Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2011

Яков Басин

Отец современного иврита

Когда за четыре года до этого Лазарю попал в руки роман Джорджа Элиота (под этим мужским псевдонимом скрывалась знаменитая английская писательница Мария-Анна Элиот) «Даниэль Деронда», трудно было предположить, что этот малозначительный факт способен повлиять на весь ход еврейской истории. Книга произвела на юношу огромное впечатление. Он впервые столкнулся с таким ярким и увлеченным описанием исканий молодых фанатиков возрождения древнего иудейского царства, как это сделал автор. Идеи, которые высказывали герои книги (Мардохей и его ученик – народник, выходец из еврейской среды Даниэль Деронда), вызывали во второй половине XIX века в еврейской среде ожесточенные споры. То, что позднее станет называться сионизмом, имело как множество сторонников, так и множество противников. Лазарь Перельман настолько глубоко проникся идеей создания для евреев национального очага, что это стало занимать все его мысли.

К серьезным размышлениям на эту тему юноша уже был готов. Так случилось, что в Полоцкой иешиве, куда первоначально был отправлен в 13-летнем возрасте Лазарь, он стал близко общаться с И. Блокером, стоявшим во главе этого учебного заведения. И. Блокер был тайным сторонником непопулярного в ортодоксальной среде светского образования евреев. Сам Лазарь происходил из хасидской семьи: отец и мать – Иегуда и Ципора Перельман – были строгими приверженцами традиции. Завершив свое образование, он, скорее всего, вернулся бы в свое местечко Лужки Дисненского уезда Виленской губернии (ныне это находится на территории Литвы) и вряд ли чем-нибудь отличался от большинства членов своей религиозной общины. Но судьбе было уготовано распорядиться иначе: он попал под влияние И. Блокера и стал разделять его взгляды. Лазарь принялся изучать русский язык и с увлечением читал светские книги.

Отца Лазаря к этому времени уже восемь лет как не было в живых, и воспитанием юноши занимался дядя. Узнав о «еретическом» увлечении племянника, он немедленно перевел его из Полоцкой иешивы в Глубокскую, у которой в те годы был такой же высокий авторитет. Но и здесь Лазаря ждала аналогичная встреча. На сей раз юноша попал под влияние сотрудничавшего в светской прессе на иврите Шмуэля Ионаса, и тот укрепил его в стремлении получить не только религиозное, но и светское образование. Старшая дочь Ионаса Двора помогла Лазарю в короткие сроки освоить русский язык и основные общеобразовательные предметы, так что спустя год он был вполне готов к вступительным экзаменам в реальное училище города Двинска.

Занимаясь в училище, Лазарь общался с местной интеллигенцией и испытал серьезное влияние русских народников. Естественно, возникло желание приобщиться к революционным кругам, но в русском обществе в это время значительно усилились славянофильские настроения, укрепились позиции панславистов, которые развернули в России мощную антисемитскую пропаганду. В прессе преднамеренно преувеличивалась роль евреев в революционном движении, по рукам ходила книга перешедшего в православие бывшего ксендза Ипполита Лютостанского о кровавых наветах, в обывательских кругах муссировались слухи о похищениях евреями христианских детей. Нарыв созрел и в любой момент мог взорваться, что и произошло в 1879 году, когда открылся получивший широкий общественный резонанс Кутаисский процесс по обвинению евреев в ритуальных преступлениях.

Молодой человек принимает решение: после окончания реального училища он отправляется жить на землю предков, но, чтобы обрести серьезную профессию, он, по примеру многих, сначала поедет в Париж изучать медицину. Прошел год, и в 1879 году в издаваемом в Вене Перецем Смоленскиным на иврите ежемесячном журнале «Ха-шахар» («Заря») появилась статья «Жгучий вопрос». В ней неожиданно для большинства читателей была изложена (и не только изложена, но и четко сформулирована) идея создания в Палестине духовного центра рассеянного по всему миру еврейского народа. Ключевыми элементами концепции статьи были три дефиниции: территория, государство, язык. Автор решительно обрушивался на сторонников ассимиляции и призывал создавать еврейские поселения в Палестине. Слова его звучали, по меньшей мере, весьма многозначительно: «Сегодня мы кажемся умирающими – завтра непременно очнемся к жизни. Сегодня мы оказались на чужой земле – завтра будем жить на земле своих отцов. Сегодня мы говорим на чужих языках – завтра заговорим на иврите… И если мы не пойдем этим путем, – погибнем. Погибнем навеки!»

В вопросе возрождения еврейской государственности автор не был оригинален, однако в отличие от всего ранее написанного, он поставил в центре всей выстроенной концепции возрождение иврита в качестве национального разговорного языка и евреев не только Палестины, но и всех иных стран: «Земля Израиля станет средоточием всей нации… И даже те, что живут в других местах, будут знать: их нация – на родной земле, и есть у нее и язык, и литература». Об авторе статьи в газете ничего не сообщалось. Более того, имя его – Элиэзер бен Иегуда – никто не знал. А это был псевдоним, под которым скрывался двадцатилетний парижский студент-медик Лазарь Перельман.

Утверждать, что статья «Жгучий вопрос» была принята с восторгом читающей публикой, значит совершать ошибку. Более того, противников у автора оказалось больше, чем сторонников. Воспитанная на вековых традициях ортодоксальная среда видела в иврите некий священный язык, предназначенный исключительно для религиозных нужд. Перспектива превратить его в разговорный язык многими расценивалась как кощунство, как вульгаризация, как попытка осквернения того святого, чем жил еврейский народ. В свою очередь, литераторы, пишущие на иврите, заявляли, что, став разговорным, иврит очень скоро будет засорен «варваризмами». Что касается политических деятелей левого толка (Бунд, Поалей-Цион), для которых еврейским языком был идиш, то те просто высказывали опасение, что может возникнуть соперничество между двумя языками, и это приведет к расколу в еврейской среде. Весьма ревниво отнеслись к идее массового распространения древнееврейского языка пишущие на идише литераторы.

Далеко не во всем с Лазарем был согласен даже такой убежденный поборник национальной идеи, как редактор «Ха-Шахара» Перец Смоленскин. Евреи прежде всего – духовная нация, утверждал он, и раньше, чем заниматься колонизацией Палестины, необходимо развить среди еврейской молодежи национальные идеи. В ответ на эти возражения Лазарь публикует в этой же газете два «Открытых письма редактору», обосновывая мысль, что, только разместившись на своей исторической территории и возродив свой национально-исторический центр, еврейский народ сможет развить свои духовные богатства.

Но, к счастью, молодой человек, прибывший в Сорбонну из белорусского города Полоцк и уже в Париже ставший Элиэзером бен Иегудой, как раз был из числа тех редких энтузиастов, которые берут на себя невыполнимую миссию и, к изумлению всех, делают ее выполнимой. «Для того чтобы владеть собственной землей и жить самостоятельной политической жизнью, – писал он Дворе Ионас из Парижа, – евреям необходим язык, способный их сплотить». Таким языком, по мнению Элиэзера, для евреев должен стать иврит.

Выявленный туберкулез легких заставляет Лазаря серьезно пересмотреть свои жизненные планы и ускорить переезд в Палестину. Он оставляет Сорбонну и принимает приглашение Всемирного израильского союза («Альянс исраэлит универсаль») занять место преподавателя в учительской семинарии в Иерусалиме, находящейся под патронатом союза. В 1881 году Лазарь переезжает в Палестину. Рядом – Двора Ионас, верный друг, помощник и… жена. Дворе уже 27 лет, она на четыре года старше Лазаря, и она полностью разделяет его идеи и готова быть помощником при воплощении их в жизнь.

На борту парохода, пересекавшего Средиземное море, они дали друг другу клятву говорить между собой только на иврите. И хотя первое время Дворе за неимением нужных навыков часто приходилось пользоваться языком жестов, они своей клятвы никогда не нарушили. Фактически Двора стала его первой ученицей, и это было очень символично, ибо наиболее древним литературным источником на иврите и по сей день остается «Песнь Деворы», относящаяся к XII веку до н.э.

Дом Элиэзера бен Иегуды стал первым семейным очагом в мире, где говорили исключительно на иврите. Через год после приезда супружеской пары в Палестину у них появился сын Бенцион, который стал первым в истории носителем иврита как родного языка, и произошло это спустя многие столетия после прекращения разговорной функции этого языка. А чтобы сын говорил на иврите без ошибок, бен Иегуда запрещает жене, у которой иврит далек от совершенства, вообще общаться с сыном, пока тот не заговорит свободно. Более того, ребенок до четырех лет не допускается к играм с соседскими ребятами, чтобы в его речи не закрепились слова из идиша или ладино.

Элиэзер и сам пытается обогатить свой лексикон: он вступает в разговор буквально с каждым встречным, осваивая речь тех, кто владеет ивритом лучше его. При этом он не забывает рассказывать всем о своем замысле и очень быстро обретает единомышленников. Общаясь с людьми, приехавшими в Палестину из самых разных стран Европы и Азии, бен Иегуда обнаруживает, что огромное число людей – и ашкеназского, и сефардского происхождения – уже владеют разговорным ивритом и иной раз пользуются им в быту и в рабочей обстановке. И хотя этот иврит часто называли «рыночным», но именно он помогал им, выходцам из самых разных стран, лучше понимать друг друга. Этот факт не просто облегчал задачу бен Иегуды. Самые простые люди начинали понимать, что, если они хотят жить на своей земле одной большой национальной семьей, они должны объединяться, а средством их единения может стать язык, тем более что они им владеют с детства. Надо только от молитв перейти к разговорной речи. И вот уже в Палестине начинают появляться семьи, в которых говорят только на «новом древнем языке». Чаще всего это происходило там, где дети посещали школы с обучением на иврите. Своими знаниями они охотно делились с родителями.

В Каире при регистрации семейных отношений турецкий чиновник записывает Лазаря и Двору под той фамилий, которой они назвались. И это была ивритская фамилия, та самая, которой Лазарь воспользовался, публикуя «Жгучий вопрос». Отныне его официальное имя – Элиэзер бен Иегуда. Именно под этим именем он и встал в один ряд с теми, кто в той или иной форме повлиял на ход мировой истории.

Лишь одно условие поставил Элиэзер перед руководством «Альянса», соглашаясь на работу в семинарии: преподавание в ней будет вестись только на иврите. «Разговаривать с учениками я буду только на иврите. Ни на каком ином языке они не услышат от меня ни единого слова. Ни на каком другом языке я не позволю ученикам обращаться ко мне». Так родилась система обучения, получившая название «Иврит на иврите». А в результате иерусалимская семинария стала первым учебным заведением в мире, где иврит был официально признанным рабочим языком – языком преподавания. Само преподавание иврита было больше похоже на игру. Учащиеся владели весьма ограниченным количеством слов для обычного общения. Они не знали даже, как на иврите обозначаются самые простые вещи – предметы обихода, одежда, пища, мебель, явления природы и т.д. Уроки зачастую превращались в сплошную пантомиму. Это бывало смешно, занимательно, но главное – рано или поздно новые слова оставались в памяти, и у ребят постепенно появлялся в лексиконе новый язык. Хуже всего приходилось самому учителю: словарный состав возрожденного языка был беден, он не соответствовал современному развитию цивилизации, а ведь учить детей приходилось не только разговорному и литературному языку – на иврите нужно было преподавать математику, физику, химию, общественные науки.

Едва ли не основную роль в массовом распространении языка среди населения сыграли дети первых поселенцев – те самые ученики школ, где преподавание велось на иврите.

1888 год. В Ришон ле-Ционе основана школа «Хавив». Язык преподавания – иврит. Учебников нет. Для устного общения не хватает лексики. Из Иерусалима раз в неделю приезжает бен Иегуда – он привозит целый набор новых слов. Эти слова он и его друзья придумали за прошедшую неделю. Договор – говорить только на иврите – соблюдается свято. Вместо слов, когда их не хватает, – знаки, взгляды, мимика, жесты. Грамматики нет. Кто подскажет, как склонять, как спрягать? А как обозначать арифметические действия? А как изучать историю, географию, точные науки, если нет понятийного словаря?

Задача бен Иегуды никогда не была бы решена, если бы он, человек без серьезного филологического образования, ни оказался гениальным лингвистом. Ему приходилось не просто придумывать новые слова на основании уже известных близких по смыслу понятий, как это уже стихийно делали в XIX веке пишущие на иврите авторы. Необходимо было найти новые принципы словообразования, которые бы четко соответствовали уже существующей логике языка. Он вел эксперимент, не имевший аналогов в мировой практике. Фактически предстояло создать новый язык, положив в основу какое-то не очень большое количество слов, пришедших из глубокой древности. Но результат оказался блестящим: возник и за несколько десятилетий тысячами людей освоен, став разговорным, по сути дела, новый язык. Проделан путь, на который у народов обычно уходит несколько столетий.

Прежде всего, бен Иегуде и его единомышленникам нужно было сделать выбор между двумя вариантами иврита – ашкеназским и сефардским, существенно отличавшимися друг от друга произношением. Самим реформаторам был привычен иврит ашкенази, но они в качестве фонетической нормы взяли произношение сефардов. Взяли не только потому, что оно стояло ближе к норме библейского иврита, что было зафиксировано в греческой и латинской транскрипции первых веков н.э. Произношение ашкеназов было неприемлемо для них из-за возможности переноса в психологию будущих носителей языка «ущербной» психологии галута.

Следующим и самым ответственным шагом была необходимость принять решение, по какому принципу будут создаваться новые слова. С целью расширения и обогащения языка бен Иегуда вносит в свой словарь вышедшие из употребления слова, рассеянные как в библейской, так и в позднейшей средневековой литературе, а также арабские слова, имеющие семитические корни. Большинство созданных им самим неологизмов – а их огромное количество – до сих пор используется в устной речи израильтян.

К счастью, бен Иегуда не один. Рядом с ним – группа единомышленников. Эти люди достойны, чтобы их имена были упомянуты.

Директор школы Мордехай Хавив (собственно, его именем и названа сама школа) перевел на иврит учебник по естествознанию. Большими энтузиастами оказались учитель Давид Юделевич и его помощник Махмуд Дарауш – первый араб, заговоривший на иврите. Сам бен Иегуда написал на иврите учебник по еврейской истории. Все педагоги вместе начинают выпускать газету «Олам катан» («Маленький мир») – первую в мире газету на иврите для детей. А совсем рядом располагается сельскохозяйственная школа «Микве Исраэль». Для нее нужно придумать слова, которые бы обозначали все, что связано с полевыми работами.

Уже в первые дни после появления в Палестине бен Иегуда столкнулся с проблемой взаимоотношения с раввинатом. Он не был религиозным евреем, но отличаться от всей массы репатриантов тоже не хотел: начал посещать синагогу, соблюдать шаббат, отмечать праздники. Отрастил бороду, пейсы, стал носить одежду ашкеназских евреев. «Я никогда не скрывал своих взглядов и убеждений в отношении веры и религии,– писал он позднее, – но в то время я охотно склонился перед религиозными требованиями, потому что то была религия моего народа».

Бен Иегуда убежден, что фанатичная приверженность древним канонам поможет осознать евреям крайнюю важность возрождения столь же древнего языка. «Лишь в Торе наша сила. Лишь в Иерусалиме мы сможем создать наш религиозный центр». Это его слова, и он искренен, произнося их. Более того, он носится с идеей перенести в Иерусалим Воложинскую иешиву, где она сможет стать неким центром, объединяющим народ Израиля во имя национального возрождения. Но ортодоксы не разделяют его страстного увлечения возрождением разговорного иврита, который, по их мнению, оскорбляет язык Священного писания. Для бен Иегуды же их поведение – это открытое противодействие идее национального возрождения. Отношения с ортодоксами становятся все более напряженными, и он уходит из общины. Открытых столкновений он избегает: «Когда борешься за землю и за язык, не время бороться с религией». Его противники ведут себя более агрессивно: для них он – враг. В его окна летят камни, на него пишут доносы и добиваются даже того, что в 1894 году он по ложному обвинению проводит несколько месяцев в тюрьме. В раввинат приходят письма, авторы которых требуют его отлучения. Дело доходит до того, что, когда в 1891 году от туберкулеза умирает Двора, ортодоксы запрещают хоронить ее на ашкеназском кладбище.

Туберкулезом Двора заразилась от мужа. Условия жизни семьи были таковы, что денег не было не только на лечение, но и на нормальное питание. Постоянные легочные кровотечения и осиплость голоса из-за туберкулеза гортани не позволяли Элиэзеру вести преподавательскую деятельность. Денег не было. Из-за неуплаты аренды семью многократно выгоняют то с одной квартиры, то с другой. Двора вынуждена продать все свои украшения. Она начинает преподавать иврит в женской школе, по ночам вяжет на продажу, готовит к рассылке газеты, которые издает муж. За десять лет супружеской жизни она дарит Элиэзеру пять детей, трое из которых умирают в эпидемию дифтерии.

Болезнь Дворы прогрессировала быстро, и, почувствовав скорую кончину, она пишет откровенное письмо своей сестре Поле с просьбой не оставлять Элиэзера одного. Поле 19 лет, она занимается на Высших женских курсах в Москве. Начинается переписка с Элиэзером, возникает взаимная симпатия. В 1892 году она приезжает в Иерусалим. Здесь она получает новое имя – Хемда – «желанная». Уже через полгода она свободно говорит на иврите и вскоре настолько овладевает им, что начинает заниматься переводами, пишет рассказы для подростков, увлекается литературной критикой, в газете мужа ведет колонку для женщин. Вслед за Дворой она приносит Элиэзеру еще пять детей, но и они не все достигают подросткового возраста: двое старших умирают. Но это не подрывает ее духа, и весь свой талант Хемда вкладывает в помощь мужу. Она – активная участница составления словаря языка иврит.

В 1890 г. вместе с группой единомышленников бен Иегуда основывает «Комитет языка иврит для его распространения во всех слоях общества». Правда, вопреки солидному названию, комитет состоял всего из четырех человек и просуществовал лишь полгода, но успел заслужить прозвище «фабрики слов». В 1904 году Комитет возобновил свою работу и стал предтечей современной Академии языка иврит, созданной по предложению бен-Иегуды в 1920 году, за два года до его смерти.

Жизнь бен Иегуды полна лишений и трагических потерь, но труд его постепенно начинает приносить свои плоды: идея разговорного иврита овладевает все большим числом евреев. «Новый старый язык» начинает победно шагать по Эрец-Исраэлю. Наконец, в 1903 году происходит эпохальное событие – бен Иегуда выпускает малый словарь языка иврит, а в 1910 году – первый том «Полного словаря древнего и современного иврита». Пять томов этого «Полного словаря» вышло еще при жизни бен-Иегуды, еще три – вскоре после его смерти, а последний, семнадцатый, – через 37 лет после его смерти, в 1959-м. Не удивительно, что на этот титанический труд потребовалось столько времени: объем словаря – 8000 страниц!

Европейские языки как приоритетные для получения классического образования, однако, не уступают. Показательным в этом отношении является эпизод с открытием политехнического института в Хайфе – Техниона. Деньги на строительство выделил российский «чайный король» Калонимос Зеэв Высоцкий. Еврейский национальный фонд предоставил участок, а «Эзра» и ряд филантропов – средства на остальные расходы. С точки зрения «Эзры», Технион должен был бы стать впечатляющим образцом немецкой культуры – наиболее развитой в техническом отношении в первые десятилетия ХХ века. Да и немецкий язык в те дни фактически был международным языком науки. Иврит же не располагал даже необходимым набором технических терминов. Сама мысль, что преподавание в Технионе будет вестись не на иврите, была для колонистов неприемлема. Протестные акции возглавлял, как не сложно догадаться, сам бен Иегуда. Еврейские студенты и учителя по всей Палестине устраивали митинги. В октябре 1913 года, накануне окончания строительства здания Техниона, Объединение еврейских учителей объявило забастовку во всех школах, финансируемых «Эзрой». Перед Германским консульством в Иерусалиме прошла многочисленная демонстрация студентов. Напряжение не снижалось еще несколько месяцев, пока, наконец, в феврале 1914 года административный совет Техниона пересмотрел свое решение и принял окончательное решение о языке преподавания в открывающемся учебном заведении. Им был иврит. Процесс стал необратимым.

P.S.

Элиэзер Бен-Иегуда, человек, оставшийся в истории как «отец современного иврита, умер 9 ноября 1922 года. Тридцать тысяч человек провожало его в последний путь, и в течение трех дней палестинское еврейство соблюдало официально объявленный траур. Могила его находится на Масличной горе.