Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2009

Владимир Енишерлов

Огонек высокой культуры

- Владимир Петрович, вы работали в «Огоньке» как раз тогда, когда он стал, пользуясь современным выражением, культовым журналом отечественной интеллигенции. Расскажите, о вашей работе в тогдашнем «Огоньке».

— «Огонек» всегда был уникальным журналом, и в советское время, и в первое постсоветское. Уникальность его в советское время ощущается и сейчас — достаточно полистать подшивки. Это был своего рода российский «Пари-матч». Я работал там с середины 1970-х, и помню, что и тогда мы старались делать его таким же, держали высокую интеллектуальную планку. Недаром и в то время в нем участвовали такие люди, как Д.С. Лихачев, Ю.Ф. Карякин, И.П. Золотусский, Л.Н. Гумилев…

Очень интересно было работать в «Огоньке» и в конце 1970-х, и в начале 1980-х, и позже. Любое его выступление на культурные темы, если это было какое-то критическое выступление, — в отличие от современных публикаций, которые бесследно уходят в никуда, — было, как тогда говорили, действенным. С помощью «Огонька», например, удалось восстановить блоковское Шахматово, создать, хоть и маленький, музей Менделеева в Боблово, — потому что, когда мы били через журнал в одну точку, это приводило к реальному результату.

Помню, очень много мы работали с Пензой, а это была тогда как бы культурная столица провинциальной России. В Пензе — и с помощью «Огонька», и благодаря тому, что там был удивительный второй секретарь обкома, Георг Васильевич Мясников, которого потом Лихачев взял к себе первым заместителем председателя в Фонд культуры — был открыт музей одной картины, первый такой музей. Из «Третьяковки» или из «Русского музея» привозили какое-то полотно, подлинник, которого в провинции никогда не видели, люди приходили, смотрели, слушали лекцию… Мы помогли открыть там музей Мейерхольда, установить первый в России памятник юному Блоку...

Владимир Петрович Енишерлов. Портрет работы художника Антона Куманькова

«Огонек» вообще очень много делал для возрождения культурной жизни. Возьмем интервью Дмитрия Сергеевича Лихачева «Память истории священна» в «Огоньке» того времени. Без малого тридцать лет назад он поставил там несколько серьезнейших культурных проблем, в частности, о необходимости музея Гоголя в Москве. Музей открыли только что — через столько лет… То есть, еще тогда «Огонек» заложил множество идей, которые до сих пор остаются актуальными.

— И все-таки вторая половина 1980-х стала временем взлета журнала, он, как мне кажется, достиг пика своей популярности. Как тогда формировался, как делался журнал?

— Вообще-то, «Огонек» периода «взлета», как вы говорите, делался во многом теми же людьми, что работали в нем и в предыдущие годы. Состав сотрудников в общем не сменился. Вот симптоматичный пример. Есть такой профессор Иерусалимского университета Роман Тименчик, очень почтенный архивист, известный литературовед и публикатор. Недавно вышла его интересная книга «Что вдруг» (кстати, это — слова из старого еврейского анекдота), в которой он, в частности, пишет разные вещи, связанные с Николаем Гумилевым. В том числе, что впервые в СССР публикация стихов Гумилева, поразившая весь мир, появилась в коротичевском «Огоньке»… Вообще говоря, ему следовало хотя бы посмотреть журнал. Коротича тогда в «Огоньке» еще не было. Как раз большая гумилевская публикация — полтора разворота стихов с фотографией Наппельбаума и моей небольшой статьей — появилась, когда уже сняли старого редактора «Огонька», но еще не пришел Виталий Алексеевич, который при всех его очень больших талантах и немалых возможностях был человеком чрезвычайно осторожным. И он бы как раз Гумилева так просто не напечатал, как потом не напечатал «Реквием» Ахматовой, который мы подготовили к публикации. Коротич его просто снял из номера, проконсультировавшись в ЦК. Там ему сказали: «Не время сейчас». А время как раз было такое, что уже можно было и не консультироваться. И, по-моему, через месяц в немного другой редакции «Реквием» вышел в «Октябре».

Тименчик пишет в связи с публикацией Гумилева, что такое, мол, началось при Коротиче. А на самом деле, началось это задолго до Коротича — эта культурная линия «Огонька».

А что касается гумилевской публикации, это ведь было еще советское время, а я написал в статье, что он трагически погиб. Вы представить себе не можете, какой шквал писем обрушился на «Огонек» от всяких старых большевиков, любителей литературы советского периода, где они возмущались — расстрелянного контрреволюционера Гумилева опубликовали да еще назвали «трагически погибшим»! Там были страшные жалобы и обвинения. Они писали в ЦК, но оттуда их письма присылали к нам в редакцию. Времена действительно изменились.

— И меры к вам не принимались?

— Нет, уже и в ЦК был другой народ, были люди либеральные. Впрочем, я помню, как в еще более советское время мы отмечали какой-то юбилей Ахматовой и чуть ли не на спор поставили разворот ее стихов. Причем ставили довольно острые стихи. Кто-то говорил, что не пропустят, но сняли только портрет, — сказали портрета не надо. И подобных случаев было немало. Вообще, на моей памяти не было ничего страшного, связанного с цензурой, и практически все наши предложения, связанные с публикациями Блока, Белого, Городецкого, проходили.

Мы выпускали замечательные юбилейные номера — представьте, целый номер, посвященный столетию Блока, с фотографией Наппельбаума на обложке… Так это по инерции шло и дальше уже в перестроечную пору, хотя, конечно, стало несколько заостряться. Начали открываться архивы. Анна Саакянц стала много печатать цветаевских материалов, Юрий Карякин свои штудии о Достоевском… В общем, «Огонек» не испытывал дефицита в авторах, большинство приходили к нам сами, а те, к кому мы обращались, никогда не отказывали, потому что был просто потрясающий отклик на публикации. Ведь и тираж был — полтора, два, почти три миллиона.

А Виталий Коротич был редактор очень активный, очень талантливый, но, как я уже говорил, очень осторожный. Я привел пример с Ахматовой, были и другие. Вот, скажем, книжечка Гумилева для библиотечки «Огонька», которую я подготовил сразу после той публикации, и уже при Коротиче она должна была выйти, — лежала почти два года. Но, все равно, это был первый сборник Гумилева, вышедший после 1920-х годов. И после этих огоньковских публикаций мне было очень приятно получить от Льва Николаевича Гумилева телеграмму, в которой он написал: «Я счастлив». Кстати, мы же первыми, когда еще никто не печатал Льва Гумилева, опубликовали его статью о Куликовской битве — тоже была статья, которую выдирали из журнала в библиотеках…

Ну а возвращаясь к «Огоньку» того периода, там была очень активна современная публицистика, были сильные и яркие корреспонденты, и сейчас многие из них на слуху. Андрей Караулов, Феликс Медведев, Сергей Власов — они все сейчас известные люди, они не потерялись. В общем, была хорошая команда, и она делала, по-моему, очень неплохой журнал.

— Вы могли бы сформулировать кредо «Огонька», в котором работали?

— Просветительство и домашнее чтение. Конечно, там был офоциоз в начале каждого номера, но замечу: возьмите сегодня эти официозы и посмотрите. Очень интересно — увидите, что это своеобразный срез тогдашней истории. И те, кто делал эти полосы, я знаю, тоже думали об этом.

В «Огоньке» тогда была серьезная просветительская и культурная работа.

— По вашему мнению, почему «Огонек» угас?

— Вообще, это было через несколько лет после того, как мы оттуда ушли — я и еще шесть человек, занимавшихся вопросами культуры, — когда Лихачев предложил нам делать журнал «Наше наследие». Но там оставались вполне квалифицированные люди… Время очень изменилось. Может быть, не справились с появившимся бизнес-прессом, может быть, с образовавшейся конкуренцией — журнал перестал быть единственным в своем роде. И потом, многое ведь зависит от главного редактора — Коротич после путча 1991 года остался в США, а ведь Виталий Алексеевич был звездным человеком... Потом глупостей делалось очень много, например, какому-то культурному учреждению в Израиле передали всю огоньковскую библиотеку. А это была совершенно фантастическая библиотека, там были уникальные книги. Как справочная она пользовалась славой по всей Москве. Почему она должна была оказаться в Израиле? Я хорошо отношусь к Израилю, но это совершеннейший абсурд…

Сейчас вышел новый «Огонек», но это уже клон, это уже общее выражение лица — таких журналов в Росии много и во всех то же самое.

— Как в перестроечные годы менялись, как складывались отношения культурного сообщества и властных структур, ведь вы, как член руководства Советского фонда культуры были непосредственным свидетелем этого?

— Все очень зависит от людей. Тогда была очень сильна роль академика Лихачева и его авторитет, кстати, во многом созданный и «Огоньком», потому что превращение Лихачева из кабинетного ученого, занимающегося древнерусской культурой и защитой памятников истории, в общественно значимую фигуру во многом определялось и его выступлениями в «Огоньке».

У Лихачева была тяжелая судьба, в предперестроечное время его никуда не выпускали, первый секретарь Ленинградского обкома Романов к нему очень плохо относился, и жил он под большим прессом. Но потом все вдруг изменилось. Как рассказывал сам Дмитрий Сергеевич, однажды он был в саду на даче в Комарово, когда вдруг подъехала черная «Волга». Из нее вышел человек в фуражке с синим околышем, вошел в калитку. Ну, все, думает Лихачев, — он ведь еще и сидел в свое время, — приехали забирать. Но нет, это оказался фельдъегерь, который привез ему письмо от Раисы Максимовны Горбачевой. Она прочла какую-то его статью, по-моему, в «Литературной газете» о «Слове о полку Игореве» и написала большое личное письмо. А будучи дамой опытной, знающей ситуацию, она послала письмо не лично ему, а через обком партии. Первый секретарь увидел, что это письмо от первой леди, и, как Лихачев потом ей же написал, отношение к нему в одночасье изменилось. А вскоре стала зарождаться идея Фонда культуры, идея очень продуктивная — слияния государственной мощи и общественного культурного движения.

Тогда был большой форум культуры в Будапеште, куда ездили и Дмитрий Сергеевич, и Раиса Максимовна. Там и зародилась эта идея. Дело в том, что существовал Европейский фонд культуры с центром в Брюсселе. И было решено сделать что-то подобное в СССР.

Кому пришла на ум идея объединить Лихачева и Горбачеву, не знаю, но это была плодотворная идея. Хотя и Раиса Максимовна была сложнейшим человеком, и Дмитрий Сергеевич обладал очень непростым характером. Баланс между ними должен был осуществлять Георг Васильевич Мясников, которого Лихачев сделал своим первым замом. И это было очень удачно: тот, как партийный работник, знал всех и вся, и в то же время был историком по образованию, увлеченнейшим краеведом. Насколько он был интересным человеком, сегодня можно судить, потому что после его смерти несколько лет назад оказалось, что он всю жизнь вел дневники. Это около пятидесяти исписанных мелким почерком тетрадей. Мы напечатали немного в «Нашем наследии», потом вышел огромный том. И там любопытнейшие наблюдения и выводы. Так вот, Мясников был третьим нелишним в этом союзе.

Лихачев со своей позицией интеллигента и борца за культуру давал идею, Раиса Максимовна возражала, Президиум фонда культуры голосовал…

— Ну и, кроме того, участие административного ресурса, наверное, обеспечивало Фонду деньги?

— Деньги были, с одной стороны, государственные, бюджетные, а с другой, — пожертвования, хотя и небольшие. Но те деньги, которые сегодня отпускаются на культуру через Министерство культуры, и те деньги, которые шли тогда через Фонд культуры, — это огромная разница. Насколько там все было некоррумпированно и насколько реально! Деньги использовались с толком. Мы восстановили очень много памятников, особенно на периферии, помогали библиотекам и архивам. Все это шло в виде грантов через экспертный совет. Но очень демократично, быстро и конкретно.

Потом денег становилось меньше, но зато появлялось больше и больше дарителей и меценатов. Приезжали эмигранты — Васильчиков, Лобанов-Ростовский, Фальц-Фейн…

— Вероятно, дарители появлялись, потому что было, кому дарить?

— Да — было кому. Они верили: если за этим стоят Лихачев и Раиса Максимовна, значит, ничего не пропадет. И отдавали свои архивы. Все они затем передавались в государственные музеи и библиотеки. Но ведь и к дарителям относились с пиитетом и большим уважением: их приглашали в страну, с ними много общались. Не устраивали массовых действ, как сегодня, — все было более кулуарно, но более человечно и более достойно.

— Удавалось ли в конце 1980-х добывать на аукционах и возвращать в нашу страну какие-либо уникальные ценности отечественного наследия?

— У Фонда была большая программа «Возвращение» — мы первыми начали возвращать культурные ценности из-за границы. Я, например, сам купил на аукционе Сотби на деньги алмазной корпорации Де Бирс, которая очень тесно сотрудничала с Фондом культуры, письмо Пушкина к А. Ваттемару, последний его известный большой автограф. Я вез письмо обратно в кармане пиджака и над Ла-Маншем вытащил его и с удовольствием читал. Сейчас оно в Пушкинском доме, — вообще, все, что поступало в Фонд культуры, распределялось по государственным музеям, архивам, библиотекам.

Дважды мы с Лихачевым летали в Лондон, чтобы приобрести рукопись Тургенева «Отцы и дети», которая продавалась за безумные деньги. Де Бирс отказался — было слишком дорого. Но Лихачев говорил, что мы обязательно должны приобрести этот вариант, нужно опубликовать его в «Литературных памятниках», и вообще, он должно быть в России. А букинист, который продавал рукопись, поняв, какое значение мы ей придаем, ни на копейку не снижал цену. Лихачев прилетел в Москву, пришел в Фонд культуры, взял вертушку — правительственный телефон — и при мне позвонил председателю Совета Министров Николаю Ивановичу Рыжкову. Короче, за пять минут он эти деньги получил, и рукопись купили. Потом Горбачев с Раисой Максимовной были в Англии, она привезла рукопись. И это тоже было при мне: фельдъегерь принес в Фонд культуры синий конверт, и там лежали две переплетенные тетради, которые благополучно поступили в Пушкинский дом.

Это не то, что олигарха заставляют сегодня покупать никому не нужные антикварные яйца, и он покупает в надежде получить от государства взамен новое нефтяное месторождение, там была все-таки совсем другая история. И фирмы, которые с нами работали, помогали фонду — «Де Бирс», максвеловский «Пергамон пресс» и другие— понимали это.

— И что же их привлекало? Нефтяные месторождения или что-то другое?

— Всех их привлекала, прежде всего, конечно, личность Раисы Максимовны — очень важно, когда первая леди государства занимается такими проектами. Про «Де Бирс» я знаю, что у них многолетняя традиция помогать культуре и здравоохранению в тех странах, где они работают. Это была крохотная часть их бюджета, но она создавала им имидж. Они действительно много для нас сделали. Возьмем для примера музей Цветаевой в Москве — его рукописный архив и зарубежная библиотека на две трети созданы на деньги «Де Бирс».

— Как, по вашим ощущениям, для самой Раисы Максимовны насколько было важно вот это занятие культурными проектами?

— Важно, хотя, как я понимаю, делом души для нее была борьба с детской лейкемией. Горбачева была дамой властной, умной, суховатой, поначалу очень зажатой в общении с культурной интеллигенцией — во-первых, это была для нее несколько иная, непривычная среда, во-вторых, она прекрасно осознавала, что за нею стоит. Так что сперва это общение было довольно сложным. Но она действительно очень много полезного сделала для отечественной культуры.

Иногда она себя очень интересно проявляла. Помню, мы — человек сто московских литераторов, написали письмо о том, что нужно вернуть гражданство Солженицыну и восстановить его в Союзе писателей. И послали его по инстанциям. И вдруг через пять-шесть дней Би-би-си сообщает об этом. Идет Президиум фонда культуры, встает ныне покойный заместитель председателя Гостелерадио Попов, достает бумажку с «перехватом» передачи Би-би-си и говорит: вот Владимир Петрович Енишерлов, наш член Президиума, без согласования с нами требует того-то и того-то, подписал, да еще первый такое-то письмо, и так далее. Рассказал все это и смотрит на Раису Максимовну. Все сидят, молчат — люди-то, в основном, приличные. И она тихим таким голосом: «Ну, давайте к другому вопросу». Все выдохнули… Наверное, наверху уже что-то решили с Солженицыным, но все равно показательно.

Я знаю, что ей было интересно заниматься вопросами культуры, а для нас ее присутствие было просто очень важно. Попробуйте попасть к какому-нибудь министру культуры. А тут, есть серьезная тема, важный разговор, и министр приезжает на рабочее совещание. А не будь ее, ну, может, послал бы какого-нибудь своего клерка… Так что повторю: это была идеальная форма общественно-государственной организации для нашей страны. Реально работавшая и приносившая реальную пользу.

Осенью этого года исполняет ровно десять лет со дня ухода и Д.С. Лихачева, и Р.М. Горбачевой. В завершение нашего разговора я хочу отдать дань памяти этим таким разным людям, за короткий срок так много сделавшим для культуры России и ее представителей.

Беседу вел
Николай Пропирный