кажется, их было 436), и когда Репин снова приехал в Москву посмотреть на свое выздоровевшее детище, организовал чествование, при­гласив на него  крупнейших представи­телей искусства…  науки.  

Я поднес ему письма и адрес, который был пущен по Москве во многих экземплярах и вернулся, покрытый великим множеством подписей.

Репин воспринял чествование со свойственным только ему одному энтузиазмом и сказал, что недавно видел сон, где он представляет себе происшедшее тогда с ним по­чти как то, что изображено на его картине: бессмысленным, незнакомым... «Как будто я ранен в висок. Кровь льется, я вижу уже большую лужу на полу, яркой широкой струей заливает мне грудь, взгляд мой затуманен, но я ясно вижу человека, ощущаю на своем виске мягкую… руку, она с ласковой осторожно­стью останавливает мою кровь и с любовью прижимает мою пораненную насмерть голову. И это был С. В. Я-ский».

Дальше Репин рассказывает о письмах, которые действительно были поразительны тем, что их писали и рабочие, и великие князья, и люди искусства, и рядовые люди.

«И С. В. тщательно собрал весь драгоценный матерьял, положил его в резной, старинной художественной работы ларец и преподнес мне. И всякий раз, когда я приближаюсь к этому ларцу, я ощущаю ласковую руку на моем виске»...

Это письмо Репин писал  через один­надцать лет после набега на «Грозного». Я искренно прошу читателей извинить меня за воспоминания. Я верю, что читатель-друг, не подсиживающий писателя, поймет, что говорится это мною с великим смущением, что хвастать мне нечем, но что нужно показать, каким великолеп­ным увеличительным стеклом была ду­ша Репина, как бесконечно любовно при­нимала она всякое сделанное ей добро.

И этот конец письма:

«О, как я благодарен С. В-чу! Когда я почувствую приближение смерти, я попрошу моего племянника Илью Репина читать мне вслух «тот драгоценный матерьял»...

И вот он привез мне из Петербурга свой этюд.

Я сказал ему, что, может быть, я дол­жен был бы отказаться от такого великолепного и незаслуженного подарка, но он ответил мне, что от Репина не отказываются.

– Одно могу лишь обещать вам: этот этюд не перейдет от меня к детям; побаловав им себя несколько лет, я передам его туда, где ему надлежит быть: в Третьяковскую галерею.

Я глубоко в это верил.

Разразилась революция. Взяли Россию в плен большевики. Пришлось бежать, оставляя не только дорогие вещи, но и дорогих людей…

И через очень короткое время получил извещение:

— «Проедаем Репина»...

Где, в чьих руках теперь этот драгоценный этюд?...»

Приговоренный заочно к расстрелу ЧК, Сергей Яблоновский, оставив семью, вынужден был покинуть Россию. После обысков, произведенных тогда, не сохранилось и упомянутых в эссе писем. Картины, принадлежавшие деду, были частично реквизированы, а частью проданы бабушкой, чтобы прокормить семью в те жестокие годы. В 1928 году в Париже русская диаспора отмечала 35-летие творческой деятельности Сергея Яблоновского. В числе множества поздравительных посланий получил он и телеграмму от Ильи Репина, которая здесь публикуется впервые.

Яблоновский не раз возвращался к воспоминаниям о Репине (например, «Светлой памяти И.Е. Репина, газета «Руль»), подготовил главу о художнике в своей не вышедшей книге «Карета памяти», над воссозданием которой работает сейчас автор этих строк.