Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2011

Игорь Фунт

Нескончаемая жизнь искусства

К 120-летию со дня рождения Михаила Булгакова

Начало пути

- Чего же это такого нет главного. Без чего пуста моя душа? – задумался однажды юный врач, закончивший медицинский факультет Московского университета, получивший звание лекаря с отличием. Жил он тогда в глуши, в далекой провинции, лечил своих пациентов от всех мыслимых и немыслимых болезней.

Ответ пришел быстро и неожиданно. «Как-то ночью в 1919 году, глухой осенью, едучи в расхлябанном поезде, при свете свечечки, вставленной в бутылку из-под керосина, написал первый маленький рассказ, – пишет Михаил Афанасьевич в автобиографии. – В городе отнес рассказ в редакцию газеты. Там его напечатали».

Так вошел в литературу М.А. Булгаков.

Писал он легко

«Писал он очень легко, – свидетельствует жена писателя Е.С. Булгакова. – Слова рождались у него сами собой, ему не приходилось над ними мучиться».

Теперь-то мы знаем, что за этой кажущейся легкостью стоял большой труд, постоянное обдумывание, размышление, поиски вариантов, нужных слов. Письма Михаила Афанасьевича полны таких признаний: «Я стиснул зубы и работаю днями и ночами; не могу выразить, как иногда мучительно мне приходится; работы у меня гибель; каторжно-рабочую жизнь я веду»… Поражает тщательность, скрупулезность, огромность подготовительной работы писателя. Например, читая «Жизнь господина де Мольера», я обратил внимание на описание памятника великому комедиографу в Париже: он сидит между колоннами, ниже его – две светлого мрамора скульптуры женщин со свитками в руках, еще ниже – львиные головы, под ними – высохшая чаша фонтана. За границей Булгаков не был (не пускали). Откуда же такая точность описания?

В письме к брату Николаю, живущему в Париже, писатель просит: «Мне нужно краткое, но точное описание этого памятника в настоящем его виде (материал, цвет статуи, цвет скульптур женщин у подножия, течет ли вода в фонтане, название места, улиц, перекрестков)». Письмо от брата получено, сопоставлено с тем, что Михаил Афанасьевич видел на иллюстрациях, и вот тогда строки с описанием памятника Мольеру входят в рукопись.

Работая над «Мольером», автор собирал книги о Франции, посещал букинистические магазины, уходя из них нагруженный томами. В библиографии к роману – 47 названий на русском и французском языках. Еще Булгаков составил картотеку, в которую входило все – от рождения до смерти – о героях романа, их предках, второстепенных персонажах, биографии всех действующих лиц, костюмы, названия театров и модных лавок, блюд, предметов быта, песни, образные выражения, бранные слова эпохи XVII века. Все это позволило писателю действительно жить «в призрачном и сказочном Париже XVII века».

Вот так трудился Булгаков над своими произведениями, проделывая адскую работу, чтобы написать такую кажущуюся «легкой» вещь.

Чего я только ни делал!

Михаил Афанасьевич очень наблюдателен, интерес его к жизненным коллизиям, фактам, деталям безграничен, желание погрузиться в реальную жизнь бесконечно, и поэтому русскую действительность он знал основательно. Как Фигаро в комедии Бомарше, он говаривал:

– Бог мой, чего я только ни делал! Работал врачом, читал лекции по истории литературы, был конферансье, выступал на эстраде с чтением рассказов, писал фельетоны, сочинял и ставил пьесы, сам играл на сцене как актер. (Любил повторять из скромности: «Какой я драматург? Я актер».) – Все, что видел, слышал (лица, слова, факты, анекдоты), запоминал навсегда: память у него была превосходная.

В воспоминаниях В. Левшина приводится описание дома и квартиры на Садовой, 302-бис, где Булгаков жил и куда поселил Воланда и Максудова: «Из кухни пахло жареной бараниной, в коридоре стоял вечный, хорошо известный мне туман, в нем тускло горела под потолком лампочка. В комнате – диван, обшивка распорота. Торчит пружина. Абажур сделан из газеты, на полу керосинка». – Все воссоздано совершенно точно, до мельчайших деталей!

Но Булгаков не был бы Булгаковым, если бы на этом описании остановился: его фантазия начинает бесом виться вокруг живой натуры (С. Ермолинский). «Был дом, реальный дом, – продолжает В. Левшин, – со своим реальным бытом. Пришел художник, вдохнул в него бытие фантастическое, населил сотнями образов, расширил его до размеров вселенной. Потом колдовство кончилось, и дом снова вернулся в границы действительности». Это творческий метод Булгакова: у него рядом соседствуют настоящая, подлинная реальность и жизнь вымышленная, призрачная, – и в этом – «нескончаемая жизнь искусства»!

Он пошел за рукописью

Булгаков – затейливый художник-импровизатор: фантазия уводила его так далеко, что он не мог не импровизировать, не выдумывать, не создавать нечто новое, небывалое. Вот Михаил Афанасьевич звонит в издательство «Недра», просит выдать ему аванс в счет повести «Роковые яйца». Ему, видимо, служащий издательства не верит, но писатель уверяет собеседника, что повесть готова:

– Сейчас я прочту вам конец.

«Он умолкает ненадолго (пошел за рукописью), потом начинает импровизировать так свободно, такими плавными, мастерски завершенными периодами, будто он и вправду читает тщательно отделанную рукопись. Не поверить ему может разве что Собакевич! Надо ли говорить, что сымпровизированный финал сильно отличается от напечатанного? Он был грандиознее и фантастичнее!» – завершает рассказ В. Левшин.

Булгаков не любил пространно говорить о том, как он работает, о своем писательском кредо. Одному молодому автору он сказал, прочитав его рукопись:

– Что вы хотели этим сказать? Если ничего, к чему было писать? Без мысли нет литературы, будьте благонадежны!

«Да, человек смертен…»

Всю полную трагизма жизнь писатель уворачивался от смерти. Он знавал ее близко, накоротке. Сначала, во времена земского служения в Смоленской губернии, когда «симптомы начинавшейся революции были столь же тоскливы, что и симптомы сифилиса» (Лымарев), Булгаков пристрастился к «спасительному» морфию. Потом и произведения он заполнит всепроникающими в придуманный мир бесами смерти, черпая из болезненного очарования духами разрушения и кощунства источник вдохновения. Впоследствии он сам за несколько лет с точностью предскажет год и обстоятельства своей кончины, когда ничто еще как будто не предвещало ее.

«Бога отрицают или потому, что мир так плох, или потому, что мир так хорош!» – восклицал современник Михаила Афанасьевича, автор мистического «смысла творчества» и истории – Н.А. Бердяев. Но Булгаков и не отрицал Бога, наоборот, он его мучительно искал в искаженной до фантасмагории действительности. Так же и мы будем искать это фантасмагорическое «плохое» или мистическое «хорошее», читая книги, смотря фильмы, постановки по произведениям замечательного писателя, драматурга, режиссера; будем спорить до посинения и ругать его, как ругал Булгакова «бескомпромиссный» Маяковский или хвалил хитрый, коварный Сталин, также сыгравший немалую роль в судьбе сочинителя.

Михаил Афанасьевич, бывало, повторял в сердцах: «Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!» – И часто «участвуют» в этом люди, находящиеся при власти, хочется добавить.

«Меня сломали, мне скучно, и я хочу в подвал…»

Наряду с Гоголем и Салтыковым-Щедриным Булгаков раскрывает извечные философские вопросы через искрометную сатиру, «своеобразное зеркало, в котором каждый, кто смотрит в него, видит любое лицо, кроме собственного» (Свифт). Да и в жизни Михаил Афанасьевич отнюдь не лишен тонкого юмора. Не зря он иронично говаривал устами одного из своих героев: «Что-то недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы. Такие люди или тяжко больны, или втайне ненавидят окружающих. Правда, возможны исключения. Среди лиц, садившихся со мной за пиршественный стол, попадались иногда удивительные подлецы!»

Несмотря на непрестанно ухудшающееся самочувствие, он держался и писал до последнего. И шутил…

Однажды он отправил свою жену Елену в магазин Литфонда с просьбой получить писчей бумаги. В каком же она была изумлении, когда учетчик выдал ей там от ворот поворот! Оказывается, Булгаков и так получил вдвое больше положенного по нормировке. Норма составляла тогда аж четыре килограмма бумаги в год. Писатель хотел запастись впрок – вдруг сподобится чести, и ему выпишут еще!

Сам будучи врачом, к бывшим собратьям по докторскому цеху он относился скабрезно. Однажды осматривающий его эскулап изрек осторожно:

– Знаете, причину вашей жалобы определить довольно сложно. Я думаю, это из-за пристрастий…

– Хорошо, – прервал его Булгаков, – приходите, когда протрезвеете.

В один из дней портрет Булгакова, висящий в гостиной их с Еленой дома, начал… бледнеть. Булгаков, намеренно прихрамывая, подходил к нему и скорбно качал головой, сокрушаясь о дурном предзнаменовании, нещадно пугая тем самым домочадцев. Как-то ночью жена проснулась от непонятного шороха и увидела через приоткрытую дверь в комнату следующее: ее муж, стоя на стуле, очень сосредоточенно соскабливал краски с лица на портрете.

В отличие от своего Мастера, Булгаков не сломался, не пал духом, норовя в подвал, в преисподнюю, а, разорвав удавку «змия древнего», некогда сжавшего душу смертоносными огнедышащими морфийными кольцами, стремительно умчал ввысь, не сводя глаз с луны, улыбаясь ей, как будто хорошо знакомой и любимой, бормоча что-то там себе под нос. «Волосы его белели теперь при луне и сзади собрались в косу, и она летела по ветру»…

Весенняя пора

К 120-летию со дня рождения Ильи Эренбурга

Вот этот зачин-обсуждение книги, жизни ее героев, сходство их судеб с тем, что переживают и чувствуют персонажи самой повести – задает проблематику «Оттепели», ее настрой: и хотя в ней немало говорится о производственной сфере (Коротеев обдумывает новый проект, Лена – вся в своих учительских делах, ее муж Журавлев, директор предприятия, – пытается решить заводские проблемы), но главное в произведении Эренбурга – личные взаимоотношения героев, поиск ими душевного понимания.

Каждая встреча Лены и Дмитрия Сергеевича убеждает их в том, что они близки друг другу. Поняв, что муж стал духовно и физически чужд ей, Лена уходит от него. Трудно складывается судьба Сони Пуховой и инженера Савченко: их чувствам еще предстоит немало испытаний. Сохранят ли они их чистоту и искренность? Уже немолоды инженер Соколовский и врач Шерер. Их сердца открыты друг другу – для любви, нежности. Но что-то мешает им сказать те заветные, лелеемые в душе слова о любви: может быть, то, что оба много пережили, перестрадали… Хочется верить, наступающая весна все же отогреет и оживит их.

Не везет пока в жизни завязшему в халтуре художнику Володе Пухову и молодой актрисе Татьяне: в сущности, они одиноки, не нашли еще свой путь в искусстве. Но они молоды, талантливы, да и на дворе – весна! – и «высокое солнце весны пригревает и Володю, и Танечку, влюбленных на мокрой скамейке, и черную лужайку, и весь иззябший за зиму мир».

Ощущение близости перемен и в жизни, и в природе до сих пор волнует в повести Эренбурга! Писатель ни слова не говорит о только что происшедших в стране событиях (смерть Сталина, расстрел Берии). В повести никого не арестовывают, не пишут клеветнические письма, не подозревают. Карьерист и демагог Журавлев снят с должности (он устроился в какую-то захудалую артель). Читателя привлекает, что герои повести заняты поисками своего «я», хотят верить в свою любовь и близость счастья.

«Оттепель» была опубликована в журнале «Знамя» за 1954 год. Критики не сразу разобрались в ней, не поняли ее символичность: они недоумевали, почему автор назвал повесть «Оттепель» (ему, должно быть, нравится весенняя гниль, сырость!), зачем автор изобразил «исключительных», «необыкновенных» положительных героев, настойчиво подчеркивает плохое в нашей жизни. И вообще, как так получается, что некоторые герои произведения стоят «в стороне от жизни народа и его борьбы»? Истинное понимание повести Эренбурга пришло позднее – и она стала олицетворять целую эпоху, зародившуюся с разоблачения культа личности, явилась провозвестницей будущей другой России. Начинался долгий, нелегкий путь России от «оттепели» через застой к перестройке.

Эренбург считал, что этот путь возьмет исток с нравственного возрождения самих людей. «Как воспитать чувства человека?» – задавался он вопросом и отвечал так: «Это трудно, но возможно: горением, чутьем, волей… Еще Горький писал, что нам «нужен наш, советский гуманизм». Слово как-то исчезло, а задача осталась. В то время она была предвидением, а теперь пора за это браться!» Каково сказано, господа?! Вот за это предвидение демократизации России, за оптимистический голос автора («Теперь пора за это браться!») хочется еще и еще вспомнить писателя и публициста И.Г. Эренбурга, высоко оценить его повесть «Оттепель»!

…А на дворе новая весна! Весна 2011 года. И на скамейках влюбленные пары, и высокое солнце вновь греет иззябший за зиму мир, не лишая надежды…