Марлен Кораллов

ВОПРОСОВ БОЛЬШЕ ЧЕМ ОТВЕТОВ

 

Начну бестактно – с жесткой, вернее, жестокой статистики. Уверен, сейчас она вновь привирает или даже врет; не имеет значения – злонамеренно ли, по дурной ли природе. Реальность испытываем шкурой. Год за годом экран, радио, пресса повторяют три слова, уже звучащие заклинанием: «так жить нельзя». Сейчас они бьют мне в висок, малость измененные: так умирать негоже.

Приучившись быть впереди планеты, мы ставим рекорды по смертности. По свежим данным в 2005-м скончались два миллиона триста три тысячи россиян. Скончались от инфарктов, инсультов, убийств. От катастроф на земле, в воздухе и на море. От СПИДа, наркотиков, туберкулеза, алкоголизма, дедовщины. От самоубийств. От голода и промерзшего жилья, от знахарства и бесплатной, одновременно грабительской медицины.

Добавлю еще крупицу бестактной статистики: мы, москвичи, отдаем концы раньше, чем средний россиянин. Из сотни жителей золотой нашей столицы, родившихся в одно время, рубеж восьмидесятилетия одолевает лишь 31.

Юлий Крелин не бомжевал, не спивался, не загорал в тюряге, не попадал в крутые дорожные переплеты; мелочи не в счет. Однако дожить до восьмидесяти ему сил не достало.

Правда, он перенес десяток операций, к которым относился стоически. Трезвость врача была помножена у него философский подход к бытию, на здоровый фатализм. Последней – несостоявшейся – операции он, впрочем, страшился.

Столичные и закордонные коллеги советовали ему держать курс на Германию, собирались помочь в Бостоне. Как ни странно, Израилю на эту операцию духа не хватало. Но время! И деньги, деньги…

Чеховский Ионыч на месте Юлия Крелина складывал бы в сундук тыщу за тыщей. В нашем масштабе цен – миллионы. Но истинно чеховский по нравственному закалу писатель-врач держал на полках книги и не имел сундука. Когда подступил двенадцатый час, Ю.К. решил сменять ухоженную квартиру на что-нибудь попроще. Прокаженный риэлтор всучил заждавшуюся ремонта двушку…

15 мая, отметив свои 77, он сказал, что проживет еще десять лет или десять дней. Прожил неделю.

В комнатушке, снятой для него в Израиле дочерью, вышел на балкон покурить… Да, счастливая смерть.

Тридцать лет отработал Ю.К. в 71-й московской больнице, поменьше – в предыдущих. Воспитал двух сыновей и дочь. Писал добрые, мудрые книги. Имел без счета искренно любящих друзей.

По израильским законам непозволительно ждать, пока съедутся дети и друзья, как водится, разбросанные теперь не только на европейских широтах.

Юлия Крелина похоронили тогда же, когда в Млскве провожали в последний путь Лидию Либединскую. Он покоится в каменистой земле исторической родины, хотя по культуре, по окружению, по вкладу плодотворнейшей жизни принадлежит России. Планете Земля.

Не могу подсчитать проведенные им операции. Не хочу составлять библиосправку об изданных им повестях, о романах, сценариях – по памяти подготовить добротный перечень невозможно. Очень надеюсь, что знатоки и спецы создадут его в обозримое время. Здесь позволю себе штрих, другой…

В самые тяжкие минуты его звали спасать Эммануила Казакевича. На крутоопальных поворотах вверял ему себя Александр Солженицын… Ю.К. ездил к болящим, не считаясь с рангом, национальностью, партпринадлежностью, И со своим здоровьем.

Достаю с полки прекрасную книгу «Воспоминания о Николае Глазкове», изданную «Советским писателем» в 1989 году. В ней очерки близких друзей, мимолетных знакомых поэта. Выбираю из оглавления тех, с кем сводила судьба, профессия: Евгений Сидоров, Сергей Наровчатов, Борис Слуцкий, Лазарь Шерешевский, Лидия Либединская, Константин Ваншенкин, Лев Озеров, Михаил Казаков, Булат Окуджава,, Николай Панченко, Давид Самойлов, Бенедикт Сарнов… Довольно. В оглавлении семь десятков имен. Последнее имя в нем – Юлий Крелин.

Вчитываюсь в первый абзац его воспоминаний, названных Ю.К. «Игра»:

«Я знал, на что иду. Отец мой – врач, и мне с детства дано было знать, что многих из близких придется сопровождать в последние дни пребывания в нашем мире, даже если многие годы приходилось встречаться походя, от случая к случаю, а то и вовсе не видеться.

Но вот приходит болезнь… Если болезнь не смертная, то после остается радость от сознания собственной нужности, полезности; радость вновь обретенной близости, утерянной в прошлом мимолетностью человеческого общения, из-за малого количества отведенного нам времени для суетных общений; радость понимания в необходимости и суетного общения.

Болезнь смертная – меньшему учит – зато чистые воспоминания».

«Чистые воспоминания»»… Неужто разжевывать нравственную красоту этих строк, раскрывающих образ Ю.К. как врача и писателя?

Ю.К. – коренной Арбатский.. Так же, как Булат Окуджава, Натан Эйдельман, Анатолий Рыбаков… Память заставляет уйти в прошлое: Андрей Белый, Александр Пушкин. Ю.К. принадлежит «Арбатской культуре» и еще одной коренной традиции: чеховско-вересаевско-булгаковской.

В прощальных строчках, опубликованных «Новой газетой», давний приятель Ю.К. Борис Жутовский замечает: «не столько чеховско-вересаевская интеллигентность, сколько сочувственное понимание человека делало его Доктором». Верно. Не по капризному случаю российские доктора подавались в писатели. Истинные мотивы залегают поглубже.

В кругу его кровно-близких друзей, думаю, самым близким был Натан Эйдельман.

Судьба свела меняя теснее с Ю.К., когда Эйдельман переехал с Арбата на Кутузовский. Получил он квартиру по правую сторону от Триумфальной арки, я жил – по левую. Сад и лесок за нею еще не стали мраморным Парком Победы. Когда выглядывало солнце, тянуло пройтись по караванным дорожкам…

Еще штрих. Остановлюсь на книге Юлия Крелина «Русский еврей и Израиль. Народ и место» (Москва, 2004). Предисловия нет. Редактор не указан. Тираж дипломатически утаен. Зато четко обозначен жанр: «Дневники».

Заменой предисловия, может быть, позволительно назвать серию фотографий. Ю.К. рядом с Михаилом Горбачевым. С академиком А.Н.Яковлевым – других политиков нет. Актеров и литераторов побольше: Михаил Казаков, Василий Аксенов, Анатолий Алексин… Но главное место в ряду фотографий занимает семья. Внучка в армейской форме. Сын, ученик ешивы. Он же – в дни «Бури в пустыне».

Автор писал дневники для себя, для близких. По сути, составлял завещание.

«Дневники» звезд политики, науки, искусства (или тех, кто хотел бы сиять по-звездному) искренностью покоряют нечасто. Но меньше всего Ю.К. грешит самомнением. Погруженный в свою эпоху, он приковывает к себе честным раздумьем. «Дневники» Юлия Крелина стали для меня, пожалуй, лучшим из введений в судьбы Израиля по той причине, что как раз в период их написания общество «Украина – Израиль» пригласило в Иерусалим на Антифашистский форум бывших политзэков, своих, а также из Молдавии, Прибалтики, США… Из Москвы – меня. Корректный поступок по отношению к столичному «Мемориалу». Хорошо памятный. В чартерном самолетике из Киева я познакомился с теперь уже покойным зэком другого поколения – с Чорновилом. С Мустафой Джамилевым… Бориса Чичибабина знал раньше.

Хорошо, что мы не только заседали между двумя полетами. Нас провезли в автобусе по возрождающейся стране. Пробудили горечь, что путешествие столь стремительно. Вопросов оно вызвало больше, чем ответов.

В «Дневниках» последний визит Ю.К. в Израиль датирован 1995 годом.

- Отчего же? – спросил я автора. Отчего книга оборвана на полуслове? Ведь с 95-го по четвертый год наехавшего Тысячелетия прошел добрый десяток лет. Прошу прощения – не самый добрый.

Оказывается, рукопись отлеживалась до счастливого случая. Ю.К. не осаждал издателей. Давал полистать тем, кто проявлял охоту. Возвращали ее с вопросом и советом: «Почему не печатаешь? Надо бы…» Наконец возник перед глазами энтузиаст, обещавший уговорить щедрый фонд в Германии. Богатый глава его, искупая грехи отечества, пекся о евреях. Увы, публикация сорвалась. Но приближался торжественный юбилей! Друзья скинулись, поскольку Ю.К. не был грозным начальником, чью макулатуру пекут «за боюсь», не писал кровавые детективы, сулящие коммерческий успех.

Автору преподнесли «Дневники» в день юбилея. Царский подарок! Но как раз по причине царственной в книге немало погрешностей. От автора утаили верстку, он не держал корректуру. Наборщик спешил.

В эпоху «очепяток» погрешностями вряд ли кого-нибудь удивишь. Горюю, что не будет уже ни вставок, ни дополнений, продиктованных навалом событий.

Сегодня я посмел бы сравнить заметки Ю.К. с «Историей моего современника» Владимира Короленко – едва ли не последнего у нас Демократа в первой половине ХХ века. Во второй – защищал Демократию Андрей Сахаров.

Размышляя над судьбою своей семьи, еврейства российского и всемирного, Ю.К. между делом, садясь за вечерний труд, создал в завещании портрет духовно вольного современника, дошагавшего под конвоем до начала XXI столетия.

Решаюсь на оговорку. Высокая оценка книги не означает, что с каждым рассуждением в ней я до конца солидарен. Пусть Ю.К. самый добрый из бестрепетных хирургов. Как бы тоже гуманист, гуманитарий, я, однако же, выпускник не столько МГУ, сколько ГУЛАГа. Не скромных, как говорят, «истребительно-трудовых», а спецрежимных его зон и отсеков. Во времена дяденьки Джо непротивление злу в моду у нас не входило. И сейчас не входит. Вот если бы хомо сапиенс вдруг опомнился и решил сберечь исстрадавшуюся Землю от тотального цунами – тогда другой разговор.

Ю.К. соглашался, что Апокалипсис под названием «холокост» лишь модель грозных бед, что ожидают род людской, обезумевший от распрей национальных. Но у нас обоих концы с концами не сходились. Конечно, принцип насилия необходимо отвергнуть, однако противиться злу тоже необходимо, разве не так?

Однажды Ю.К. напомнил: в притчах Соломона сказано, что, если пришел к тебе враг, и он голоден, жаждет или, споткнувшись, упал, сначала его накорми, а затем, так и быть, разбирайся. К слову, эту идею развивал и Христос в Нагорной проповеди.

Не вступая в спор с царем Соломоном, я все же упрямо склонялся к ереси. К большому сожалению, довелось усвоить закон: при любом намеке на угрозу, хватай кирку, лом. Отмахивайся, чем придется. Робкий удар лишь спровоцирует расправу… Пока ты врага отмоешь да откормишь, он трижды всадит тебе нож в спину, исполосует сверху донизу… Извини, браток.

Я был старше Ю.К. аж на четыре года. Почти. Как старший я требовал осилить не меньше, чем два новых и непременно круглых юбилея. Вот тогда…

Усмехнувшись, Ю.К. вспомнил Некрасова: «Жаль только, жить в это время прекрасное уж не придется ни мне, ни тебе».

Счастливая смерть?