Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2010

Эдуард Бобров

Жизнь и смерть Владимира Ильича

Дело в том, что он был участником театрального коллектива «Шоу двойников». В их группе были двойники Мэрилин Монро, певца Киркорова, Аллы Пугачевой, даже Бори Моисеева… Сидорчук всегда завидовал им. Во-первых, они были очень похожи на своего прототипа, а во-вторых, им вообще было проще: включил музыку песни, например, Киркорова, и только разевай рот, да двигайся по сцене, подражая своему кумиру. А что мог делать на сцене Сидорчук? Петь ему было не положено, не тот персонаж, говорить пространные речи тоже ни к чему…Но всегда и везде, где бы он ни появлялся в образе, на него сразу обращали внимание, улыбались, приветствовали, хотели сфотографироваться.

Его товарищами по такому странному жанру были «вождь всех народов», ну, иногда, «железный Феликс». Правда, «железный Феликс» не пользовался успехом и через несколько представлений его отчислили. Не производил впечатления. Да и «вождь всех народов», надо сказать, как только он появлялся на сцене со своей знаменитой трубкой, зрители начинали испуганно затихать, настораживались, видно не ожидая от этого персонажа ничего хорошего. Да и что можно было сказать устами этого двойника? Не произносить же речь, предположим, о «деле врачей» или, еще хуже о колымских лагерях. А он, Сидорчук, всегда вызывал бурю аплодисментов, когда, несколько грассируя, выкинув руку вперед с пафосом произносил: «Революция, о которой так долго говорили большевики, наконец, свершилась! Временное правительство пало!» Собственно, ему не надо было искусственно грассировать, он от рождения плохо выговаривал букву «р», поэтому получалось очень натурально. Но главное было в том, что он до мелочей был похож на свой персонаж: такой же невысокий, с лысиной, скуластый от природы, а сходство добавляло грассирование, наклейка аккуратной седоватой бородки, характерный прищур, да знакомые жесты. Он закладывал палец за обшлаг жилетки, энергично вскидывал руку вперед – и образ был готов. Один к одному.

В «Шоу двойников» он одно время неплохо зарабатывал, что были весомой добавкой к пенсии. Но шоу вскоре распалось. Он не знал по какой причине, вероятно, персонажи двойников быстро приелись и не производили на публику должного впечатления. Они даже съездили своим коллективом на гастроли в пару дальних городов, но и там давки за билетами не было. Продюсеры посчитали, что проект невыгоден и, прихватив остатки денег, испарились в неизвестном направлении. «Двойники» их больше никогда не видели. Поговаривали, что они переключились на «Шоу толстушек», видно, аппетитные формы дам пользовались большим интересом у мужской части народонаселения страны.

В свое время для нашего Владимира Ильича прекращение деятельности «Шоу двойников» было большим разочарованием. Поскольку он давно уже был на пенсии, возникал вопрос: чем ему теперь заниматься, как зарабатывать деньги? Иногда, вспоминая детство, мысленно упрекал свою мамашу, что родила его маленьким, плюгавеньким, с острыми скулами и калмыцким лицом. В добавление к этому, он уже в молодом возрасте облысел, знакомые даже не помнили какой цвет волос у него был в юности.

Ну не повезло ему с внешностью, не повезло, что тут поделаешь. Но ведь и таких любят, однажды взбодрился он, на каждого мужчину найдется своя Надежда Константиновна.

Сидорчук, наконец, отошел от зеркала. Сегодня должен быть хороший день, тепло, солнышко греет, народу на Красной площади будет много. Значит заработок будет неплохой. Как только он, уже будучи в образе, стремительным шагом подходил к Мавзолею и, засунув пальцы за края жилетки, картинно становился в позу, люди сразу обращали на него внимание. «Вождь революции! Точно он!» – шептались прохожие. Сначала смотрели на него недоверчиво и с любопытством издали, потом, улыбаясь, подходили ближе, и, окончательно осмелев, просили разрешения сфотографироваться с ним. Это и было целью его игры. Фотографироваться стоило денег. Некоторые, правда, хотели сфотографироваться бесплатно, но этот номер у них не проходил. Сидорчук негромко шептал:
– Фото стоит тридцать рублей.

Некоторые сразу же обидчиво уходили, на их лицах было написано: «Как же так, вождь пролетариата и требует деньги!», но большинство соглашалось. В основном это были приезжие из периферии, которые хотели оставить на память фотографию, пожимая руку прототипу вождя на фоне Мавзолея. Таким образом, он за два-три часа работы собирал рублей триста-пятьсот, что было очень неплохо. Возвращаясь домой, он на ходу отклеивал бородку, снимал затрапезную кепку, запахивал полы пиджака и превращался в обыкновенного пенсионера. По пути он заходил в близлежащий магазин и покупал бутылочку пива. Вечером, сидя перед телевизором, он чувствовал себя усталым, но довольным. Проверив по карманам все ли на месте, он, наконец, вышел из дома.
На Красной площади было полно приезжих. В основном, как подсказывал ему опыт, это были люди из российской глубинки, которые никогда не были в Москве. Им все было здесь интересно. Они часами смотрели на почетный караул, осматривали зубчатые стены Кремля, памятник Минину и Пожарскому и, наконец, упирались взглядом в Вождя, картинно прохаживающегося неподалеку от Мавзолея. Его фигура сразу же привлекала внимание. Около него останавливались, сначала смотрели удивленно и с улыбкой, потом приближались, чтобы сфотографироваться. Фотографировались часто, иногда даже образовывалась небольшая очередь. Каждому хотелось привезти в свою тмутаракань фото, на котором абориген пожимал руку самому Вождю. Некоторые этим не огранивались, панибратски обнимали персонаж за плечи или целовали в щеку, когда щелкал затвор фотоаппарата. Правда, поцелуев Сидорчук не любил, мало ли какие люди лезут целоваться, еще подхватишь какую-нибудь заразу. Но Вождь терпел, опуская в карман очередную купюру.

Уже через час Сидрочук был доволен доходами. В кармане шуршала приличная сумма. Кстати, сегодня у него был день рождения, вечером обещала придти дочь и отметить с ним его семидесятилетний юбилей. Солнце уже опустилось за зубчатые стены Кремля, и Сидрорчук подумал, что надо бы собираться домой, хватит работать. Но только он подумал об этом, как возникла неприятная ситуация. Мимо проходила группа небрежно одетых юнцов в куртках с капюшонами, на ногах были тяжелые ботинки. Они остановились рядом с Сидорчуком и начали откровенно посмеиваться.

– Гляди-ка, какое ископаемое! – удивленно ухмыльнулся один.

– Что за чучело? Ты что, дядя, с луны валился? – поддержал его другой.

– В школе учительница рассказывала, тысячи людей погубил…

– Дать бы ему по роже… – шагнул к нему один из насупленных юнцов.

Вокруг Сидорчука сразу образовалось пустое пространство, люди в испуге разошлись, не желая ввязываться в свару, только этого приезжим не хватало.

– Проходите, ребят, проходите, – негромко и опасливо проговорил Сидорчук. – Я вам не мешаю…– и косым взглядом огляделся, ища помощи. Он знал, что у Музея революции круглосуточно дежурит милицейская машина с двумя милиционерами. Они были на месте, но не звать же их на помощь. Гогоча, ватага юнцов ушла, довольная тем, что напугала надоевший персонаж из давней истории.

Настроение Сидорчука сразу испортилась. Люди почему-то уже не шли к нему фотографироваться, опасливо обходили его стороной, некоторые недоуменно поглядывали на смешную жалкую фигуру, сразу потерявшую весь свой пафос.

После этого ему сразу же захотелось уйти. Какая уж тут работа. Хорошо, что хоть в кармане не пусто, сегодня еще повезло. А то, бывало, как зарядит дождь да ветер, нагрянут морозы, по нескольку месяцев нельзя выйти на Красную площадь, никаких заработков. Владимир Ильич резвым шагом пошел по направлению к метро, на ходу отклеивая бороду и пряча в карман знаменитую кепку. Когда он подходил к музею революции, дверца милицейской машины открылась, и его поманили пальцем.

– Садись, – приказал человек в милицейской форме, обладатель краснорожего лица и толстогубой улыбки.

– В чем дело? – насупился Сидорчук.

– Давай, давай, – потянул его за руку толстогубый.

– Я ничего не нарушал, – попробовал сопротивляться Сидорчук, но его жесткой рукой втянули в салон авто.

– Документы, – властно потребовал милиционер, сидевший рядом и плотно притиснувший его к заблокированной двери.

– Какие документы? – понимая, что ему не вырваться из плотных тисков толстогубого. – Я пенсионер. Да вы же меня знаете… я тут часто работаю…

Милиционер жестко усмехнулся.

– Хорошо сегодня заработал?

– Ну… – протянул тот, не зная, к чему такой вопрос. – Неплохо. На пиво хватит.

– Вот и нам хочется пивка, – ответил сидящий впереди, по всей видимости старший. – Надо делиться.

– Да что вы, ребята… – поняв, что от него хотят, недоуменно проронил Стидорчук, но его уже никто не слушал, жесткая лапа уже залезла к нему в карман, железной хваткой бесцеремонно достала скомканную пачку денег, и тут же исчезла за пазухой милиционера.

– Как же так, – жалобно заныл в бессилии Сидорчук, – я их честно заработал…

Толстогубый выудил из пачки денег смятую купюру в пятьдесят рублей и сунул ему в ладонь.

– На, отец, на бутылку пива хватит, – и грубо вытолкнул его из машины. – Уматывай, да поскорее.

Надо ли говорить как расстроился после этого инцидента Владимир Ильич! Домой приплелся совсем никакой. Какой уж сегодня день рождения! На что он купит угощение для дочери?

Как только вошел в квартиру тут же зазвонил телефон, звонила дочь. Легка на помине.

– Папочка, я тебя поздравляю, у тебя сегодня солидный юбилей…

– Во сколько придешь? – вяло просил Сидорчук, еще не уверенный, надо ли справлять день рождения, если с ним приключилось такое.

– Знаешь, папуля, извини, но я сегодня не могу придти. Давай как-нибудь в другой раз. У меня очень важное дело… Сидорчук только недовольно хмыкнул, одно к одному. Ну и пусть не приходит. Проведу этот вечер в одиночестве, – подумал он, – на бутылку пива у меня все-таки есть.

– Что же ты молчишь? – настороженно спросила дочь. – Обиделся? Но я правда занята… Понимаешь, тут предстоит встреча с моим давним приятелем, он вдруг неожиданно объявился… И завтра опять уезжает.

– Понимаю… – вяло откликнулся Сидорчук. – Встреча, это, конечно, важно.

– И еще я хочу тебе сказать, – продолжала она, – не выходи ты больше на Красную площадь. Сегодня тебя видела одна моя подруга, говорит, жалкое зрелище. Пожалуйста, не позорь меня. Обещаешь?

Сидорчук промолчал. Да, он и сам чувствовал, что бывает смешон, взгляды не всегда были доброжелательными, многие скептически улыбались, иные смотрели равнодушно, как на чудаковатого старика.

– Ну все, папуля, – заключила дочь, я – опаздываю. Пока! – и отключилась.

Сидорчук опустился в любимое кресло перед телевизором, в котором часто коротал долгие одинокие вечера, и закрыл глаза. Действительно, как он докатился до жизни такой? Вспоминал... В юности, после окончания строительного техникума, в семнадцать лет, вместе с тремя товарищами при распределении попросился на дальнюю стройку, в Архангельскую область, в город Котлас. Почему именно в Котлас? А просто казалось, что именно там, в трудных северных условиях, они смогут по-настоящему испытать себя, закалить свою волю. Трудностей было много: вскоре у него от недостатка витаминов началась цынга, от постоянного холода начала болела голова, и эта боль впоследствии только усилилась в зрелом возрасте, мешая ему нормально жить. Но зато поначалу, когда ехали на поезде в Архангельскую область, как было весело! Паровоз под громкие гудки стремительно вез их в дальние края, высунувшись из окна, он ловили ртом плотный воздух, волосы трепались по ветру, паровоз мчался все быстрее и быстрее, огромные маховики мощно крутили колеса. Сердце радостно трепетало в предвкушении новой и счастливой жизни, навстречу новым испытаниями. Стремительно летящий паровоз, глотая километр за километром, стал как бы символом его юности. Он часто вспоминал это стремительное движение и себя, подставляющего лицо упругому ветру. Ему иногда даже снился этот паровоз, уносивший его в счастливую жизнь.

А что же случилось потом? Потом, не отработав до конца положенные три года, он сумел вернулся в родной город. И жизнь продолжалась. Она была почти также стремительна и интересна, как и прежде, юношеские страсти обуревали его, хорошеньких девушек вокруг было много. Начал учиться в строительном институте, но как-то не пошло. Сопромат, механика и математика давались трудно. Но зато он пристрастился к театру. Вернее, к самодеятельному театру. Участвовал в самодеятельности, играл в театральном кружке Дворца культуры. Правда, роли ему давали маленькие и незначительные, все больше комического плана. Он не был комиком по своей натуре, но, видно, маленький рост и невыразительная внешность сподвигли режиссера на то, чтобы хоть как-то приспособить к делу любителя театра.

И тут жизнь сделала новый поворот. Поскольку он крутился в театральных кругах, то однажды решил показаться одному из режиссеров профессионального театра. Его, конечно, не взяли, сказано было, что фактура не та, поскольку в театр больше требовались герои-любовники с яркой внешностью и хорошим ростом. Но зато режиссер предложил ему стать суфлером в их театре. Сидорчук согласился и на это. Он был занят на своей работе каждый день, ежедневно видел как играют знаменитости, видел как пылают на сцене страсти, как разрываются от любви сердца, как опаленные ревностью один герой убивает другого. В эту пору он был почти счастлив, считая себя полноправным участником сценических страстей, плакал и смеялся вместе с героями.

Паровоз, который мчал его в юности, все еще снился ему, он по-прежнему рвал в клочья дым, валивший из трубы, также обжигал лицо свежим ветром и путал волосы на голове. Может быть, он мчался уже не так стремительно, как в юности, но ход его был по-прежнему уверенным, мощным, рассекающим своим мощным корпусом плотный воздух.

В театре его уважали. Он проработал там не один десяток лет и понимал, что был важным компонентом любого спектакля. Актер, подзабывший слова, подходил близко к его будке и умоляюще смотрел на него, ожидая подсказки. И он всегда выручал. За это его и любили. После премьеры, если проходило все без сучка и задоринки, по театральному правилу обмывали новый спектакль и всегда поднимали тост за него, чему он в глубине души был весьма рад.

Тогда же в те годы он стал приглядываться к одной актрисе-травести. Она была, как и он, невысока ростом, без особой красоты, но все-таки чертовски мила, он всегда любовался ею из своей будки. Когда она начала стареть, ей перестали поручать роли мальчиков и девочек, потому как ни гримируйся, видны были признаки серьезного возраста, а большая грудь, как ее не утягивай, выдавала ее возраст с головой. У мальчиков и юных девочек не должно быть такого выдающегося бюста. Наконец ее уволили, а Сидорчук ей очень посочувствовал, ведь в глубине души он был добрым, отзывчивым человеком, и ему больно было смотреть, как она, по инерции иногда приходила в театр, неприкаянно слонялась за кулисами, страдая от того, что ей не дают роли, пусть даже и в массовках. И тогда он решил предложить ей руку и сердце. А что тут такого, думал он, интересы их общие, к тому же он не женат, она тоже одинока, ей уже к сорока, ему чуть больше - почему бы не сойтись? И судьба была к ним милостива, сделав им поистине королевский подарок. Актриса-травести, не смотря на свои сорок лет, вдруг забеременела. Сидорчук не поверил своему счастью, потому что термин «старородящие», только тогда начинал входить в моду. С годами к этому явлению привыкли, где-то даже писали, что одна дама, будучи шестидесятилетней, тоже родила.

Как бы там ни было, родилась девочка, прелестная, с правильным овалом лица, белокурая в мать, активная и подвижная. Ну точно будет артисткой – радовался он. Но тут постигло их семью несчастье. Мать вскоре умерла, чем-то ее заразили в роддоме... Так что пришлось Сидорчуку растить дочь одному, разрываясь между новорожденной и своей суфлерской деятельностью, но и тут повезло – сердобольная бездетная соседка, изнывая от скуки, сама вызвалась помогать ему с дочерью, поэтому, убегая в театр, он был спокоен, дочь будет под присмотром. Когда дочь выросла, его надежды не оправдались – ее не тянуло на сцену. Училась в техническом институте, была все время занята, а уж когда настал период жениховства, закрутилась-завертелась, началась самостоятельная жизнь, она посещала ночные клубы, дискотеки, тусовки со сверстниками отнимали все ее свободное время. Потом и вовсе сняла комнату и переехала туда жить, объяснив, что пока молодая, хочет пожить одна, приглашать друзей. Разве он мог возражать? Так и остался один в своей квартире, дочь редко навещала. А на Красной площади «двойники» тоже почему-то бесследно и незаметно исчезали, исчез неизвестно куда «кавказский горец», исчез безвозвратно «железный Феликс»… В последние годы он один появлялся на площади, да и то, когда были силы да хорошая погода.

Одиночество, к которому он уже привык, все-таки тяготило. Взять хотя бы сегодняшний день. Ну как можно было не придти к отцу в такой важный день? Да еще недовольным тоном отругала его, что ходит на Красную площадь и сомнительным способом зарабатывает! Какая-то подруга рассказала, что видела его там в жалком виде, это, мол, позорит ее перед однокурсниками. Конечно, ему и самому порой было тошно от той роли, которую он играет на площади. А сегодняшний день окончательно испортил настроение, этот инцидент с молодыми развязными парнями, а потом еще эпизод с милиционерами, ограбившими его. Нет, действительно надо кончать с этим. Хватит быть посмешищем, надоело ловить недобрые ухмылки, недоуменные взгляды прохожих, беспардонное любопытство провинциалов, полупьяные поцелуи.

Владимир Ильич закрыл глаза и на какое-то мгновение погрузился в дремотное забытье. Нет, он не спал, просто от усталости и потрясений этого дня его как-то сморило, сами собой закрылись веки. И вдруг приснился сон, который раньше частенько снился ему. Паровоз его юности, который прежде мчал его с огромной скоростью, рассекая упругий встречный воздух, вдруг замедлил ход и начал останавливаться. Он воочию увидел как мощные шатуны перестали крутить колеса, будто у них больше не было сил на эту трудную работу. Движение затормозилось, паровоз издал какой-то жалостливый гудок и, окончательно остановившись, выпустил на прощанье последнюю струю пара. От этого странного видения Сидорчук моментально проснулся и открыл глаза. Символ его юности бессильно встал, словно смертельно уставший от движения. Это видение его неприятно поразило. В волнении он походил по комнате, раздумывая над странным ощущением. Да, подумал он, паровоз остановился, жизнь как бы кончилась на этом. А разве сам он не подошел к концу? Не было смысла жить, идеалы юности давно испарились, теперь и на площадь идти не было нужды, да и дочь запретила. «Ради чего теперь жить?» – с горечью подумал он? Можно, конечно, тянуть свою лямку еще несколько лет, жить по инерции, не видя никакого смысла в своем существовании, но зачем? Многие, конечно, так и поступают – живут по инерции, без особого смысла, идеи, просто доживают свой век, постепенно превращаясь в развалину, никому не нужного человека, глядя на которого прохожие отворачиваются, видя беспомощную и жалкую старость, немощность. Владимир Ильич подошел к окну и глянул вниз, в темноту ночи. Но ничего не увидел внизу, там была только страшная бездна, таившая в себе смертельную опасность.

Владимир Ильич судорожно вздохнул, словно приняв, наконец, какое-то решение, и решительным рывком распахнул створки окна…