Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2011

Геннадий Малкин

Записки афориста

Повидавшее скуки окошко выходило на рядом стоявший небольшой, но опрятный коттеджик – единственный в древнем запущенном городе, срочно сделанный для родителей слетавшего в Космос Гагарина. Город Гжатск запустил его в небо, осторожно оставив в непролазной грязи остальное свое население. На работу я шел в сапогах на болотную дичь, обходя осторожно отдыхавших в нирване, извлеченной привычно из клея, ближайшего к людям завода. Фатальное знакомство с папой Юрия Гагарина не стало вехой на моем пути к вселенским ценностям. Так мой первый контакт с причастным к славе не принес ничего.

Принял сколько-то тысяч людей, избавив их от боли и иллюзий по поводу возможностей казенной медицины. Было искренне жаль пациентов, которым предлагалось потерпеть при процедурах, близких к методам незабвенной Лубянки и пыточных приказов времен Малюты Скуратова. Поэтому окончил курсы по анестезиологии, дабы избавить пациентов от признаний в контактах с инопланетянами, при виде бормашины и щипцов. Впервые в стране стал применять наркоз в стоматологии в условиях обычной поликлиники. В награду за эту гуманную практику судьба подарила мне встречи, а часто и дружбу с людьми интересными, яркими и состоявшимися.

Кто был на очереди из великих позже, уже в Москве, не помню, но жизнь мне их дарила щедро, надеясь, очевидно, как-то приобщить, к желанию почерпнуть из их лучей хотя бы солнечного зайчика. Сожалею, что не вел никогда дневников и рассеял по памяти много бесценного и неповторимого.

Елена Сергеевна Булгакова (жена М.А. Булгакова) была неподражаема в своей несхожести с читателями «Мастера и Маргариты». Запомнилась как нереальность вне фантазии. Жалела, что не может подарить роман, так как книжка не была напечатана на языке страны, где была написана. В то время по рукам ходил истрепанный журнал «Москва» с публикацией текстов великого произведения. В напечатанном тексте были купюры, и Елена Сергеевна собственноручно восполняла изъятое цензором листками из французского издания. Она была уже немолода, но быстрее меня поймала такси, и мы отправились в полет над прошлым, как ее прототип на метле над ночною Москвой…

Вот вошла худенькая, без внешности женщина в нелучшей половине жизни, в сопровождении солидного мужчины. Это была поэтесса Ольга Берггольц. Он потихонечку предупредил меня перед лечением, что пациентка горестно нервна, и мне придется быть особенно внимательным. Я был внимателен настолько, что прикоснулся к человеческим страданиям блокадных дней голодной, безнадежной, смерзшейся в комок несчастий, ленинградской ночи. И к стихам Берггольц, оставшейся в аду, без Данте и Вергилия, по доброй воле злой судьбы страны. Мне показалось, что она еще не вышла к людям ни из блокады, ни из чистилища советских райских кущ. Реликтовая боль…

Игорь Иртеньев известен как поэт и журналист, как прозаик – автор не одной хорошей книги. Виртуозный погонщик иронии на разбитых дорогах поэзии, талантливый организатор мыслей по поводу всего, что стоит замечать и можно зафиксировать как ироническое содержание немыслимости бытия. Ирония как защита от пошлости не ради блеска клинков, а во спасение от цинизма, идей и их содержательной пустоты. Игру его ума нельзя назвать игривостью – он ставит на кон собственные убеждения, порядочность, войну с безнадежностью ситуаций, рождающих энтузиазм признания. В его стане не принимают идеи, пошедшие по рукам. Он ярко популярен, имеет собственный неповторимый стиль и вкус.

Верный друг, заботлив до мелочей, принципиален и в море, и в луже, энергичный талант, заостренный на чистый лист. Мы познакомились еще до его широкой известности в моем доме в Москве, у друзей и соседей. Затем он пригласил меня сотрудничать в «Магазин» – известный «Иронический журнал Жванецкого», где мы и встречались за рюмкой остроумия с Геннадием Поповым, Аллой Боссарт, Андреем Бильжо, Виктором Шендеровичем и другими волонтерами юмора. Редакция журнала помещалась на шестом этаже дома, где располагался банк Смоленского. Вход в банк был со стороны Тверской. Дверь с бронированным темным стеклом, видеонаблюдение и переговорное устройство. Когда вас впускают, вы попадаете в шлюз между двумя закрытыми дверями и охраной, расположенной сбоку за стеклом «от прямых попаданий ракет». Впереди, как судьба, стоит рамка металлоискателя. Я многократно проходил через это чистилище, называя свою фамилию, занесенную в список постоянных сотрудников и, приветствуя металлоискатель, поднимался наверх к друзьям и соратникам. Надо сказать, что в моем дипломате, кроме листов с афоризмами, были водка, консервы, сыры, колбаса и не раз – пистолет, очень похожий на браунинг вороненостью стали и серьезностью форм. Живя за городом на даче, мне приходилось поздно возвращаться, особенно с литературных посиделок, и грозный газовый защитник был очень кстати для ночных вояжей. Профессиональная охрана ельцинской эпохи никогда его не обнаруживала, подтверждая «серьезность» своих полномочий. Как и бдительность и неприступность всего, проводящего эксперимент над доверчивыми людьми. Для веривших в закон хочу добавить, что банкир Смоленский, находясь в международном розыске, неоднократно посещал Москву.

Игорь бывал у меня и на даче, смотрел, как все ели шашлык (его подводила легкомысленность ряда зубов) и слушал мои истории, возможно, решив, что интересное случается с теми, кто умеет рассказывать. При встрече с Зиновием Гердтом, Иртеньев поделился услышанным, и Гердт радушно пригласил меня к себе на дачу для съемок передач «В гостях у Гердта». В тот день я был один в своем московском обиталище, Зиновий Ефимович выслал за мной машину, и меня покатили к нему за город прямо в старой линялой ковбойке. Съемочный коллектив уже ждал на месте, и мы сразу же приступили к работе. Я рассказывал о начале войны, о бегстве под пулями, как несла меня мама на руках неизвестно куда. И как Б-г нас провел между адом земли и небесною перспективой в допотопной теплушке на грязном полу, через голод и горе, потерю отца и надежды, в серый быт непонятной Башкирии. Эпопея была драматичной, как реальность тогдашнего времени. Оператор сопел, ассистент режиссера заплакала – я поверг всех в уныние, вопреки ожидаемой легкости развлекательной передачи. Понимая, что всех подвел, я тихонько вышел на воздух и собрался двигаться к станции, совершенно не зная дороги. На углу меня выловил Гердт и насильно повел на большую террасу при маленьком доме. На столе появилась «Сибирская» водка, тарелка с ломтями шипящего жаркого мяса, кабачки, баклажаны и что-то еще аппетитное. Тостов не было – пили и говорили. Гердт сказал мне, что топор у крыльца оттого, что он любит что-нибудь мастерить, а забор не поставлен потому, что он здесь никогда не стоял, и сегодня к нему приходили и делали капельницу, что на съемке я выглядел слишком трагично, но рассказ о Малаховке был превосходен, и в эфир надо ставить его.

Я ответил, что в память родителей я охотней пожертвую качеством снятого, ну а к жизни в Малаховке мы могли бы вернуться потом. Гердт смотрел, как я ем, и в раздумье сказал: «Надо было бы выпить до съемки, и тогда б мы расслабились вместе с прожитою жизнью…» Я согласно кивнул. Гердт налил, и в пузатой бутылке осталось еще на одно повторенье. Предложив мне продолжить процесс, Гердт сказал, что сам больше не может, так как вечером будет повторный прием – Шендерович и кто-то еще, и еще…. Мы простились. На черной «Волге» повезли меня домой, съедаемого поздним сожаленьем о небрежно сделанной работе и недоданном произнесенном. Войдя в квартиру, вспомнил, что оставил фотоальбом с единственными снимками из детства, который нужен был для отснятой сегодня телепередачи. Расстроился и сразу позвонил на дачу к Гердтам. Сказал, что я сейчас приеду за альбомом, если они не едут сразу в город, и Зяма всей страны своим неповторимым тембром, наверное, нахмурив брови всех евреев в размахе выстраданной скорби, ответил, что он сам или его жена, конечно же, закинут завтра мою ценность ко мне домой или, что проще, на работу. Потом он снял еще Гайдара, и, может быть, еще кого-то… Он умер сразу после своего юбилея, выпив на сцене рюмку водки и попрощавшись с залом, миром и своей неповторимой, длиною в восемьдесят лет, такою гердтовскою жизнью. Отснятый рассказ о войне и судьбе обычной семьи был показан по многим каналам ТВ в разных странах, на Западе и у нас. Сюжет повторялся в течение многих лет. Очевидно, сюжет и нетленная магия ауры Гердта послужили основой его восприятия. А за кадрами этой истории стоял Игорь Иртеньев, подтолкнувший меня к поступку из всегдашней моей инертности.

Когда у меня приключился серьезный конфликт со здоровьем, Игорь первым меня разыскал, не зная толком, где находится больница среди просторов Подмосковья. Привез друзей, тепло неравнодушия, желание брести к выздоровлению во имя новых встреч в застолье «У Петровича» под эгидой Андрея Бильжо.