Елена Максина родилась в Москве. Окончив МГАТУ им. Циолковского, работала в области информационных технологий. С 1997 года живет в США, в Филадельфии. Стихи Е.Максиной публикуются в «Новом журнале», «Сетевой поэзии», «Вечернем Петербурге», «Побережье», «Чайке», «Вестнике» и др.

Похороны Блока

Целует руки ласковая смерть...

Лицо застыло маской... Балаганчик

грохочет на колесах катафалка,

а рядом — ни Пьеро, ни Коломбины...

Гирлянда роз увяла, словно плеть,

лежит в ногах...

— Поэт?

— Мужчина?

— Мальчик?

Зевакам любопытно, грустно, жалко:

— Ушёл так рано...

— ...И таким невинным!

И кажется, дрожат его ресницы...

На уличных часах им вторят стрелки

и замедляют ход. Всегда — двенадцать

на улице, где жил он в год последний.

Как траурны торжественные птицы!

Висят на ветках, как марионетки,

боясь пошевелиться и сорваться,

развеять дым прощальных сновидений...

А Незнакомка Смерть целует руки

столь исступленно, трепетно и властно,

что замерзает улица от пара

ее дыханья... Замирают дети

и тотчас разбегаются в испуге...

Витает запах старого лекарства —

Фонарь...

Аптека на углу бульвара...

Подросший мальчик, «умерший от смерти».

Марина  Магдалина

Магдалина! Длящаяся!

М. Цветаева (из черновиков)

Надменный взгляд Марины между строк

ведет по тонкой ниточке сюжета:

я вижу Магдалину в стиле ретро –

каре,

плиссе,

батистовый платок.

Порыв и неуверенность в глазах...

Как девочка, ранима и...

сутула –

спина, едва касаясь спинки стула,

невольно выдает тоску и страх.

И беззащитно сжатый тонкий рот,

хранящий боль прощальных поцелуев,

отталкивая... манит и волнует,

притягивает, как библейский плод.

Нет, не красива, даже не мила,

с простой, незавитой, угрюмой чёлкой,

Марина?

Магдалина?

Ангел с чёртом

в одной строке сложили два крыла.

шафран. хна. Глина

I

сентябрь - шафрановый закат –

китайский рис на тонком блюдце...

вновь осыпаются и бьются

сухие дни о циферблат...

густой оранжевый отлив

у края неба... горечь специй

в вине столовом... ветер дверцей

играет простенький мотив...

в бокале – лед. на сердце - снег.

в окне - поблекшие афиши

”Cirque du Soleil”, цветные крыши...

шафран и осень - на столе.

II

время ржавеет, хной золотит виски,

модный октябрь - в ярком твиде, букле, маренго...

утром туман густой - не видать ни зги,

вечером - воздух кристальный, обыкновенно.

кофе не согревает и не бодрит,

выдохнешь пар - на окне электрички змейка

вьется кругами... лунный александрит

прячет за пазухой туча – глядит злодейкой.

падает небо под ноги – кувырок,

и распласталась лужами, эквилибристка,

дождь закосил безбожно, озяб, продрог,

выпал в крещендо под пальцами пианиста,

по акведуку холод несёт вода,

мост накренился – прогнили подпорки радуг,

время течёт из прошлого в никуда,

против теченья, со скоростью листопада.

III

жалит снегом скорпион,

обнимает, да не греет.

осень трехголовым змеем

смотрит - сломан бастион!

флаги белые вокруг,

город в маске арлекина.

и ноябрь белесой глиной

прилепился на каблук:

нe растает – не смахнуть,

повернулся плюс на минус,

ветерок толкает в спину,

да зима целует в грудь.

Гумилёвский трамвай

Передо мною летел трамвай.

Н. Гумилёв

Вскочить на бегу в Гумилёвский трамвай,

За поручни спешно схватиться,

И кануть в двадцатые – проклятый рай,

Железной грохочущей птицей.

«Слепнёво, Египет, Париж, Петроград», -

Кондуктор читает эпоху...

Билет – в никуда,

И маршрут – наугад,

Цена – отреченье от Бога.

В попутчики – голод,

В попутчицы – смерть.

Блуждая по рифмам сквозь время,

Лететь, да в застывшие окна смотреть

На Анну,

Марину,

Андрея…

Твоей акварелью

твоей акварелью раскрашен мой город

и кисточки в лужах разбавленных мокнут,

зеленый апрель согревает... и холод

по капельке тает

и капельки сохнут...

а юное небо в наряде финифти

усыпало ветреный шлейф облаками,

плетет из дождинок хрустальные нити

и нити асфальт

вышивают стихами...

скамейки бульварные похорошели,

деревья — подкрасили ветви-ресницы,

и вновь беззаботно скрипят карусели,

кончается ливень,

слетаются птицы

...и холст высыхает... и краски густеют,

а май неуёмен, настырен и молод

и я замечаю, что снова за дверью

твоей акварелью

раскрашен мой город...

Моди

Взять под мышку рисунок Моди и уйти...

A. Ахматова

«Стакан абсента, миска макарон» –

Вот стоимость картины Модильяни.

Да, Амедео – пьян и разорен.

Но что ему? Он столь асоциален,

Что создает реальность на холсте,

И, как лунатик, входит в перспективу,

Где линии стремятся к простоте

И архетип рождается красивым.

Там правил нет: пропорции и свет,

Играя на ладонях полубога

Сливаются в знакомый силуэт,

Художник лепит женщину-эпоху.

Линейный ритм: статичность и наклон –

Застывший сфинкс на плечике дивана

С загадочным египетским лицом...

На зрителей с картины смотрит Анна.

Алый шарф на фоне серых зданий –

всполохи рассвета над рекой.

Меряет шагами Модильяни

стоптанный булыжник мостовой.

В табакерке – унция гашиша,

за душою – двадцать восемь лет.

Кашель Амедео – глуше, тише,

от туберкулеза средства нет,

разве что... бессмертие?

Диагноз: гениален / недооценен.

Модильяни восемь лет осталось,
Чтоб шагнуть в историю времен.

Татуированный Париж

париж проснулся: постаревший, серенький,

припухший, с хрипотцой, слегка простуженный,

измотанный во сне пустой истерикой

француженки в небезупречном кружеве.

париж вздыхает грузно и болезненно

глотает кофе, пышет галуазом и

глядит, как гнётся Эйфелева лестница

под пышно-туристическими массами.

париж опустошен, изучен, вылущен

как желудь. осквернен провинциалами,

до трещин на асфальте ими вымучен,

татуирован их инициалами...

пресыщен модой, кухней, парфюмерией

мечтает о любви, о жизни простенькой,

о девушке в дешевой бижутерии...

париж устал от лета. хочет осени.

Лондонский набросок

Британская осенняя пора –

Сезон для поэтических идиллий:

Чернилами набухли вечера,

Дождь аглицкий струит из под пера,

Слоями лакируя Пикадилли.

Озябший Эрос смотрит с высоты

Нелепого осеннего фонтана,

Как плавно распускаются цветы –

Торжественные черные зонты

На теле незнакомца-великана.

Промокший город прячется в туман

От взглядов зачарованных туристов,

Но вспышки незатейливых реклам

Просвечивают пёстро тут и там,

Как краски на полотнах футуристов.

Шекспир косится с бронзовой доски

На нас, мы – на него благоговейно...

И Лондонские мёрзнут голубки,

Поджав свои стальные коготки,

Под окнами витрины бакалейной.

Флик-фляк*

Москва на ходулях: то в минус, то в плюс

качаются сутки в свободном паденьи.

Минорный гипноз – построждественский блюз,

как эхо мелодии праздничной лени.

Партерный полет, новизна конфетти –

снежинки за шиворот... нежно и влажно

целует Зима... Кружева паутин

ложатся поверх декораций бумажных.

Антре - буффонадная сценка - апач!

(пощечина щедрым крещенским морозом).

Реприза: наигранный клоунский плач,

взрыв смеха в партере... И метаморфозы

дождей прошлогодних: из лужи - в каток.

Полет на коньках над подсвеченным залом...

Флик-фляк и шлеп-хлоп! Театральный бинокль

нацелен на Лето... Шампанское залпом

под аплодисменты... Але! Па-де-де!

Арапник в руках дрессировщика вьется...

И цирк городской, как сосулька в воде,

искрится в прожекторе зимнего солнца.

*Флик-фляк (франц. "flic-flac" - шлеп-хлоп) – прыжок через спину, прогнувшись, с промежуточной опорой на прямые руки, далее на обе ноги, с обязательной фазой

полета в обоих промежутках.

мой ангел

мой ангел над страницею завис –

глядит c прищуром, как ложатся строки

и вдоль и поперек на тонкий лист –

читает жизнь мою; мои уроки

он извлекает из созвучья рифм –

картина проплывает за картиной,

он пробует составить алгоритм

обратной связи - следствие/причина...

он видит вехи жизни, как штрихи –

тире и точки, сложенные вместе,

преобразует все мои грехи

в когда-то мною прожитые песни

...разматывая строки, как клубок,

по букве он доходит до основы –

последнего прочитанного слова,

которым говорит со мною

Бог.