Мы представляем один из старейших литературных журналов России – «НОВЫЙ МИР», который уже восемь десятилетий хорошо знаком российскому читателю. Именно в этом журнале были впервые напечатаны поэма С. Есенина «Черный человек», главы из романа

М. Шолохова «Тихий Дон», рассказы И. Бабеля, А. Платонова, «Я убит подо Ржевом» и «Теркин на том свете» А. Твардовского… Благодаря Твардовскому на страницах «Нового мира» смогла появиться повесть «Один день Ивана Денисовича» (1962) неизвестного тогда рязанского учителя Александра Солженицына, ставшая вехой не только в литературной, но и в политической жизни страны.

Лучшие силы российской литературы и журналистики составляют авторский актив журнала, отличающегося художественной новизной и интеллектуальной основательностью.

Среди материалов готовящегося к печати последнего, 3-го номера журнала нас привлекло выступление Феликса Новикова – одного из мэтров отечественной архитектуры, ныне живущего в США. Действительный член Международной академии архитектуры, Народный архитектор СССР, Лауреат государственных премий СССР, РСФСР и национальной архитектурной премии России «Хрустальный Дедал», автор книги «Формула архитектуры», Феликс Новиков размышляет об острейших, актуальных проблемах русской архитектуры.

Предлагаем вниманию читателей фрагменты из этой журнальной публикации

 

 

Феликс Новиков

Зодчество: смена вех

 

Прошло уже 15 лет постсоветской архитектурной истории. Решительно меняется облик Москвы и других городов. Столь же решительно сносится советское архитектурное наследие.

Должно быть, есть все основания утверждать, что советская власть не обладала человеческим лицом. Она и архитектуру стремилась лишить живого лица. Всеми средствами. Безумие типизации служило именно этой цели. И во многом она была достигнута. Но в том и состоит достоинство одаренной личности, что она способна противопоставить мощному властному давлению собственную творческую волю. И потому на фоне массовой, безликой архитектуры возникали личностные постройки, одухотворенные талантом мастера. В числе тех зодчих не было лидеров мирового масштаба, но они были искренними подвижниками современной архитектуры.

В ту пору советский архитектор полагал себя государственным деятелем. По той простой причине, что не «кормился с руки» частного клиента. Ведь наш заказчик не платил из собственного кармана и, стало быть, архитектор не обязан был угождать его вкусу. К тому же, социальная ориентация творчества создавала иллюзию особой значимости нашего опыта. И, вместе с тем, мы ощущали себя современными архитекторами, частью мирового модернистского движения. Свидетельством тому было решение парижского центра архитектурных исследований, который удостоил  московских зодчих Гран-При 1966 года за «Обновление выразительности архитектурных форм в Советском Союзе и усилия советских архитекторов и градостроителей по разработке перспективных  планов».

Как и всякое другое творческое явление, как повсюду, так и у нас модернизм не мог господствовать вечно. В середине 80-х повеяли ветры всеобщей «перестройки», и вскоре на смену советской архитектуре пришла иная, российская версия зодчества.

Сегодня, спустя двадцать лет наследие модернизма стало объектом поношения. А я утверждаю, что мастера советского модернизма обладали не меньшими талантами, чем  нынешние и если кому-либо из них приходилось уступать давлению власти в ущерб интересам дела, то во всяком случае никто из них никогда  не поступался ими за деньги! Кредо не продавалось. О коррупции в столичных архитектурных органах мы и слыхом не слыхивали.

А. В. Щусев был остер на язык. Однажды Алексей Викторович сказал о мастере своего поколения: «Он делает вид, что головой витает в облаках, а на самом деле двумя руками шарит по земле». Нынче среди архитекторов маловато «витающих», их заметно превосходят числом, страждущие выгодного заказа. Конечно, зодчему надобно твердо стоять ногами на земле. Но если его мысль не будет устремлена к небесам, он не достигнет профессиональных высот.

Но ведь недаром говорят, что «выстреливший в прошлое, непременно получит свою пулю из будущего». Трудно понять, почему на Руси так заведено, что каждая последующая генерация норовит унизить предыдущую, и непонятно, почему столь удобна поза унтер-офицерской вдовы, почему сечём свою историю, настойчиво занимаемся самоедством? Иосиф Бродский деликатно называл это явление утверждением вкусов за счет предшественников.

Но оставим сию тему и посмотрим на то, что принесло российской архитектуре новое время. Казалось бы, архитекторы освободились, наконец, от партийного диктата, от навязчивой властной воли, от того, что называлось «единой технической политикой». С детства памятны строки песни, звучавшей на баррикадах революции: «Долго в цепях нас держали…» Действительно долго. И архитектура была «в цепях». В цепях идеологии, в цепях жестких нормативов, нелепых экономических установок. И она, наконец, «сорвалась с цепи», вместе со всеми определяющими ее обстоятельствами жизни.

Где-то попалось мне утверждение, приписываемое Луначарскому: «Каждое великое время должно создавать великую архитектуру». Я бы сказал иначе – архитектуру соответствующей величины. Здесь можно оглянуться на опыт тридцатых годов, когда большевики - «новые русские» первого призыва, - осудив архитектуру предыдущего десятилетия, под лозунгом «освоения классического наследия» востребовали то, что в большей мере отвечало их вкусам. Так и теперь, вторая их генерация, опираясь на приобретенное богатство, щедро оплачивает любезный ей архитектурный кич. Современное российское зодчество в полной мере соответствует нынешнему великому времени перемен.

Здесь смешались все стили и жанры. И доморощенный вариант постмодерна, который острословы профессии зовут постмодерном «вприсядку», и новоявленный модерн начала века, воспроизводимый в новых зданиях неотличимо от подлинных образцов. В российской прессе содержится резкая критическая оценка этой архитектуры, и я не стану повторяться. Скажу другое - я вижу и хорошие постройки, появившиеся в последнее время. В них, как бы на новом витке, возрождаются лучшие традиции советских авангардистов и, как я думаю, работы шестидесятников были промежуточным звеном этой исторической цепочки. Но сколь мало таких построек. Новаторские проекты не востребованы. Им противостоит масса совсем другого продукта. И подобно флагману столичного кича, гордо вознесся в московское небо «Триумф-Палас», передразнивающий силуэт башни МГУ, возведенной полсотни лет назад.

Вот уж поистине, «с чем боролись, на то и напоролись». Утвердившееся новое поветрие напоминает архитектуру «излишеств», но только исполненную без тени того глубокого знания классики, без того тонкого ее понимания, которым владели учившие нас мастера. То, что сделано в угоду вкусу клиента, никогда не сравнится с тем, что создано согласно личной убежденности зодчего.

Кто-то оплакивает «Москву», кто-то будет печалиться по поводу предстоящего разрушения гостиницы «России», а я сожалею об утрате башни «Интуриста».

Вскоре после 11 сентября 2001 года по просьбе редакции нью-йоркского журнала «Слово/Word» я написал архитектурный некролог по случаю гибели башен-близнецов. А потом пришлось написать другой по поводу сноса их вышеупомянутой ровесницы. Однако обстоятельства их гибели были различны. Американские башни погибли от рук террористов, а мы свою собственноручно…

Кончина «Москвы» - трагическое событие. Некрологов по этому случаю было множество, и я присоединяюсь ко всем скорбящим. Вспоминаю, как в 35-м меня, семилетнего, только что привезенного в столицу из Тифлиса, 14 мая, в канун открытия московского метро, мама привела на станцию «Охотный ряд», о строительстве которой она написала очерк, опубликованный к этому событию. Новоиспеченный отель высился над входом в метро. Архитектурный символ новой Москвы ассоциировался не только с ярлыком «Столичной», но и звучал подобно популярной в ту пору песне Дунаевского: « Утро красит нежным светом… Холодок бежит за ворот… С добрым утром, милый город…». У того времени был свой пафос, и «Москва» его точно выражала.

Я не видел возникшей теперь пустоты. Но какие бы красоты она ни открывала, в ней прежде всего видится беспощадное отношение к своему прошлому, что называется, к «отеческим гробам». Я не верю, что в пределах тех прочнейших стен нельзя было создать пятизвездного комфорта. А подземные стоянки можно и под Кремлем устроить, а потом вновь соорудить дворцы и храмы.

Этот созидательный беспредел преступает не только закон, но и здравый смысл. А если вспомнишь «Военторг» и Манеж, на память приходит не только Герострат, но и Нерон.

Ясно, что время и общество и впредь будут выбирать жертвы развития поселений – и больших и малых. И в Москве они неизбежны. Полагаю, что в недалеком будущем появится общественное движение, озабоченное очищением Москвы от архитектурной скверны, заполнившей ее в последние годы. К тому времени подрастет новое поколение зодчих. Молодые, талантливые, они со свежими силами примутся сносить нынешние новинки, и тогда от того же манежного молла не останется камня на камне. Но я обращаюсь к коллегам–потомкам: пожалуйста, сохраните «классику» так называемого «московского стиля». Я не стану называть свои предпочтения на этот счет – пусть определяются сами.

Заведующий отделом архитектуры газеты “New York Times”  Николай Урусов (американец русского происхождения ), в недавней пространной статье рассказал читателям о своих московских впечатлениях. Заметив, что город превращается в некое подобие «сказочной древней Руси», он утверждает, что, утрачивая памятники в результате сноса и реконструкции, Москва теряет подлинность. По его мнению «монстр «России» лучше, чем псевдоисторическая манера». А затем Урусов ставит интересный вопрос: «Достаточно ли прошло времени, чтобы у нынешнего поколения архитекторов могло сложиться правильное суждение о том, насколько ценен тот или иной проект? Все большее число их подрастающих коллег восхищается Калининским проспектом и тем духом  уверенности и силы, который из него исходит. В ночи дома-башни Калининского излучают мягкий мерцающий свет, и первобытная сила и энергия этого света со временем будет поражать и притягивать все больше людей… За нынешними темпами разрушения видно общество, потерявшее свои корни и слишком уставшее, чтобы искать потерянное. Если оно и дальше останется таким же равнодушным, оно может скоро потерять Москву, как один из крупнейших градостроительных экспериментов ХХ века». Не правда ли, неожиданное суждение? Стоит задуматься.

Но сегодня возникает и другой вопрос: что возникнет взамен снесенных сооружений? Украсит ли центр столицы то, что строят на месте «Интуриста»? Красив ли будет пришелец, который заменит собой «Военторг»? Я априори утверждаю, что нынче в России не те времена, когда зодчие творят реликвии. Новая библиотека МГУ еще одно тому свидетельство. И недаром еще в советские годы, когда перед зданием московского Политехнического, где теперь установлен Соловецкий камень, было снесено здание и открылся фасад музея, глава градостроительного ведомства страны сказал прямо-таки с черномырдинской прямотой: «Почему-то, когда сносим, получается хорошо, а когда строим - плохо».

Будь Гамлет российским архитектором, он, глядя на площадки в центре исторического города, очищенные от руин снесенных сооружений, завершил бы свой знаменитый монолог другим вопросом: строить или не строить?