Газета Информпространство | Антология живого слова

Это, пожалуй, был единственный случай за годы Второй мировой войны, когда нацисты провели массовую казнь людей с использованием электрического тока. Это был эксперимент нацистской экономии. Тогда, в декабре 1941 года, в небольшом белорусском городке Любань всех евреев этого местечка поголовно, включая младенцев, вдруг показательно согнали в центр. Зиновию Кнелю в тот момент было 14 лет, и он жил с матерью и четырьмя младшими сестрами. Он еще не знал, что единственным из всех останется жить и станет потом партизаном и мстителем. Рассказывает Зиновий Кнель.

Пришли немцы. Создали гетто. В Любани было около девятисот евреев – треть населения местечка. 4 декабря 1941 года всех согнали в саду райисполкома и в течение дня по сто человек выводили на окраину. Там стояли три металлические длиннющие плиты и какой-то трактор. Потом, как я понял, это был генератор. Каратели ставили по тридцать человек на эти плиты и пускали электрический ток.

Немцы стояли, как истуканы – им было безразлично. Они привыкли убивать. А полицаи смеялись, гоготали: «Жиды, теперь «там» вы будете все богатые». Я встал на плиту, ощутил сильнейший удар по ногам и больше ничего не помню».

Очнулся – как будто живой. Все, как во сне. Но я не мог двинуться. И руки хотят двигаться, но не могут. Ноги тоже не могут. Оказывается, я был завален человеческими телами. Пришел в себя, подвигался и, наконец, выполз наверх. Яма была очень глубокая, надо мной было метра два. Что я мог сделать? Кого отыскать среди тел, где были и моя мать, и четыре маленькие сестры? Я двигал в яме какие-то тела один на один. И, наконец, выполз. Вокруг стояла глубокая ночь. Тишина. Метров сто я сначала отполз от ямы, а затем осторожно добрался до крайних домов. Что делать? Куда идти? Я добрался до уже пустых еврейских хат, до гетто и четыре дня приходил в себя. Днем я прятался в катухах, в пустотах под печкой, а ночью выходил на улицу. Ночью и немцы, и полицаи боялись ходить. Я хотел есть и вынужден был заходить к людям. Сначала в дом напротив, где мы жили. Соседка даже дверь не открыла. «Мы тебя не знаем, у нас ничего нет». Но мне помогла наша учительница, по фамилии Глебович. Муж ее был в 1937 году арестован и репрессирован, как «враг народа», а сын при немцах пошел в полицию. Я пришел к ним тогда часов в десять вечера. Зима. Темно. Постучал. Она открыла, увидела: «Скорей проходи. Сын у меня дома, но он тебя не тронет».

Накормила и говорит: «Тебе надо немедленно уходить из местечка. Зайди к Володе Луковскому. Все знали, что он был коммунистическим активистом и никогда это не скрывал. Потом, в сорок втором году, его и всю подпольную организацию города немцы расстреляли. Они похоронены в Любани на центральной площади. Тогда же ночью я обратился не нему за помощью, и он мне дал координаты, где находятся партизаны.

После трудных поисков встретил в лесу дозор партизан.

Привели меня в поселок. В здании управы был их штаб. Сначала меня расспрашивала женщина: кто и откуда? А мне было 14 лет. Она и говорит: «Я поведу тебя к командиру отряда, но ты не должен говорить правду, сколько тебе лет. Тебя не возьмут. Скажи, что тебе семнадцать. Меня и еще двоих парней привели к командиру. Он на них и не глянул, а я выделялся – замерзший, маленький, ночь стоял в лесу.

Он подумал и махнул рукой – мол, раз семнадцать, то можешь воевать. Так я стал партизаном. Наш отряд в начале войны был всего из семидесяти пяти человек. Четверть первых партизан были евреи. Но отряд быстро и постоянно рос. К концу февраля 1942 года у нас было уже двести бойцов. Приходили военные, которые еще летом попали в окружение и не сдались, остались в лесах. Шли к нам и местные жители. Много белорусов шли в партизаны. Даже те, кто был в полиции, переходили к нам. Но в зависимости от того, как они вели себя в полиции, так к ним и относились. Однажды, помню, возвращается группа партизан с задания. А я был тогда вместе с парнем, которого немцы угоняли на работу в Германию. Их вагон тогда мы отбили, и он остался с нами. А меня в партизанах звали по-русски – Женя. Он и говорит мне: «Женя, как так получается? Вот прошел мой знакомый. Он был полицаем, старался, все его боялись. А теперь он вместе с нами». Я даже не подумал, что могут быть какие-то последствия и рассказал об этом своему командиру отделения. Толковый был парень, казах. Тоже из солдат, попавших в окружение. Назавтра меня вызывает начальник особого отдела отряда. Контрразведка.

– Женя, ты правильно сделал, что рассказал своему командиру. Мы выяснили – это был настоящий полицай, враг. Его уже нет.

Засылали к нам в отряд и шпионов, в основном под видом «окруженцев» или бывших военнопленнных. Как-то пришли двое мужчин, русские. Сказали, что бежали из плена. Но командиру они показались подозрительными, потому что были не изможденные, а сытые. Меня попросили пожить с ними в землянке, присмотреть. Ночью я услышал, как они тихо, прячась, говорят друг с другом не по-русски. Их снова допросили по одному, и оказалось, что этих двоих подослали к нам немцы после специальной школы. Дисциплина в отряде была строгая. Если партизан заснул на посту, то расстреливали. Не за один раз, но, если несколько – расстреливали. Однажды стою на посту, ведут партизана.

Через полчаса возвращаются, а его ботинки несут через плечо. Никакого суда не было. Спишь на посту – расстрел.

Однажды меня вызывает командир и говорит, что я с винтовкой должен охранять стадо коров. То есть стать пастухом. Я говорю:

– Зачем вам меня расстреливать? Обвяжите меня минами, взрывчаткой, и я лягу под поезд. За Родину, за Сталина я готов погибнуть.

– Нет, – говорит командир, – Но приказам ты обязан подчиняться.

Меня отвели метров четыреста от лагеря, привязали к дереву. Второй паренек, который был со мной, согласился пасти коров. А я нет. Я должен был отомстить за маму, за моих сестер. Воевать. Я такой приказ выполнять не буду. Так, привязанный к дереву, простоял часов пять. Пришли за мной. Ну, думаю, все – сейчас меня расстреляют. Развязали. Сказали:

Этого я и хотел. И с тех пор стал я, как все партизаны без всяких скидок на возраст.

Было всякое на войне. Особенно страшные облавы. Как-то в походе разведка не увидела, что впереди немцы, и мы нарвались на засаду. Они были метрах в четырехстах от нас, когда открыли огонь. Мы шли по лесу, а слева болото. Я верхом на лошади. И вдруг она резко становится на четвереньки. Оказалось, что открыли стрельбу и перебили ей из пулемета ноги. Если бы я был на земле, то по моим ногам была бы та очередь. Тогда много партизан погибло в бою, и мы отошли в болото. Там прятались неделю. Питались кониной без соли. Откуда у партизан была соль? Сейчас в Беларуси есть город Солигорск, где добывают калийную соль для удобрений. Но и тогда калийная соль была – крестьяне знали о ней. Вот мы ею и питались. И все нормально. А потом мы вышли из болота. Было начало весны 1942 года. Мы проваливались под лед, были все мокрые. Но у партизан даже насморка не было. А в чем мы были обуты зимой? Лапти из лозы, обернутые сверху коровьей кожей. Приходилось порой корову или лошадь тащить на плоту, а сами по горло в ледяной воде. И ничего. Даже не болели.

Антисемитизм в отряде иногда чувствовался. Не от белорусов, а от бывших пленных и «окруженцев». Был такой эпизод. Возвращаемся мы как-то с задания. Были на железной дороге, взрывали. Но группа, человек семь, состояла из разных отделений. И здесь я был один – еврей. Остановились отдохнуть на хуторе, сели за стол, выпили самогонки, и тут один из « окруженцев» вдруг начал разговор о евреях. Мол, жиды не воюют. Они все в Ташкенте, в тылу. Я тоже немного выпил, и меня это сильно задело. Схватил бутылку самогонки и его – по голове. Он схватился за автомат и готов был выстрелить. Но я бежал из дома, и хозяин этого хутора спрятал меня в ту ночь на чердаке, в соломе. А наутро – как будто ничего и не было.

Когда уже началось освобождение Беларуси летом 1944 года, то уже немцы оказывались в окружении. Они пробивались на запад. Перед партизанами тогда поставили задачу: разбившись по ротам, вокруг города Пинска ходить по деревням, лесам и уничтожать эти оставшиеся в тылу армии группы немцев. Мы пришли в одну деревню под утро, где ночью были немцы, человек двести. Они убили трех женщин и четверых мужчин, взяли, что могли, и ушли в лес. Мы пошли за немцами и нашли их. С одной стороны, где они разбили лагерь, было болото, а вокруг деревья. Часовых они не выставили. Как дома себя чувствовали. Костры разожгли, готовят еду. Наш командир роты приказал открыть огонь. Немцы даже ничего не успели сделать. Из двухсот солдат примерно восемьдесят были убиты на месте. Остальные подняли руки. Что партизанам делать с пленными сто двадцатью немецкими солдатами? Отвели их метров пятьсот в сторону, к какой-то низине, посадили их там. Куда деваться с этими немцами? Командир посоветовался с нами. Плохо пленных убивать, но куда мы с ними денемся? Говорит – будем их расстреливать. Вся наша рота, тридцать-сорок бойцов, окружили их, уже были с автоматами. Я нажимаю на курок: за маму – получай! За старшую сестру Михлю – получай! За младшую сестру Хаю – получай! За еще двух – получай! И все. Это была моя памятная дата. Да, нельзя пленных убивать, но я рассчитался за близких.

Когда мы вступили в Германию, со мной был командир отделения. Он тоже из Беларуси, из Гомельской области. Его мать, сестру и младшего брата немцы сожгли живьем. Когда мы форсировали реку Нессе и зашли в первый немецкий дом, там были старик, женщина и двое детей. Не успел я опомниться, как мой командир поднял автомат и готов был спустить курок. В самый последний момент, когда раздалась очередь, я успел поднять ствол его автомата вверх. И все пули пошли в потолок. Так я спас эту немецкую семью. По моему понятию, женщины и дети ни в чем не виноваты. Уже потом вышел приказ верховного главнокомандующего – за подобный шаг – высшая мера наказания – «расстрел». Но сначала, когда наши вступили в Германию, жажда мщения у солдат была громадная.

Уже после войны меня как-то вызвали в контрразведку и показали альбом, где были фотографии полицаев Любани. Некоторых, кого поймали, судили. Давали им 25 лет. Но вскоре, после смерти Сталина, их освобождали, и они долго потом жили. Дышали, рожали детей, воспитывали внуков...

«Почему так?» – неожиданно спросил меня Зиновий Кнель беззащитно.

Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО"

Александр Ступников

За маму, за сестер