Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2012

Борис Лурье. 1968 год

Алла Чаплыгина

Об отце

Мой отец, Борис Аронович Лурье, родился в 1911 году в Киеве. Семья была небогатая. Отец – часовщик, мать – домохозяйка. Жили на Подоле.

В начале двадцатого века погромы случались нередко. Самое яркое воспоминание отца о детстве: бабушка крепко держит его за руку, и они изо всех сил бегут по улице; за ними гонятся погромщики. Свернули за угол, вбежали в единственные открытые ворота и остановились – дальше бежать некуда.

Хозяйский пес подбежал к ним, остановился и завилял хвостиком. Хозяин дома, священник, развел руками и сказал:

– Раз на вас даже зверь не залаял, значит, вы ни в чем не виноваты!

Приказал жене спрятать их в подвале, сам вышел к погромщикам с крестом в руке и заявил, что в доме никого чужих нет.

Так в четырехлетнем возрасте папа впервые задумался о том, как легко может оборваться жизнь человека.

В самом начале прошлого века поголовным увлечением на Украине был театр. Папины родители познакомились в еврейском любительском «Фолкс-театре». Сохранилась фотография 1917 года труппы актеров этого театра. В матроске возле мамы стоит Лурье (младший) – это мой отец.

Моя бабушка – Диана Зеленецкая играла в театре «первые роли», у нее было сильное, красивого тембра сопрано. Дедушка – Арон Лурье играл «простаков» – тогда в театрах еще строго соблюдались «амплуа». Летом 1917 года после успешных гастролей труппа театра приняла решение купить билеты и плыть кораблем на гастроли в Америку.

Гастроли в США прошли очень успешно. Состоялось бурное собрание труппы. Мнения разделились: одни хотели остаться в Америке, другие – ехать обратно. Те, у кого были сбережения, остались, те, у кого денег не было, – вернулись в Украину, домой. И попали в самый разгар гражданской войны.

Папа рассказывал:

– Едет наш театр по дороге, на фурах актеры, дети, декорации, костюмы, узлы со скарбом. Телеги тянут худые клячи. Вдруг впереди, почти на горизонте, небо окрашивается в багровый цвет, скачут всадники, клубами валит черный дым. Это горит железнодорожная станция, куда театр и ехал, чтобы сесть на поезд. Позже выяснили, что какая-то банда подожгла станцию…

…Распрягли коней и ночевали прямо в степи трое суток, пока не починили железнодорожное полотно.

Народ любил театр и актеров. Это было редкое и желанное развлечение. Деньги не платили – несли продукты. Так добрались до Киева, а там голод, безработица страшная. Разруха и голод заставили родителей моего отца уехать с театром на заработки в Россию.

Папа остался в Киеве. Ему было четырнадцать лет. У него была комната, где стояли койка, стол, стул, на стенах – полки с книгами. Работал на случайных работах. Пробовал выучиться на слесаря, но слабое зрение подвело. Вечерами, после работы, при свете каганца запоем читал книги. Его глубокие знания – результат самообразования.

А все свободное время он пропадал в еврейском ТЮЗе (Театре юного зрителя). Тогда там играли превосходные актеры, ставили спектакли талантливые режиссеры. Сначала папа играл роли «второго плана», потом стал получать главные роли. В театре отец забывал и холод, и голод, он проживал жизни своих героев.

Однажды ему поручили поставить одноактный водевиль о сборе утильсырья. Пьеска была, конечно, веселой историей любви, персонажи пели, танцевали и призывали собирать утиль. Агитка (тогда это слово не носило такой отрицательный смысл) получилась очень удачной, имела успех у зрителей. Так отец стал режиссером и актером. Затем он поступил в театральный институт им. Карпенко-Карого. В институте тогда популярной была немецкая школа, «биомеханика», все это было далеко от жизни и искусства. Через год отец забрал документы, самостоятельно изучил систему Станиславского. Он всю жизнь проработал главным режиссером, имея незаконченное высшее образование.

Перед войной отец работал главным режиссером в полтавском передвижном театре. В первые дни войны обстановка в городе была напряженной. Транспорта нет, поезда ушли. Выехать из города без разрешения нельзя. Его мог выдать только первый секретарь горкома партии, но как попасть к нему на прием? Однако в горкоме охраны уже не было. Открыв дверь кабинета, он увидел, что первый секретарь стоит на столе, прижимая к груди обеими руками огромную пачку «разрешений на выезд». Люди дергают его за руки, пачка разлетается. Все бросаются подбирать эти бумажки, только зачем? Все поезда уже ушли.

Пошел попрощаться со стариками, живущими в еврейской общине. Они уговаривали папу не уезжать:

– Боря! Зачем Вы уходите? Немцы культурная нация! Они признают частную собственность, разрешают торговать…

Но отец с вещевым брезентовым мешком за плечами ушел пешком по шпалам. На следующий день в город вошли немцы.

В армию отца не взяли по причине слабого зрения. До конца войны он работал главрежем в Казахстане, в городе Джамбул. По дороге в этот город отец был проездом в Алма-Ате, тогда столице Казахстана. Там случился смешной случай. Отец ходил по улицам и засмотрелся на витрину книжного магазина. Вдруг к нему подошел милиционер и попросил предъявить документы. Папа поинтересовался, почему именно у него спрашивают паспорт. Оказывается, пока он рассматривал книги, за его спиной собралась целая толпа. Отец носил шляпу и очки, а во всех довоенных фильмах шпионы непременно одевались именно так.

В Казахстане папе присвоили звание «Заслуженного артиста республики». Если бы он остался – дали бы и звание «народного».

Но папу тянуло на Украину, в Киев. Уже в 1945 году он вернулся в Киев. И что же? Работы нет, жилья нет, карточек нет. Удалось со временем устроиться в филармонию на полставки. Ставил сценки-скетчи с актерами филармонии.

До войны папа 10 лет вел драматический кружок: сначала при «Доме пионеров», потом при Доме культуры на Подоле. Все 10 лет старостой драматического кружка была моя мама. В 1947 году родители поженились, родилась я. Из России к любимому сыну приехала моя бабушка. Хотя у нее был полный рабочий стаж, пенсию ей не дали – в трудовой книжке стояла только одна печать. Пока она добиралась почти месяц поездом, вышел указ, что нужно ставить две печати. Папа, расстроенный отказом грубого чинуши, махнул рукой:

– Да что же я! Родную мать не прокормлю?

В эти годы «Дело космополитов» приняло характер тотальных чисток. К счастью, отца не стали обвинять в шпионаже или «сионизме» – его просто уволили по сокращению штатов.

Эти годы были голодными. Причину голода я не знаю, но много народу умирало от истощения. Любая болезнь, даже обычная простуда, могла привести к смерти. Отцу еще повезло, что его не арестовали, только уволили, но как прокормить семью? С большим трудом ему удалось получить работу в городе Луцке – туда никто не хотел ехать работать – боялись бандеровцев. Но сидеть без работы было невозможно.

Папа уехал в Луцк один, жил в комнатке при театре, ставил великолепные спектакли. Чистка кадров настигла папу в Луцке. В город приехал журналист из Киева, между прочим – еврей, с конкретным заданием: написать разгромную статью о моем отце.

Первым делом он отправился на прием к первому секретарю горкома, был уверен, что получит поддержку. Но Грушецкий был заядлым театралом, гордился работой отца и заявил прямо:

– Ты моего главрежа не трогай, где я такого найду? В театре аншлаги, каждая премьера, как праздник. Что хочешь делай, но Лурье не трогай!

В 1953 году Волынский областной театр поехал на гастроли в Белоруссию и Прибалтику. Приехали в город Даугавпилс. Гастроли проходили успешно, спектакли шли «на ура». По просьбе жителей городка даже дали дополнительные спектакли.

За два дня до отъезда вечером в дверь комнатки, где квартировали папа, мама и я, настойчиво постучали. Вошли двое в штатском и вежливо попросили папу поехать с ними. На арест не похоже, но действует комендантский час, «лесные братья» постреливают, очень тревожное время. Часа через два папа вернулся пешком, очень сердитый.

Оказывается, первый секретарь горкома партии, решил пригласить папу на свободную вакансию главрежа – предыдущего «лесные братья» убили по ошибке. Он приехал из Москвы, а террористы решили, что он партийный деятель, и прямо на ступеньках горкома всадили ему нож в спину.

Диалог с хозяином города был коротким, но очень темпераментным:

– Слушай, Лурье, бросай ты свой театр и переходи ко мне!

– Но я не могу бросить труппу на гастролях, так далеко от дома. Позвольте мне закончить гастроли, уйти из театра по-людски…

– Нет, решай прямо сейчас. У нас получишь оклад вдвое больший, льготы, условия, квартиру дам!

Отец отказался. Пришлось идти пешком. Он не переносил самодуров и грубиянов. Но жилья в Луцке у отца не было.

Новую работу с жильем он позже нашел в Чернигове.

Пока отец жил в Луцке, а бабушка, мама и я жили в Киеве, кормилицей семьи в то тревожное время для нас стала мама. Она работала главным редактором радиопередачи «Пионер Украины».

Я подросла, пора было идти в школу. Нужно было решать вопрос, где жить? Мама уволилась с престижной, хорошо оплачиваемой работы, и мы переехали в Чернигов, где отец стал работать главным режиссером областного музыкально-драматического театра им. Т.Г. Шевченко.

Наша семья: бабушка, папа, мама и я – поселились в новом доме, который после войны построили пленные немцы. Две смежные комнатки, узенькая кухонька с дровяной плитой, коридорчик, санузел с местом для ванной, сама ванна отсутствовала. Балкон – 1,5 кв.м. Нам это жилье казалось дворцом, ведь отдельная квартира в те годы считалась роскошью, доступной немногим.

В черниговском театре с приходом отца начался расцвет. Как и во всех других театрах, куда приходил режиссер Лурье, выяснялось, что актеры хорошие, могут играть и сложные спектакли, и тонкие психологические драмы, и комедии. Актеры пели, танцевали. В театре был свой небольшой оркестр, ни о каких кассетах и микрофонах тогда не могло быть и речи.

В основном ставили классику. Современные пьесы были удивительно однообразны.

Но в короткую хрущевскую оттепель повеяло чем-то новым и свежим. Почти все театры огромной страны поставили сенсационную пьесу Э. Радзинского «104 страницы про любовь». Это было неслыханно, это был скандал: на афише – слово «любовь», пьеса о любви. Мне трудно писать о творческих достижениях отца, ведь я лицо заинтересованное. Хочу только заметить, что его спектакль «Эзоп» по пьесе Гильерме Фигейредо, был показан по киевскому телевидению в трансляции из черниговского театра. Тогда это было событие.

Папа с гордостью говорил:

– У меня «борзовиков» (распространителей билетов) нет!

Дружно, творчески работал весь коллектив, незаметно прошло 7 лет. Потом случилась беда.

Все праздничные концерты ставил, по традиции, главреж. Репетиция уже подходила к концу, когда приехал первый секретарь черниговского горкома ВКП(б), чтобы дать ценные указания. Актеры репетировали сцену из спектакля про Богдана Хмельницкого. Вдруг «товарищ секретарь» вмешался, грубо прервал отца и, матерясь, начал сам выстраивать мизансцену, руководя массовкой. Актеры попытались выполнять указания, потом остановились – ничего не получалось. Отец стоял молча, смотрел на это безобразие, потом повернулся и ушел.

В этой истории был один нюанс: папа был беспартийным, и исключить его из партии было невозможно. Тогда директор театра по приказу горкома написал форменный донос «от имени коллектива». Подписались только коммунисты. Отец уволился из театра «по собственному желанию» и уехал ставить оперу Шебалина «Укрощение строптивой» в оперный театр Алма-Аты. Судьба «подписантов» была печальной: новый главреж заявил, что не вступит в должность пока не уволят из театра всех кляузников. Корифеев из числа подписантов отправили на пенсию, молодых исключили за несоответствие занимаемой должности. После этой печальной истории папа работал еще в нескольких театрах.

Но закончил свою творческую деятельность он в Луцке.

Отец был удивительный человек. Сколько несправедливости, горя и обид он перенес, но никогда не озлоблялся, всегда был доброжелательным. Театр был для него родным домом: утром – репетиция, вечером – спектакль. Никакие удары судьбы не смогли его заставить озлобиться. Это был светлой души человек, и светлая память о нем для меня – благодарна и неизменна.

В Луцке закончился творческий путь Бориса Ароновича Лурье, а в 1973 году закончился его жизненный путь.