Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2008

Алиса Гринько

На Ильинке

В 2008 году выходит четвертый номер альманаха «Литературный Иерусалим» Иерусалимского отделения СП Израиля. Читатель может познакомиться с творчеством многих его авторов на страницах газеты «Информпространство», которая выступает литературным представителем этого издания в России

Мы публикуем рассказ Алисы Гринько из «Литературного Иерусалима», №4. Она родилась в Москве. Окончила Московский авиационный институт. Автор книги новелл «Где кончается небо» и трех книг исторической прозы: «Помраченный разум», «Язычница», «Графиня Шереметьева». Обычно публикуется под псевдонимом О. Любимова.

 

Евгений Минин, руководитель проекта

Этот маленький случай, полузабавный, полудраматический, мне рассказал сам его участник, Юра Гринько, который тогда, в свои молодые годы, только еще приехал на Крайний север и работал в «Заполярной газете».

Гринько — журналист по призванию; коммуникабелен, в меру зол, живое перо. В тот раз ему предложили командировку на пару-тройку дней в столицу нашей родины, даже не от «Заполярки», а от какого-то журнала — заказ на разовый материал.

Пока бегал у себя в Воркуте, оформлялся, доставал билет, к нему прибился знакомый мужичок — шахтер Федя Ларин. Он приносил в газету иногда свои очерки, довольно свежо написанные. Рабочий корреспондент, словом. Простой в общении, тихий мужичок. Юрка слышал, что в прошлом у него была история, отсидка словом, — после этого Федя и застрял на севере. Шахтеры здесь, в Воркуте, за десять лет на кооператив в Подмосковье зарабатывают, проценты там северные и все такое. Семья, двое детей, жена-сердечница. Зачем-то Феде нужно было в тот раз в Москву.

«Лады, — сказал Гринько, — поехали».

Выехали скорым поездом во второй половине дня. В первый же вечер выпили у себя в купе на двоих двенадцать бутылок пива и отключились. На второй день ужинали в вагоне-ресторане с воркутинским размахом.

Юрка по опыту уже знал, как трудно в Москве с гостиницей. Бывали с ним случаи. Однажды так вот приехал, — устроиться нигде не удалось. Слонялся до ночи по улицам с портфелем. Остановился у витрины, что-то рассматривал, а он близорукий, наклонился. Подъехала милицейская машина. «Эй, парень! Поди сюда». Подошел. «Садись». Отвезли в кутузку, там все досконально проверили — командировку, документы, журналистское удостоверение — и распрощались, посоветовав ночью не останавливаться у витрин.

В другой раз тоже в Москве Гринько, отказавшись от ночного шатания по улицам, решил переночевать на вокзале. Боялся только уснуть, сидел, крепко обхватив руками портфель. Слышит, окликают, вроде его. Обернулся. Видит, сидят два мужика.

«Парень, у тебя деньги есть?»

«Есть, — говорит, — но немного».

«Пойдем с нами. Гитара есть, выпить найдется».

Юрка поосторожничал, не пошел, вежливенько отказался. Потом все-таки незаметно для себя уснул, вцепившись в портфель. Проснулся среди ночи, не помнил отчего, только слышит: поет кто-то. Портфель на месте, главное. Обернулся: тот самый мужик играет на гитаре и поет. Второй тут же. И еще несколько человек собралось около них. Юрий Васильевич — человек увлекающийся. Он уверял потом, что никогда и нигде такой мастерской, бесподобной, душевной игры в своей жизни не слышал, чтобы разбередило душу особым, ночным, дорожным, вокзальным, человеческим смыслом. Мужик долго играл, и все слушали.

Об этом обо всем, вспоминая, рассказывал Феде, когда досиживали после ресторана уже в купе. Но в этот раз, имея опыт, Гринько перед самым отъездом позвонил знакомым ребятам из горкома комсомола, и те тиснули ему два удостоверения, на него и на Федю, как на инструкторов горкома, как будто едут в Москву с заданием. «Так что с гостиницей, — заверил, очень довольный таким раскладом, — будь спокоен, на этот раз все будет в лучшем виде. Вот увидишь».

Но тут Федя забеспокоился. Серьезно загрустил, говорит:

— Выбросил бы ты, Юра, к чертовой матери все эти бумажки! Еще влипнем во что-нибудь.

Его тоже можно было понять: мужик тертый, пуганый. А Гринько уговаривает.

— Чудак-человек! Ни во что мы не влипнем!

Федя о прошлом своем особо никому не рассказывал, но тут такая обстановка: стаканы на столе, весь вечер вдвоем в купе нос к носу; тусклый свет, дорожный шум, темное окно… Юрка возьми и спроси: дело давнее, но за что, мол тогда тебя?..

Спросил и тут же пожалел, — такое мучительное, растерянное выражение появилось на добродушной, красноватой роже Феди. И — что-то пробормотал невнятно, не поймешь, правду или так: мол, драка была, народу много, милиция приехала, все разбежались, а он замешкался, его и взяли, — словом, стандартная легенда. Ну Юрка больше не спрашивал, налил еще по стакану. Видно было, однако, что жизнь немало поломала этого крепкого с виду человека с большими сильными руками.

Москва. Далекие семидесятые

Приехали в Москву. Сперва обалдели с непривычки: духота; народищу везде полно. Из Воркуты уезжали, там еще снегу по колено, а тут в конце мая жара под тридцать, народ полуголый ходит. Приехали утром, сдали вещи на вокзале и пошли шататься по столице; Гринько по своим делам, Федя — по своим. Договорились ближе к вечеру встретиться. Юрка намеренно не спешил с гостиницей. Он-то был уверен, что все обойдется, но все-таки сомнения были: удостоверения, как ни крути, — липовые. Поэтому решили дождаться конца рабочего дня, когда из горкома, куда ему с бумажками этими надо было обратиться, из отделов уйдут люди. Закончатся текущие дела, совещания, и останется — он это знал наверняка — дежурный. Вот к нему-то и надо… А то, мало ли, начнут спрашивать: зачем посланы, с каким заданием?

Вечером встретились, сходили в закусочную на Ильинке. Посидели в скверике на Старой площади, где было здание горкома, там этот памятник высится гренадерам, погибшим в русско-турецкой войне, огромный черный колокол с крестом, и на нем надпись, которую Юрка, филолог по образованию, пытался разобрать:

«Больше сеа любве никто же имать да кто душу свою положитъ за други своея»

Начало смеркаться, и чувство беспокойства рождалось поневоле и неуюта, как у путника, который не знает, где голову приклонит на ночь.

Гринько тут уже решил, что пора идти, а Федя опять засомневался:

— Ты, Юра, иди один. Устраивайся. А я пойду, пожалуй. Завтра здесь же увидимся.

— Да куда ты, чудик?!

— Ничего, перебьюсь как-нибудь. На вокзале посижу, правда. Ну какой я инструктор, да еще комсомольский, с такой рожей? Да и мне уже за сорок.

Гринько все-таки его уговорил подождать. Он один поднимется и все уладит.

Федя подождать согласился и остался стоять у огромных парадных дверей в ведомственное здание. А у дверей этих одни ручки чего стоят, надраенные до золотого блеска. От одних, таких ручек, мороз по коже, и дать деру хочется.

Гринько же, ничтоже сумняшеся, толкнул ту самую дверь и, секунду помедлив и поглядев поверх очков впереди себя, двинулся наверх по широкой лестнице. Ходил по этажам, по опустевшим коридорам, мимо запертых дверей служебных комнат. Да, переждали они с Федей добросовестно. Похоже, в здании вообще никого нет. Но этого не могло быть. Гринько твердо знал, что где-то обязательно должен быть дежурный.

И действительно, между четвертым и пятым этажами услышал как будто радио или телевизор… и будто передают футбольный матч. Юрка тут вспомнил: сегодня же отборочная игра!

Дверь в просторное помещение была полуотворена. Юрка заглянул: похоже на приемную, длинный стол, телефоны, кресло. На стуле парень молодой смотрит телевизор, в самом деле, матч. Гринько зашел. Парень встал и смотрит выжидательно, не смутился, но словно Юрка его застал за каким-то домашним занятием. Что-то упрощавшее общение, уравнивающее их было в обстановке, и два молодых парня, примерно одного возраста, поглядели друг на друга с невольным интересом. Юрка-то на самом деле был постарше, но это было незаметно.

Объяснил дело. Парень, молча взял удостоверения, посмотрел. Нет проблем. Подошел к столу, открыл ящик, достал литеру с красной полосой. Вписал две фамилии. Ничего больше не спросил. Протягивает с пожеланием хорошо устроиться. «Все будет нормально».

Юрка поблагодарил, кивнул. Пошел к дверям. В этот момент кто-то вдруг сильно затопал по лестнице, потом — по коридору. Мелькнула мысль: не Федя ли за ним? Да нет, вроде бы не должен; да и с чего ему так-то громко топать?

Шел к двери с некоторой опаской все же. Вошел в комнату высокий военный в чине капитана. Четким шагом — к столу, протягивает парню пакет с печатями. Стало быть, курьер. Гринько у дверей еще оглянулся. Парень взял пакет, кивнул. «Ладно, спасибо». Военный повернулся, тем же четким шагом пошел к двери. Так и шел до самого выхода из здания за Юркой, топал по коридору и по лестнице, но не обгонял.

Гринько идет очень довольный, как просто и быстро все уладилось. Поглядывает с интересом по сторонам, на стенах всякие вымпелы висят, флаги. А у него, у Юрки, привычка: когда он идет один и размышляет, в особенности, когда чем-то доволен, как в этот раз, то принимает позу такую — корпус слегка вперед, идет, наклонив голову, так, чтобы удобнее было глядеть поверх очков, а руки закладывает за спину.

У самого выхода из здания, у тех массивных дверей с золотыми ручками, военный почти вплотную к Юрке подошел сзади. Так из дверей вышли, и Федя их увидел: впереди Гринько с заложенными за спину руками, за ним — капитан. Дикая мысль: охранник?!! Арестован?!!

И Федя побежал. Не думая ни о чем, дунул прямо вверх по Ильинке. Бежал так, как, наверно, убегали бы от смерти, если б это имело смысл. Гринько сперва опешил, а потом дунул за ним. А что делать? Орет тому вслед благим матом, тот ничего не слышит. Юрка, хоть моложе, но не может его догнать, и все тут. Прохожих в этот час, хоть было их немного, останавливались, даже ничему не удивляющиеся москвичи, и глядели с изумлением, с чего бы это бегут по улице с бешеной скоростью два мужика?

Сколько так бежали, черт его знает. Только, наверно, стало что-то понемногу доходить до Феди. Может, сообразил, что бежит-то за ним не вооруженная охрана, а всего лишь один осатаневший Гринько. Он оглянулся один раз на бегу, потом еще. Начал вроде понемногу притормаживать и, наконец, остановился.

— Ты что, спятил?! — орет, подбегая, Юрка.

— А я думал, Юра, тебя арестовали, — еще не веря, что все обошлось, виновато сказал.

Стоят оба красные, взъерошенные, дышат тяжело, глядят друг на дружку выпученными глазами.

— Дурак ты. За что меня арестовывать? — огрызнулся Гринько.

Но, по правде, он не рассердился на Федю, а только дико был изумлен, просто ошарашен. Не знал, смеяться ли ему или… И тут вдруг увидел, что тот весь посерел. И вот-вот ему будет плохо…

Юрка здорово тогда испугался. Стал зубы заговаривать, плел чего-то, начал рассказывать в замедленном, заторможенном темпе все маленькое происшествие, а сам все к Феде присматривается и думает только, как бы до скамейки его довести. Дошли кое-как до скверика того самого, сели там же, на полукружье лавочек у памятника гренадерам. Может, в аптеку? «Нет, ничего, Юра, все нормально». А сам явно плох. Гринько замолчал и, насупясь, глядел через очки. Федя тоже молчал. Но, похоже, понемногу начал приходить в себя. Тут Юрка снова стал его забалтывать, говорил, что тут недалеко, всего несколько остановок на троллейбусе, он знает эту гостиничку, «Урал» прозывается, не новая, но вполне приличная…

Жаждущих поселиться в столице нашей родины, хоть ненадолго, было, как водится, вагон и маленькая тележка, — они сразу это увидели, как только вошли в просторный вестибюль: тут и иностранцы, и наши, командировочные и приехавшие на какой-то симпозиум, и просто люди по своей личной надобности, туристы. Одни стояли в очереди к администратору, другие, вовсе безнадежные бедолаги, по креслам и диванам жались у стен, надеясь на чудо.

Юрка предъявляет тут свою литеру с красной полосой. Эффект. Без очереди в два счета им все оформили.

Дальше тоже полный порядок. Номер люкс. Розовые шторы, гардероб, цветной телевизор, холодильник. Графин, стаканы на столе. Пушистые пледы на койках. Гринько так и плюхнулся на этот плед, сняв, правда, ботинки. С улыбкой на Федю глядит, мол, ну что скажешь?

Тот еще не совсем вроде отошел, но тоже улыбается, смущенный и растерянный от такого невиданного комфорта.

— Ну, Юра, — только сказал и развел руками.

— Я же тебе говорил, что все обойдется, — голос у Юрки стал тенористее, так всегда бывает, когда он доволен.

— На такие вещи, — еще добавил, — я всегда шел элементарно! — и, повернув голову, просительно, глядя поверх очков. — Там пивка у нас случайно не осталось?

Маленький, почти забавный отечественный случай.