Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2011

Кирилл Ковальджи

Новая мозаика

Сыроед

Мой друг, поэт Алик стал горячим пропагандистом сыроедения, утверждал, что избавился от семнадцати болезней и теперь может бегом взлетать по ступенькам на двенадцатый этаж. Носил с собой в гости авоську с овощами и фруктами, увидев на столе курицу или что-либо другое мясное, возмущенно восклицал: «Пожиратели трупов!» И добавлял: «Овца ест травку, зачем же вы едите травку через овцу, когда можете прямо… Что ест слон? А какой он большой и мощный! Значит, в растительной пище есть все необходимое для жизни, для здоровья, для силы!»

Он почти убедил нас, мы с женой в ежедневном рационе резко увеличили долю сырого продукта, надо признаться, стали чувствовать себя легче, лучше. И тоже стали в какой-то мере пропагандистами нового образа жизни. Но не такими истовыми, как он. Алик загорелся настолько, что стал фанатиком, интересы его сузились, ни о чем другом он долго не мог говорить, то и дело сворачивал на то, в каком заблуждении находится все человечество…

Сыроедение круче вегетарианства, оно не признает ничего вареного и жаренного…

Алик действительно похудел, помолодел, в глазах появился блеск – правда, с налетом одержимости… Злые языки намекали, что он в интимных отношениях стал сезонным, то есть – только весной…

Однако я не к тому, чтобы обсуждать плюсы и минусы увлечения моего друга. Я о другом. В Софии я встретился с Георгием Джагаровым, бывшим моим сотоварищем по Литинституту, а в ту пору уже председателем Союза писателей Болгарии и близким другом Тодора Живкова. Джагаров, поэт и драматург, был статным, красивым мужчиной, волевым, целеустремленным. Слово за слово, я ни с того ни с сего стал хвалить сыроедение, повторил убойный аргумент Алика: какой, дескать, слон могучий, а ест одну травку… Джагаров улыбнулся, сверкнув глазами: «Слон неуклюжая туша, а тигр… Он прекрасен!..»

Я тут же вспомнил пушкинского Пугачева – притчу о вороне и орле… К сожалению, приходится согласиться, что зачастую зло выступает вовсе не в образе черта с рогами. Я с моего бессарабского детства помню победительные речи Гитлера (о Сталине я в моем бессарабском 1939-м году понятия не имел).

Видели фильмы Лени Рифеншталь? Зло бывает зачаровывающим, возбуждающим. Хищная воля к власти, как и сама власть, соблазняла на моем веку целые народы, а не только отдельных людей…

Говорят, у Сталина были желтые глаза, как у тигра.

Так-то оно так, но людоед Гитлер был вегетарианцем!

Легко сказать

«Нет человека, без которого вселенная могла бы обойтись, каждый человек – словно камушек в колоссальной, дивной мозаике. Вы знаете, что бывает, если один камушек выпадает: постепенно мозаика начинает трескаться, и все камни выпадают. И поэтому каждый человек – единственный, неповторимый, не только в его знании Б-га» (Антоний Сурожский).

Легко сказать. Рад бы присоединиться к этому поэтическому образу, но я только что упоминал Гитлера – вот уж камушек, без которого могла обойтись дивная мозаика!

Николай Федоров, мечтая о воскрешении всех покойников, тоже изволил не думать о преступниках, безумцах и т.п.

Человеческая жизнь бесценна. Не все люди – человеки!

Мучительный этот узел не распутать и не разрубить…

Переводчик

Прочитал «Переводческие байки» Гены Русакова в «Знамени», вспомнил свои случаи. Как-то в начале шестидесятых годов я сопровождал румынскую писательскую делегацию в Белоруссию и Литву… При отъезде из Минска был банкет, я переводил синхронно туда и обратно час, другой, и вот где-то уже заполночь встает и произносит длинный тост академик Глебка. Я сходу шпарю и вдруг слышу легкий смешок, спохватываюсь и понимаю, что… перевожу с русского на русский.

Как я сразу не понял? У академика, кстати, глаза стали квадратными! А дело было в том, что я… не повторил ни одной его фразы – я «работал», я вдохновенно улучшал – сокращал, украшал академическую речь, потому мне и казалось, что перевожу …

В другой раз я обедал в ЦДЛ с симпатичной румынкой, Джорджетой Хородинкэ, секретарем Союза писателей. К нам подсел Евтушенко и распелся. Я отложил еду и стал переводить. В определенный момент, чтобы выиграть время и глотнуть пережеванное, я забежал с переводом вперед. Женя, весьма способный к языкам, овладевший между прочими испанским и итальянским, языками, родственными румынскому, тут же среагировал:

– Я это еще не сказал!

– Прости, – ответил я, – я догадался, что ты хочешь сказать…

Еще был случай. Фуршет с иностранными писателями в ЦДЛ. Чешская поэтесса на ломаном русском что-то говорит румыну, я перевожу, она, слегка подвыпившая, увлеклась и незаметно для себя перешла на чешский. Я из вежливости продолжал переводить, по контексту улавливая смысл. Прошло минуты две, пока она не поняла, что происходит… Ахнула, извинилась.

Юлиус Эвола

Этот тип в «Языческом империализме» формулирует то, о чем прочие «имперцы» умалчивают: «Империя будет существовать для личности, для высшей личности, для личности, которая может сказать: «Государство – это Я». …Государство, нация – и даже «традиция» – это только абстракции… они становятся реальными только в реальности отдельных личностей, которые выдвигают себя… и которые делают единством то, что было множеством, хаосом, смешением, господством безличной силы».

Двадцатый век показал, что собою представляют эти «высшие личности».

Видел я Чаушеску – «воплощение» самой Румынии, видел его карикатурное гротескное величие и ужасный трагический конец.

Вспоминается лихое высказывание Александра Зиновьева: «Метили в коммунизм, а попали в Россию».

Проговорился. Советскую империю откровенно назвал Россией. Вот потому и не устояла империя, что лгали, будто это союз равноправных республик. Революция обернулась новым самодержавием. Метили в тоталитарную империю – в нее и попали. Россия осталась в границах РСФСР. Обидно? Спору нет. Зато обнаружили, что Россия – это не Эстония и не Туркмения… Спросите их: «Куда метили, куда попали?!»

О чем мечтает пролетарий

Читаю (выборочно) «Избранные философские труды» Асмуса. Валентин Фердинандович был преподавателеи логики у нас в Литинституте. Мне он был весьма симпатичен. Но в книге высокопрофессиональная жвачка. Бедный В.Ф.был вынужден сводить Шпенглера к «выразителю интересов прусского юнкерства». Но при тогдашней схоластике масса полезной информации в цитатах. Маркс пишет: «Когда французская буржуазия свергла господство аристократии, она дала возможность многим пролетариям подняться над уровнем пролетариата, но лишь таким образом, что они стали буржуа».

Сам не понял своей догадки. Ее сформулировал Герберт Маркузе: «Каждый пролетарий мечтает стать буржуа». А Маркс делал прямо противоположный вывод. Дескать, пролетариат «с прогрессом промышленности не поднимается, а все более опускается ниже существования своего собственного класса», а потому пролетарии «должны разрушить все, что до сих пор охраняло и обеспечивало частную собственность». Вся логика Маркса выглядит железной, только если противоречия между трудом и капиталом являются непременно антагонистическими. Как волки и овцы, которыми оперирует Бухарин в «Азбуке коммунизма». Но волки и овцы – дети одной и той же природы, которая «регулирует» жизнь. Уже не говоря о том, что в человеческом обществе овцы запросто становятся волками (появление нового номенклатурного класса при «социализме», новых русских после «нового» советского уклада). И где вообще пролетариат, этот мифический гегемон?!

Судьбы поэтов

Что Наталья Волохова без Снежной девы Александра Блока?

Марину Цветаеву приняли не в Союз писателей, а только в группком, и то после долгой волынки. Мандельштам погиб исключенным из Союза писателей, Пастернак умер исключенным из Союза писателей, Ахматову исключали. Трагически окончилась жизнь Гумилева, Есенина, Маяковского. Да и Блока – тоже (он после революции был «уплотнен», вынужен был продавать книги, на лечение заграницу его не пустили). Это – как раз лучшие русские поэты двадцатоко века.

Зоргенфрей пишет о Блоке: «…Всяческое литературное мастерство, все формально-поэтическое вызывало в нем отрицательное чувство… Достижения в области стихотворной техники оставляли его глубоко равнодущным, если с ним не связывались достижения иные». Как хорошо!

У Блока бедный словарь, в сущности – книжный (словарь Клюева куда богаче!), но он из всего нескольких сотен слов сотворяет чудо – волшебник!

Мария Бекетова о Наталье Николаевне Волоховой: «…Дивное обаяние… Но странно, все это сияние длилось до тех пор, пока продолжалось увлечение поэта. Он отошел, и она сразу потухла». Актриса В. Веригина добавляет: «То же самое мне говорила мать Александра Александровича. Однако это неверно, верно одно, что Снежная дева отухла, ушла, но сама Волохова осталась той же яркой индивидуальностью…» Что же неверно? Что Наталья Волохова без Снежной девы Александра Блока? Что Анна Керн после Пушкина?

Александр Гладков пишет в «Из разговора с Н.Я.Мандельштам» (дек. 1960 г., Таруса):

– Надежда Яковлевна, я очень люблю одно из тончайших стихотворений О.Э. Мандельштама «Сестры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы…». Я хотел бы чтобы вы мне рассказали об его биографическом контексте…

– Очень просто. Оська уехал от меня из Крыма и где-то таскался по бабам…»