Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2008

Владимир Радзишевский

Водные процедуры

Из баек старой «Литературки»

В войну Савелий Соломонович был на Малой земле под Новороссийском, но о Брежневе, главном, как оказалось, ее защитнике, слыхом не слыхивал.

Правда, Борис Галанов, редактор отдела искусства в «Литературке», не только сам запомнил Брежнева, но и ему запомнился. На встрече с ветеранами 18-й Армии будущий маршал запросто признал бывшего капитана.

— Галантер! — радостно окликнул Брежнев. — Ты где теперь?

— В «Литературной газете», — скромно доложил Борис Ефимович.

С тех пор он старался не отходить от телефона, ожидая из Кремля судьбоносного звонка. А его все не было. Но ко Дню Победы на адрес редакции приходили Галанову красочные открытки, подписанные лично Леонидом Ильичом, и Борис Ефимович для всеобщего сведения держал их под стеклом на рабочем столе.

Но вернемся к Савелию Соломоновичу. После Малой земли он попал на Северный флот, встретил там Переца Маркиша. В «Правде» его тогда обругали, и возмущенный поэт нервно ходил взад-вперед и приговаривал:

— Я бы тоже мог писать критических статей. Но партия мне велела: пиши стихов!

В мирное время Савелий Соломонович предпочитал кормиться лекциями от общества «Знание». За лекцию платили рубля три. Иногда заказчики от душевных щедрот вписывали в путевку лектора лишних слушателей. Тогда полагался двойной гонорар. Деньги приходили по почте. Два перевода в месяц позволяли перебиваться с хлеба на чай. Когда становилось невмоготу, вольный стрелок просился в музейный штат. Отмаявшись два-три месяца в Литературном музее, возвращался на домашний режим. Затем шел сдаваться уже в Театральный музей. Завершив очередной цикл, отправлялся в музей Маяковского. Так и ходил по кругу.

А жил, как почти все, в коммуналке, без ванны и горячей воды. Это литейщик Иван Козырев из стихотворения Маяковского, получив квартиру с ванной, плещется себе дома и приходит в восторг от родной советской власти: «Себя разглядевши / в зеркало вправленное, // в рубаху / в чистую — / влазь. // Влажу и думаю: / — Очень правильная // эта, / наша, / советская власть». Тем же, кто не попал в стихи, доставалась проза: раз в неделю с мылом и мочалкой плестись в баню, под общий душ. Разумеется, выскользнуть из музея, чтобы ополоснуться в бане по соседству, было рискованно, но очень заманчиво. И Савелий Соломонович не удержался. Прихватив завернутый в газету обмылок, он с независимым видом пересек музейный вестибюль, небрежно бросил диспетчеру: «Я отпущен на полчаса по делу», на улице на всякий случай огляделся, четко свернул за угол и был таков.

В предбаннике злостный нарушитель трудовой дисциплины торопливо сбросил одежду, зажал мыло в руке и в чем мать родила зашлепал по мокрому цементному полу в душевой зал. И тут с ужасом увидел, что ему навстречу, тоже без всяких регалий, но уже отмытый добела, шлепает директор Литературного музея. Стоило надувать диспетчера, чтобы так бездарно угодить в лапы к директору! Но в ту самую минуту, которая на всю жизнь делает мужчину, как минимум, заикой, Савелий Соломонович сообразил, что он сейчас работает не в Литературном музее, чей директор уже заметил его и заговорщицки ему подмигнул, а совсем даже в Театральном, и весело подмигнул в ответ.

Вот чего не могло быть в «Литературной газете»! Какая там общая баня! Ахияр Хакимов, член редколлегии и куратор периферийных литератур Союза, приучил своих подчиненных, что в лифте он ездит исключительно наедине с самим собою. И они терпеливо дожидались, пока пятиместный лифт поднимет на пятый этаж одинокого вельможу и спустится подобрать их. Правда, эта восточная церемония на других сотрудников газеты не распространялась. Да они, заполошно запрыгивая в кабину, и разобрать не успевали, кто туда уже набился. Там мог быть и Марлен Хуциев, которому места почти не требовалось, и Варлам Шаламов, которому и на улице было тесно. Шел он или останавливался, голова, руки, ноги вскидывались еще и сами по себе, без его участия.

Иногда я оказывался в лифте вместе с неунывающим сталинским лауреатом Георгием Гулиа, и он, публиковавший по разнарядке современных авторов, которых и сам не собирался читать, задавал один и тот же вопрос:

— Ну, что нового в литературе?

И смотрел снисходительно, всем своим видом показывая, что ничего хорошего там нет и не будет уже никогда.

— Вашими молитвами! — отвечал я ему в тон.

Но если в лифте простым смертным еще случалось столкнуться с газетными небожителями, то уже за едой никогда, потому что редколлегию на зависть мелкой сошке кормили отдельно, в спецбуфете, куда деликатесы подвозили в чемоданах прямо из ресторана Центрального Дома литераторов. Стоят, допустим, на четвертом этаже посреди коридора ближайшие коллеги — ответственный секретарь Валерий Горбунов и его заместитель по литературной тетрадке Леонид Чернецкий, перетирают что-то. Один, знай себе, похохатывает, другой огрызается. А мимо озабоченно шествует преисполненный собственной важности Ахияр Хакимов.

— Валерий, — напоминает с наигранной суровостью, — обед остывает.

И жизнерадостный Горбунов тотчас скрывается за соседней таинственной дверью для избранных, а желчный Чернецкий тащится на шестой этаж занимать очередь в общедоступную столовку. Даже неистовая борьба против пьяного зачатия, которую неустанно вел Зорий Балаян, не шла в сравнение с перестроечным бунтом редакционных низов против ненавистного спецбуфета. Только результат был один: никакого толка.

Ну и, конечно, членов редколлегии возили на работу и домой в персональных машинах. Был, впрочем, случай, когда машин не подали, — в день коммунистического субботника. Каждому полагалось его отработать, но не на своем месте. Мы с Сережей Мериновым, например, вскапывали клумбы. А водители, может быть, кормили грудью младенцев в яслях, не знаю. Только Валерий Горбунов в кои-то веки добирался в редакцию пешком. И уверяли, что он, уворачиваясь от машин, топал прямо посреди улицы, будто ехал на персоналке, потому что другой дороги не знал.

…А стихи о литейщике, вселившемся в квартиру с ванной, вызвали однажды неожиданное продолжение. Выслушав их в чтении Савелия Соломоновича Гринберга, на сцену вскарабкался рабочий из зала.

— Очень правильное стихотворение, — сказал он. — Вот я тоже недавно получил квартиру. И вода у меня холодная и горячая, как у товарища Маяковского. Придешь теперь после работы домой — усталый, как собака, жить не хочется. Наберешь воды, бултыхнешься в ванну со всеми потрохами и забудешь эту нашу проклятую жизнь.