Николай Журавлeв.  ПОРЯДОК – ОТЕЦ АНАРХИИ.. 1

Александр Пронин.  Человек эпохи Возрождения.. 2

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Николай Журавлeв

 

ПОРЯДОК – ОТЕЦ АНАРХИИ

 

 

Нет описания истории нашей страны более глубокого и более точного, чем «История Государства Российского от Гостомысла до Тимашева» графа Алексея Константиновича Толстого.

 

Только потому, хотя бы, что граф попал в самую точку сердцевины главной национальной проблемы. И было бы лучше, если бы в своё время г-н Ульянов (Ленин) написал бы не про Льва Толстого, «как зеркало русской революции», а про его дальнего родственника, как «зеркало русской незадачливости». Тогда бы, наверняка, раздумал наводить революционный порядок.

Рефрен великой поэмы: «Земля у нас обильна, // Порядка только нет». И чего только не делали: и за варягами посылали, и попов приглашали, и татарское ярмо надевали, на Земщину и Опричнину делились, и в Амстердам за порядком ездили, и Наполеона расколошматили, «православие, самодержавие, народность» внедряли, крестьян освобождали, революции совершали, по лагерям рассаживали, потом освобождали, совнархозы вводили, а потом отменяли. Царизм свергали, сталинизм осуждали, волюнтаризм искореняли. Наконец, и комуняков погнали.

А «Земля как есть обильна, // Порядка ж нет, как нет». Даже сам Первый всенародно избранный признал, что получилась загогулина.

И тоскливо ясно, что и дальше порядка не будет, хоть ты тресни, или в очередной раз сбрось кого-нибудь с колокольни.

А почему?

Да потому, что неправильные книжки и в детстве и в зрелости читали.

А если бы читали, то узнали бы, что есть фундаментальное правило: порядок сам по себе не может быть целью. Он всего лишь средство для достижения другой, более конкретной и жизненной цели.

Поэтому-то все попытки навести порядок как таковой с регулярностью кончаются анархией и необходимостью срочно наводить порядок. Это вызывает в памяти мудрый совет Ильи Ильфа: «Не надо бороться за чистоту, - давайте подметать!». Или Булгакова: «Когда эти певцы перестанут петь и займутся своим прямым делом - очисткой сараев, то разруха пройдёт сама собой:»

Правило это из психологии и из психотерапии. Личность ли, общество ли, формулируя цель, должны, прежде всего, ответить на один простой вопрос: А для чего?

Вот заявлена цель - порядок. А для чего? Властная вертикаль, - чего ради?..

И вот, когда в 861 году «собрались все под стягом» и стали думать «как жить», наши предки неверно сформулировали национальную идею и обрекли всех своих потомков на бесплодные метания и неизбежные и бессмысленные жертвы.

Потому что ни тогда, ни потом, ни один русский - что правитель, что мыслитель, что простолюдин, - так и не удосужился задуматься: а зачем ему порядок. А без ответа на этот вопрос ничего кроме военных поселений, ГУЛАГа и канцелярской волокиты не получится.

Поэтому-то все так и боятся, что нынешнее наведение порядка, того гляди, свернёт на проторенную дорожку. Память травматика - страшная сила!

Поэтому даже в недостроенном виде властная вертикаль не способна убедить в том, что, наконец, «порядок заведём».

Вспомнили хотя бы Екатерину Вторую. Та, хоть и лицемерила, но дело говорила: «самодержавных правлений цель - есть благо граждан, государства и государя».

Проще говоря, если бы президент начал не с реформы Совета Федерации и введения института полпредов, а заявил бы: «Нам, ради собственного блага, пропитания, процветания и благолепия, кровь из носу надо удвоить ВВП, - не меня, а продукт», то под эту задачу автоматически стала бы выстраиваться исполнительная система. И если для этого нужно было бы сделать какого-нибудь олигарха премьером, то это и надо было бы сделать. Ведь цель - не указать место твари, дрожащей за свои внезапные миллиарды, её место у параши, - а сделать так, чтобы народу, наконец, стало хорошо.

А от того, что в Сенате поменяли действующих лиц, от того, что переименовали сотню министерств; от реформы административной системы народу лучше не будет. А вот хуже уже стало.

А народу становится хуже, когда цель - не он со своим «еврейским счастьем», - а мифический порядок. Еле живой пример: навели порядок со льготами, - и в стране воцарился хаос. И тогда становится окончательно ясно, что под тонкой плёнкой словесных заклинаний о законе и порядке всегда царят анархия и коррупция.

 

 

 

 

 

Александр Пронин

 

Человек эпохи Возрождения

 

 

 

Семьдесят пять лет назад, в 1929 году, в советском политическом лексиконе появилось ругательное словцо «чаяновщина», запущенное в оборот на Первой Всесоюзной конференции аграрников-марксистов. Пройдут считанные годы, и ни одну из научных работ Александра Васильевича Чаянова в советских библиотеках невозможно будет найти. «Вредоносные» писания «врага народа» ревнители идеологической «чистоты» изымут и уничтожат. Имя великого ученого-экономиста в СССР предадут анафеме, а труды его - полному забвению:

 

 

Загадочный «герр»

В 1966 году английский ученый Дэниэл Тернер, специалист по индийской аграрной экономике, случайно наткнулся в Париже на изданную в Берлине в 20-е годы книгу «Учение о крестьянском хозяйстве» какого-то неизвестного автора с необычной фамилией «Шаянофф» (или «Хаянофф», перевести с немецкого можно и так). Прочитав ее, он пришел в восторг: изложенная там концепция объясняла извечные загадки трудового бытия сельского жителя любой страны. Тернер стал наводить справки о гениальном «немце», но ни в Германии, ни во Франции никто ничего не знал про «герра Шаяноффа».

Розыски Тернера продолжил француз Д. Керблей. В конце концов выяснив, откуда «ноги растут», он приехал в Советский Союз, накопировал (видимо, в Спецхране Ленинки) работы Чаянова, сколько нашел, и издал их во Франции репринтным восьмитомником.

Обидный, но такой российский парадокс: первое собрание сочинений выдающегося соотечественника увидело свет за границей, и крохи достоверной информации о сделанных им открытиях приходили к нам оттуда, из-за «железного занавеса»: Чаяновские труды печатали уже почти на всех континентах, а мы узнали о них едва ли не последними из землян!

 

«Расстрелять контрреволюционную сволочь!»

Как стала возможной такая несправедливость? Ведь Чаянов никогда не был оппозиционером советскому режиму. Наоборот, сталкиваясь на каждом шагу с произволом и самодовольным хамством народившейся большевистской бюрократии, этот блестящий интеллектуал, похоже, верил, что всякие «перегибы» - лишь болезнь роста, и у Советской власти - великое будущее: Самый молодой из профессоров «Тимирязевки», он занимал ответственные посты в Центросоюзе («генеральном штабе» советской кооперации), а в 1920 году был приглашен работать в Наркомат земледелия. Ленин держал в своей кремлевской библиотеке 7 чаяновских работ, использовал идеи Александра Васильевича при написании статьи «О кооперации», в курсе истории КПСС превозносившейся, как мы помним, до небес:

Но состоявшийся в конце 1927 года XV съезд ВКП(б) поддержал Сталина, провозгласившего курс на коллективизацию сельского хозяйства. Истинные цели ее, закамуфлированные красивыми лозунгами, ныне хорошо известны: сломить социальную силу крестьянства, перекачать его ресурсы в индустриальное строительство, в армию, на нужды партгосаппарата. Чаянов был не согласен с политикой ограбления села и посмел проявить столь необходимую ученому честность, назвав вещи своими именами и отстаивая крестьянские интересы. Потому в «черном списке» Иосифа Виссарионовича его фамилия заняла одно из первых мест:

Доклад на конференции аграрников-марксистов, с которым выступил 20 декабря 1929 года первый советский нарком земледелия, старый большевик В. П. Милютин, давший оценку деятельности Чаянова и его единомышленников, при чтении лишь нагоняет тоску - настолько сера, уныла, временами по-школярски бестолкова сия речь. «Эта мелкобуржуазная неонародническая школа, - клеймит окопавшегося рядом идеологического врага докладчик, - искала законы развития сельского хозяйства в развитии отдельного крестьянского двора: Этим самым он (Чаянов) берет на себя агентуру капитализма, агентуру замазывания наступления и значения (!) капитализма в деревне».

Как ни коряво высказывание экс-наркома, но в нем - сигнал опасности. Страшное слово «агентура» произнесено. Чаянов, в представлении Милютина - не просто малограмотный путаник, который заблуждается в силу своего недомыслия. Нет, он агент капитализма! Пока - отечественного, затаившегося на крестьянских задворках. Но не за горами то время, когда вскроются «тайные связи» ученого крамольника и с международным капиталом, с иностранными разведками:

«Находятся товарищи, которым кажется, что Чаянов теперь чуть ли не марксист, или, по крайней мере, без пяти минут марксист, - сокрушается вслед за докладчиком некто Г. Гордеев. - Еще некоторое время, и Чаянов перескочит в марксистский лагерь, и, таким образом, проблема борьбы с мелкобуржуазными и буржуазными теоретиками будет решена: Мне кажется это самым ошибочным, вредным настроением. Мне кажется, что ни Кондратьева, ни Чаянова: с заявлениями которых я частично (!) познакомился, ни в коей мере нельзя переубедить и заставить мыслить марксистски».

Сталин снисходительно слушает лакействующих «мыслителей». А в конце конференции выступив с речью «К вопросам аграрной политики в СССР», внушительно подытожит: «Непонятно, почему антинаучные теории «советских» экономистов типа Чаяновых должны иметь свободное хождение в нашей печати, а гениальные труды Маркса - Энгельса - Ленина: не должны популяризироваться и выдвигаться на первый план, должны лежать под спудом?»

После сталинского «фас» в СССР разыгралась такая истерия, что Максим Горький 17 ноября 1930 года пишет Иосифу Виссарионовичу из солнечного Сорренто: «Нельзя ли прислать мне показания идиотов «крестьянской партии» Чаянова, Суханова и др. Читая о том, как эти авантюристы охотятся за Вами и Г. Г. Ягодой, испытывал недоумение: уж очень неважно поставлено у нас дело личной охраны крупнейших партийцев».

Впрочем, пролетарский писатель переживал за вождя напрасно: к этому времени профессор Чаянов уже несколько месяцев сидел в Бутырках. Его арестовали еще 21 июля прямо в здании Президиума ВАСХНИЛ в Большом Харитоньевском переулке.

30 ноября того же года, в день открытия в Доме Союзов судебного процесса над «Промпартией», перед ним промаршировала 200-тысячная манифестация москвичей, исступленно кричавших: «Долой контрреволюционную сволочь!»

«Промпартия», по замыслу Сталина, была тесно связана с двумя другими вредительскими организациями (существовавшими, понятно, лишь в воспаленном мозгу кремлевского горца), - «Трудовой крестьянской партией» (ТКП) и «Союзным бюро меньшевиков». Во главе тайных врагов-аграриев режиссер этого чудовищного спектакля поставил Чаянова (наряду с Кондратьевым), конечно же, не случайно. Помимо научных трудов о семейном (читай «кулацком») хозяйстве «буржуазному попутчику» Чаянову, судя по всему, поставили в строку и изданное еще в 1920 году на свои средства довольно смелое художественное произведение «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии». Хотя он скрывался под псевдонимом «Иван Кремнев», а написавший предисловие публицист ленинской школы В. В. Воровский был зашифрован как «П. Орловский», компетентным органам не составило большого труда установить авторов.

«В 1934 году, когда власть (в СССР) оказалась прочно в руках крестьянских партий:» - фантазировал «Иван Кремнев». Для большевистского диктатора достаточно было уже одной этой шутки, подвергавшей сомнению безоговорочную и установленную, как ему казалось, навсегда, монополию ВКП(б):

Но обещанный процесс над ТКП так и не состоялся: материала на шумный спектакль против Чаянова печально известный следователь ОГПУ Яков Агранов «со товарищи» собрать так и не сумели. Имеет право на жизнь и другая версия: Сталин «приберегал» маститого «врага народа» для будущего судебного процесса против родственного тому по духу Н. И. Бухарина, срок разделаться с которым наступит в тридцать седьмом:

Поэтому постановлением коллегии ОГПУ от 26 января 1932 года Чаянова пока приговорили к 5 годам тюремного заключения, замененного ссылкой в Казахстан.

 

Профессор с колдовскими глазами

В алма-атинской ссылке Александр Васильевич жил очень скромно, в полном одиночестве в маленькой комнатке студенческого общежития Алма-Атинского сельскохозяйственного института, где ему разрешили преподавать. Отдушину он находил в переписке с оставленной по решению властей в Москве супругой Ольгой Эммануиловной (позднее ее заставят развестись с мужем), да в общении со студентами.

Литератор Дмитрий Снегин, в 30-е годы студент этого вуза, оставил выразительный портрет великого ученого, подарившего ему свою дружбу: «Природа не поленилась и в охотку потрудилась над внешним его обликом: что рост, что плечи, что стать. Красивая голова, крутой открытый лоб, скульптурно вылепленный волевой подбородок, коротко подстриженные усики - серебро с чернью:» Но больше всего Дмитрия поразили глаза Александра Васильевича: «все колдовское, все бесовское было заключено в них».

А каким видели своего преподавателя другие студенты? Евгений Эйгинсон: «Он улыбался, а глаза грустные, но такие притягательные»: Ольга Сошникова: «Очень быстрый в движениях, речь энергичная, внешне не казался удрученным тем, что с ним произошло»: Иустин Горячковский: «Мне он запомнился высоким, очень красивым человеком, легкой походки. Носил он черный плащ, без рукавов, с одной пуговицей у самого воротника, который мы, студенты, называли профессорской мантией: Обаяние, деликатность, доброта, редкая скромность:»

Подсознательно чувствуя магнетизм исполинской личности ссыльного педагога, многие будущие агрономы тянулись к нему душой. Они звали его между собой профессор «Ч». В институте царила типичная для того времени обстановка доносительства и поиска неблагонадежных, и студенты уже понимали, что фамилию Чаянова вслух лучше не произносить.

А профессор между тем открывал своим юным друзьям такие грани жизни, такие стороны отечественной и мировой культуры, о которых, в силу обстоятельств, те почти не знали или имели очень смутное представление. Ведь к 42 годам - времени первого ареста - Чаянов помимо полусотни научных сельскохозяйственных трудов написал пять романтических повестей, упомянутую социальную утопию, пьесу «Обманщики», детективный киносценарий, потрясающе интересные работы по истории столицы, в частности, уникальный путеводитель по Тимирязевской сельскохозяйственной академии «Петровско-Разумовское в его прошлом и настоящем». Он был членом общества «Старая Москва», одним из учре-дителей Русского общества друзей книги, создателем экспозиции Коммунального музея в Сухаревой башне: Им были составлены подробные планы едва ли не всех московских церквей!

В те годы каким-то непостижимым образом его хватало на все. Читал москвоведческий курс в Народном университете Шанявского и на историческом факультете МГУ. Вместе с Игорем Грабарем занимался спасением художественных ценностей. Среди переданных в музеи страны чаяновским комитетом произведений - картины и западных художников, и отечественных (Венецианов, Суриков, Борисов-Мусатов). У блестящего колориста Юона он брал уроки живописи, сам писал самобытные пейзажи:

Философия и математика, история архитектуры и животноводство, агрономия и антиквариат, мелиорация и драматургия - все вмещал и органично соединял в себе этот глубочайший ум. Необычайная широта интересов! Высокое парение мысли. Титан эпохи Возрождения, волею судеб занесенный в Россию XX столетия:

А еще в русском ученом мире той поры не было более страстного библиофила и коллекционера. Написанное Чаяновым в 1926 году исследование о западноевропейской гравюре некоторые искусствоведы и поныне считают своей настольной книгой: В душной камере тюрьмы, ожидая решения своей судьбы, Александр Васильевич самозабвенно сочинял следующую книгу о гравюре и граверах, которая обещала стать наиболее полной энциклопедией в этой области. При этом на оборотных страницах той же тетради писал экономическую работу о внутрихозяйственном транспорте создававшихся МТС и колхозов! Словно не тяготело над ним страшное обвинение в злодейских замыслах:

Четыре ведьмы Дюрера

«Профессор «Ч» любил удивлять так, чтобы захватывало дух и воображение, - вспоминал об алма-атинских встречах с ним Дмитрий Снегин. - Переступив порог его комнаты, я как бы попадал в иной мир - ни хлебных карточек, ни проработочных собраний, ни ввалившихся девичьих глаз, ни подвываний одичалых дворняжек за наглухо заколоченными подворотнями. Свет. Цвет. И он - сохранивший богатство, которому нет цены; его он раздаривает направо-налево:»

- Какое место отводите вы графике в духовной жизни человека? - спросил однажды ученый приглашенного Дмитрия. Спросил так, будто обращался к первостатейному знатоку предмета, живо его занимавшего. Снегин же, раздумывая над ответом, с интересом оглядывался по сторонам. На подоконниках и табуретках, даже на деревянной кровати - всюду были разложены папки и листы. Это были западноевропейские гравюры, причем первоклассных, как потом он узнал, мастеров. Бесценная коллекция, собранная Чаяновым в зарубежных путешествиях, включавшая творения Рембрандта и Кранаха, Мантеньи и Луки Лейденского: Где теперь его офорты и литографии? Уничтожены, сожжены, как никому не нужный вражеский хлам? Или попали в чьи-то частные коллекции?

Чаянов взял в руки один из самых любимых экземпляров своего собрания, гравюру Дюрера «Четыре ведьмы», провел ладонью по листу, и в прищуренных глазах его Снегин уловил веселые искорки:

- Собирал я коллекцию увлеченно, даже с азартом: Вы удивитесь, если признаюсь, что двигало мной не только желание приобщиться к прекрасному. Азарт самовозгорался от процесса поиска, находок, собирательства:

Спустя годы Дмитрий Снегин понял, к чему был тот разговор и чем вызвана откровенность профессора. Чаянову очень хотелось, чтобы его ученики обладали неискаженным видением прекрасного. Чтобы их отличала та мера понимания других людей и то чувство терпимости, которые позволяют человеку оставаться Человеком при любых обстоятельствах.

А бесценную гравюру раннего Дюрера, датированную 1497 годом, Александр Васильевич своему гостю подарил - на память об их, как он выразился, «бесстрашных встречах». Предложив встретиться в 1997 году и отметить «круглый юбилей шабаша четырех ведьм и примазавшихся к ним одного беса и одного бесенка».

- А что? - шутил Чаянов. - Вам - бесенку - стукнет 85, мне - бесу - 109! По рукам!..

А потом они пили волшебно вкусный чай. Заварка была из собранных профессором луговых и горных трав, составленная по одному ему ведомому рецепту.

 

Последнее слово.Об Учителе:

 

 

Студентам Алма-Атинского СХИ остро врезалось в память последнее выступление Чаянова. Вряд ли профессор предполагал, что больше не суждено ему держать публичных речей. Но многим при этом показалось, что вызов судьбе он бросил сознательно:

27 сентября 1933 года исполнялось 70 лет признанному мэтру советской аграрной науки академику В.Р. Вильямсу. Дирекция СХИ не могла пройти мимо такой даты и устроила торжественное заседание. В институтский клуб пришли все студенты и преподаватели. Когда список штатных, заранее утвержденных ораторов оказался исчерпан и директор вуза Х.Д. Чурин бросил в сонную тишину дежурный вопрос: «Есть еще желающие выступить?», со своего места в восьмом-девятом ряду поднялся Чаянов. Студенты дружно захлопали, в президиуме же, конечно, случилось смятение.

- А вы?..

- Два слова об академике Вильямсе.

- А вы?..

- Я имел честь быть его учеником по Петровской академии.

После долгого совещания члены президиума уступили. Директор представил выступающего весьма сухо:

- Слово имеет преподаватель вариационной статистики Чаянов.

А он, утвердившись на кафедре и обняв взглядом притихший зал, заговорил сначала о быстротечности и неуловимости времени, и о том, что еще удивительнее способность человеческого разума возвращать прошлое и делать его современным.

«Лекции читал нам так, как будто гонял вместе с нами холостяцкие чаи, - повествовал о Вильямсе Чаянов. - У него всего было много: ума, доброты, порядочности: Вся его деятельность отмечена духом вольнолюбия, разрушавшим рутину казенщины: Этим вызывал у властей предержащих определенного рода реакцию:»

С тонким юмором он рассказал, как В.Р. Вильямса после 1905 года за вольнодумство отлучили от кафедры, а студенты в знак протеста пустили шапку по кругу, да заказали в складчину известному живописцу огромный портрет Василия Робертовича в полный рост, который тот списал с фотографии. А в одну из ночей принесли тайком это полотно в актовый зал академии и заслонили им парадный портрет Александра III, укрепив на почетном месте образ своего кумира. «Переполох в начальнической среде можно было сравнить с сумятицей среди строителей Вавилонской башни после смешения языков, - смеялся с кафедры Александр Васильевич. - Был учинен настоящий розыск, но у нас все было шито-крыто, сыщики остались при пустом интересе. Пока начальство судило-рядило, как поступить, мы не дремали и в другую ночь выкрали крамольный портрет, утвердив самодержца на прежнем месте:»

О многом еще вспоминал Чаянов. Когда он закончил, не стихающая студенческая овация долго сотрясала своды клуба. А через пару дней вышел номер республиканской газеты «Казахстанская правда», первая полоса которой была «накрыта» кричащей «шапкой»: «В Алма-Атинском государственном сельскохозяйственном институте предоставили трибуну врагу народа Чаянову!»

Больше будущие аграрии любимого преподавателя не слышали и не видели (хотя в штате института он числился до 15 апреля 1935 года). Осенью того же года за ним снова пришли люди в гимнастерках с синими шпалами на петлицах. Через год студент Женя Эйгинсон повстречал Александр Васильевича (выпущенного на несколько месяцев на свободу) на одной из улочек Алма-Аты. «На нем был изрядно поношенный плащ, из разбитых, перевязанных веревочками ботинок виднелись пальцы, - вспоминал Женя. - Лицо нездоровое, вероятно, от недоедания. Но держался он так, как будто одет с иголочки и с разбором пообедал в лучшем ресторане Москвы»:

 

«Забой шел в подвалах:»

3 октября 1937 года Особое совещание при НКВД СССР приговорило А. В. Чаянова к расстрелу. Обвинение - бред сумасшедшего, но с оттенком некоторого правдоподобия: Александр Васильевич, оказывается, «занимался шпионской деятельностью», передавая «секретные материалы» от Кофода к Кейнсу. Оба эти лица - не вымышленные персонажи. Это ученые с мировыми именами, и Чаянов с ними действительно встречался. Датчанин Карл Кофод (умер в 1948 году) был видным деятелем столыпинского аграрного реформирования, с 1924 по 1930 год он - атташе датской миссии в Москве. А знаменитый английский экономист Джон Кейнс (умер в 1946 году) посещал Советскую Россию с кратковременными визитами и некоторые идеи Чаянова применил в своей теории, ныне известной как кейнсианство: Следователи НКВД вряд ли знакомились с их трудами, может быть, не знали раньше даже фамилии. Скорее всего, выбивая признания из Александра Ва-сильевича, они заставили его самого придумать себе «подельников»:

Вынесенный Чаянову приговор был приведен в исполнение в тот же день, 3 октября. «Забой шел в под-валах», - эта дошедшая до нас фраза Жени Эйгинсона, «всего лишь» осужденного на 10 лет каторжных лагерей, позволяет представить, какой кошмарной была последняя минута земной жизни его Учителя.

Ольгу Эммануиловну Гуревич, несмотря на то, что она официально состояла в разводе с Александром Васильевичем, в 1937 году тоже арестовали и надолго сослали в Мордовию.

Старший сын ученого, Никита, в октябре 1941 года добровольцем ушел на фронт и вскоре погиб, защищая Москву. Младший сын, Василий, стал танкистом и воевал до самой Победы.

Возвратившаяся из ссылки только в 1955 году, Ольга Эммануиловна до конца своих дней сражалась за доброе имя супруга и умерла осенью 1983 года, так и не дождавшись его реабилитации. Ей лишь выдали справку со странной формулировкой: «дело прекращено за отсутствием состава преступления и факта события (!)», но об оправдании безвинно казненного не говорилось ни слова.

 

«Дождевые капли, стекаясь вместе, дают мощные реки:»

Посмертная реабилитация великого ученого состоялась только 16 июля 1987 года.

Истинность идей Чаянова доказала сама жизнь, ибо по открытым им законам развивается весь крестьянский мир. В тех странах, где это поняли, проблем в сельскохозяйственной сфере куда меньше. По оценке британского экономиста Теодора Шанина, Италия догнала Англию по важнейшим показателям, а Япония - США, «поднажав» именно на семейные формы в аграрном производстве:

Как известно, и у нас 60 процентов потребляемой россиянами отечественной сельхозпродукции производится сегодня на частных дворах, которые Александр Васильевич считал важнейшей силой экономического возрождения деревни, кирпичиками социального мироздания («Дождевые капли, стекаясь вместе, дают мощные реки, которым не страшны никакие преграды»).

Впрочем, с помпой проведенная еще в горбачевское время официальная «канонизация» великого провидца отнюдь не означает, что его учение осмыслено и усвоено государственными мужами, отвечающими за аграрную политику, скажем, в Минсельхозе или в профильных комитетах Госдумы.