Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2012

Макс Койфман

Жил, чтобы радовать людей

...После памятного матча «Кайрат» - «Националь» мы не сразу уехали с писателем и в прошлом легендарным футболистом Михаилом Давыдовичем Ромом домой в Кзыл-Орду. Мы отправились в «Медео», в то время известный спортивный комплекс, расположенный в живописных горах Заилийского Алатау, близ Алма-Аты. Надышавшись горным воздухом, мы вернулись в город и махнули в картинную галерею Государственного музея имени Тараса Шевченко (ныне имени Абылхана Кастеева), где Ромма буквально нельзя было оторвать от скульптур в дереве Исаака Иткинда. Ромм поманил меня к себе и, наклонившись над самым ухом, тихо прошептал:

- Как ты думаешь, чьи это работы?

- Недорезанного еврея, - весело ответил я, зная, как Ромм называет Иткинда.

- Вот к нему-то мы сейчас и нагрянем, - заявил Ромм, улыбаясь.

В дирекции музея мы легко раздобыли координаты скульптора, вышли на улицу, остановили такси и назвали адрес. По дороге Ромм рассказал, как однажды он случайно прочитал в газете, что, если не помочь скульптору Исааку Иткинду, Россия может потерять гения. Ромм собрал свои скудные сбережения и поспешил к нему. Но гений ни за что не хотел брать деньги у Ромма и отмахивался от них, как от заразы. Тогда Ромм предложил Иткинду продать одну из его замысловатых «штучек». Обрадовавшись, как мальчишка, Иткинд воскликнул: «Пекасно!» и стал приглядываться к своим «штучкам». Но, увы, ни одна из них ему не понравилась. Тогда Иткинд вытащил из-под кровати какую-то корягу непонятной формы, повертел ее в руках и радостно прохрипел: «Хо-го-шо!» Растаяв в улыбке, он взялся за тесак, придавая коряге надлежащий вид. Когда фигура «Футболиста» была готова, скульптор вырезал на ней свое имя и протянул Ромму.

Такси тихо свернуло в короткий узкий переулок и подкатило к дому скульптора. Мы толкнули калитку, и перед нами выплыло, как из сказки, худощавое чудо живой природы - Иткинд, собственной персоной: светящиеся добрые глаза со смешинкой, растрепанные белые волосы до плеч и такого же цвета пышная борода, плотно прикрывавшая шею в глубоких морщинах. Внешне это «чудо природы» больше походило на короля Лира, блаженного, на доброго доктора Айболита, но только не гения. Скульптор прищурился, с недоумением уставился на Ромма, а затем, улыбнувшись, торжествующе выпалил:

- Фумболист!

Иткинд затащил нас на кухню и настойчиво поил чаем со свежим вареньем из листьев красных роз. Говорил он обычно громко, сбивчиво, ужасно коверкая слова из русского языка, идиша, древнееврейского, литовского, польского, немецкого, начисто игнорируя правила русской грамматики. Но мы его «пекасно» понимали. Мне казалось, что из иткиндских «перлов» можно было бы состряпать недурную книжицу: «Нагочно не пидумаешь».

В свои девяносто с «довеском» в четыре года Иткинд держался бодро, хотя и заходился в кашле, а в бронхах все клокотало, как у старого астматика. После чая Иткинд снял со стены свою хриплую скрипку, прошелся смычком по ее слабо натянутым струнам и - заиграл. Вот только что - не припомню. Читал Иткинд и стихи, особенно он был без ума от Пушкина, которого изображал в гипсе, глине, дереве. Потом он вытащил из тайника стола какие-то помятые журнальные листочки, откашлялся, и, сделав серьезное выражение лица, торжественно объявил: Исаак Иткинд. «Гассказ». «Блоха и Цадик». И стал читать:

«Я получил из Какастринки телеграмму о том, что мой ребе, реб Довид, опасно болен. Я хватаю субботнюю капоту и бегу на вокзал. Приезжаю в Какастринку. Ребе успел сказать мне всего лишь несколько слов.

- Ице, - сказал он, - я умираю. Ступай на небо, скажи, что идет ребе, пусть приготовят мне встречу.

- Ребе, - говорю я, - для вас мне ничего не жаль, но как же я попаду на небо?

- Возьми мою палку, садись верхом...

Больше ребе не прибавил ни слова, он умер. Я думаю: «Верхом на палке лететь на небо? Никогда ничего подобного не слыхал. Но если ребе говорит...» Только я попробовал сесть верхом на его палку, как она вдруг поднимается, а я на ней - все выше и выше. И вот я уже лечу высоко над землей. В небе я встретил несколько аэропланов. Но что значит их полет по сравнению с моей чудесной палкой! Как черепаха рядом с орлом.

Глядя на них, я увидел, как жалки все эти выдумки нынешних людей: они едва поднимались над облаками, а я летел все выше и выше и вскоре прилетел на небо. Святые собаки накинулись было на меня, но стоило мне только поднять чудесную палку, и они все разбежались. Я закричал: «Умер святой ребе - ребе Довид из Какастринки. Бегите встречать его». И тотчас же громкие голоса раздались вокруг меня, надо мною, со всех сторон, по всему небу: «Реб Довид из Какастринки у-м-е-р. Бегите встре-е-ча-ать его. Бегите сюда встречать его...»

Кашель буквально заглушал Иткинда, но он, как ни в чем не бывало, пояснил: «гассказ» напечатан в «пегеводе» Бэ. Иоффе. В «жугнале» «Звезда», по «гекомендации» Алексея Толстого, тоже большого «гусского» писателя. Есть там и «дугой» мой «гассказ»: «Моя женитьба». И тоже в «пегеводе» Бэ. Иоффе: «...С женитьбой мне не повезло, ни одна девушка не хотела идти за меня. В городе кто-то выдумал, будто я дурак. Клойзники (это такие молодые люди, что проводят все свое время в синагоге за изучением Талмуда) моего возраста давно уже были женихами, многие даже поженились. Были среди них парни низкого происхождения - сыновья сапожников или кузнецов, такие, что мне было неприлично даже разговаривать с ними. А их расхватали, да еще одарили золотыми часами и цепочками...»

Слушая Иткинда, мы не всегда понимали, о чем он говорил. Иткинд глотал слова и так коверкал их, что мы просто умирали

Мы уже собрались уходить, как в дверях обозначилась иткиндская «молодуха». Когда она узнала, что за гости навестили ее «малыша», то поспешила на кухню. И пока она готовила блины и заваривала свежий чай, Иткинд потащил нас в свою мастерскую...

На следующее утро я не стал дожидаться пока Ромм встанет и соберется в буфет.Я набросал записку, мол, позавтракайте без детского врача, а сам - в библиотеку. Миловидная библиотекарша выдала мне давно уже состарившуюся «Звезду», и я тут же скатал оттуда иткиндскую «Блоху». А потом, когда на Ромма нападало паршивое настроение, я становился в позу Иткинда и с пафосом читал: «Я получил из Какастринки телеграмму...» Когда же я умолкал, Ромм просил, чтобы я читал «дальше». «А дальше, господин «Гомм», - парировал я, - «в дугой газ».

И этого смешного и веселого еврея из глухой деревушки Дикарки, что близ Сморгони (откуда в 1812 году бежал Наполеон, бросив своих солдат), в далеком тридцать восьмом долго и нудно допрашивали дотошные энкэвэдэшники, повторяя, чтобы он не был болваном и назвал, «кого знал», «на кого работал»... Но Иткинд не понимал, что, собственно, от него хотят. И все доказывал, что никакой он не шпион, что это на него не похоже, что он никогда не поносил Сталина, что у него и мысли такой ни разу не было. Что он только скульптор, что его «габоты» знают в «Госсии», «Гиме», «Пагиже», даже в «Нью-Йоке», где ему, между прочим, обещали «большой деньги». Но они ему ни к чему, ему и здесь «недугно». И радовался, как мальчик, что он уже «выгезал» «Пьяного монаха», «Жертву фашистского погрома»... своего «Отца в тюбетейке» и даже «Умирающего Пушкина» - к столетию со дня его смерти. Когда же Иткинда снова принудили повторить имена людей, с которыми он «путался», то тут он основательно «запутался». Ведь это «чудо живой природы» знало «Максима Гогокого и Сегегу Есенина, Володю Маяковского и Сегегу Коненкова, Мака Шагала и Севу Мейегхольда, Васю Качалова и Алешу Толстого... и «самый большой касавицу - Оленьку Книппег-Чехову»... И что за «погядочность» этих людей он может поклясться «Стеной Плача», что в «Иегусалиме». Когда же до гения дошло, что не сегодня-завтра его «поставят к стенке», он стал безмолвным, как камень. Но Иткинда «к стенке» не поставили, то ли пули пожалели, то ли «чокнутого» гения. Поначалу Иткинда отправили в трудовой лагерь, а оттуда - в ссылку, в захолустную, забытую Б-гом, Зеренду, что на севере Казахстана. Добрые люди оставляли возле двери его жалкой кибитки с дырами в крыше, то лепешку, то печеную картошину, то кусок свеклы, то какие-то корни, из которых этот смешной человечек «выгезал» странные фигурки, а потом дарил их любопытным ребятишкам. Больше этот гений ничего не умел, даже в тюрьме, в лагере он из кусочка мякоти хлеба делал всякие фигурки, ел он только корочку. Охранники, да и сами заключенные поглядывали на него, как на «человечка, у которого крыша съехала».

Как-то в Зеренду заглянул большой партийный босс: Ашимбек Бектасов, человек по натуре добрый и смелый. Когда ему показали «чокнутого», он сразу же понял, что перед ним талантливый человек, хотя немного и «не от мира сего». Со временем он перетащил его в Акмолу (в нынешнюю Астану), а потом помог ему перебраться в Алма-Ату. И помогал, как мог, только бы это «чудо» творило и радовало людей. Не будь на свете добрых, смелых и бескорыстных людей, кто знает, увидели бы мы иткиндского «Философа», «Отдыхающего Джамбула», «Паганини», «Сказание о мире», «Старика-казаха», «Поля Робсона»...

Не мне судить о работах Иткинда, от встречи с которыми оставалось ощущение радости и надежды. Может, завтра кто-то подарит нам свою «Мелодию», свою «Песню», свое «Чувство вины» перед миром… Но это будет «завтра», а пока это сделал он – Исаак Иткинд!

Когда Иткинд рассказывал, что пришлось ему вынести при «допросах» в кабинетах «особого отдела», Ромм вдруг понял, почему у него при обыске конфисковали «Фумболиста», на котором было выведено: «Ромму от Иткинда». И тут Ромм вспомнил, как на этапе, по дороге в лагерь, их колонну погнали в баню. Вернувшись в предбанник, он ахнул: у него украли все - вплоть до трусов. А на дворе снег да мороз за тридцать. Что делать? Кого звать? На кого кричать? С кого требовать, когда ты всего лишь голый, беззащитный зэк!? Хорошо, что банщиком оказался грузин - заядлый болельщик футбола. Ему-то Ромм и пожаловался, да еще сказал, что он друг Бориса Пайчадзе, любимца грузинских болельщиков из тбилисского «Динамо». Как в сказке тут же Ромму вернули его жалкие шмотки, да еще дали на дорогу булку хлеба с луковицей и головкой чеснока - целое богатство. А ведь всего пару минут назад банщик уверял Ромма, что у него в бане «работают порядочные» люди, а не какие-то там воры. Теперь банщик сообщил Ромму, что года три тому назад он видел съемки на стадионе, где готовили фильм «Техника футбола», где Антоша Идзковский, прозванный украинскими болельщиками «футбольной балериной», показывал чудеса вратарского искусства, а их Боря Пайчадзе - выдавал фантастические обводки и финты. Узнав, что автор сценария этого фильма как раз тот, кто стоит перед ним, банщик смотрел на Ромма как на какое-то приведение...

Вспомнил Ромм, как одно время в лагере он отвечал за склад, где хранились продукты. И вот к нему подвалили три типа и велели, чтобы он два раза в неделю отпускал им «дополнительный паек». Ромм этого делать не стал, тогда они послали его в нокаут... Но и после этого Ромм «не сломался» и обратился за помощью к грузинам лагеря. Это сработало - и надолго.

И тут Иткинд вернул нас к действительности, крикнув своей молодухе:

- Ну, где твои «гусские» блины? Не забудь «гафинчик» «вишневки».

Потом Иткинд, разливая по рюмкам «вишневку», хитро прищурив глаза, предложил тост:

- Давайте, реб Мойше, выпьем с вами за двух «недогезанных евгеев», за двух не «гастгеленных евгеев», ну, то есть за нас с вами, лэхаим, за «здоговье», значит!

Весело смеясь, мы опустошили рюмки и мило попрощались с хозяином дома... По дороге в гостиницу Ромм задумчиво сказал: «Вот о ком бы надо было написать повесть, да я не успею, мне успеть бы закончить свою «Повесть о пережитом». И эта фраза запомнилась мне навсегда, но так и осталась пожеланием. К сожалению.

Но самое удивительное было потом, когда несколькими годами позже по казахскому телевидению показали короткометражный, документальный черно-белый фильм молодого казахского режиссера Арика Машанова «Прикосновение к вечности». Это был фильм об Исааке Иткинде. А удивительным было то, что гений говорил на родном идише, а титры шли на русском языке. А потом в городе (я жил тогда в Чимкенте, что на юге Казахстана) евреи только и говорили: «Ты слышал, ты слышал, а Исаак говорил-то по-нашему». И радовались за Арика, Машанова, который отважился создать такой фильм...