Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2010

Михаил Письменный

Время Б-га

Назореи

У царицы Шеломит был брат Шимон бен Шетах, которого за нестремление к богатству и, можно даже сказать, бедность поставил во главе Синедриона еще первосвященник Иоханан Гиркан, отец царя Александра Янная.

Царь Александр беспрестанно воевал и часто отлучался из Иерусалима. Царица Шеломит правила в городе из-под руки царя, а брат Шимон помогал ей в делах власти, чем очень усилил свое влияние.

Собрались однажды в городе назореи – первенцы, посвященные Б-гу. И нужно было каждому из них принести тройную жертву, чтобы снять назорейский обет, который состоял в том, чтобы не пить вино и сикер, не есть виноград, не стричься. Каждый назорей должен дать агнца во всесожжение, агницу – в жертву и овна – в жертву мирную. Но такая беднота кругом из-за войн! Кому под силу купить трех животных? К тому же, овцы в жертву шли без порока – особенно дорогие.

Явились назореи к Шимону.

– Помоги, учитель, народный заступник!

Стал Шимон говорить с каждым и нашел, что половине из них можно снять назорейство без всесожжения, другим – без жертвы, третьим вообще впору обойтись хлебным приношением и возлиянием. За остальным пошел Шимон к царю.

– Поделись, царь, богатством с народом! Нужно девятьсот животных. Половину обеспечу из своего, половину, прошу, дай ты.

Дал царь Александр четыреста пятьдесят овец, отпустили назореям обеты, и поднялась в городе великая пьянка. Триста человек, триста молодых парней гуляли от субботы до субботнего дня. Бегали по улицам, радостные, что довели обет до конца и что дешево обошлось отпущение назорейства. Орали до хрипоты. Женщины боялись показаться наружу, мужчины отсиживались дома.

А потом явились к царю Александру священники:

– Четыре сотни козлов и баранов не добрал Храм по милости свойственника твоего Шимона бен Шетаха.

– Он обещал дать своих, – ответил царь.

– Где ему взять? Слезы – вот его козы. Он властью своей отпустил назорейство! А значит, обманул тебя и обокрал Храм.

Сильно разгневался царь Александр. Буен был по натуре, криклив.

– Взять его, мерзавца! На цепь посадить, обманщика!

Услышав такое, Иаков, который в этот день был на службе во дворце, побежал к царице Шеломит.

– Беда, царица! Царь разгневался на твоего брата.

Всполошилась царица.

– Иаков, милый, беги к Шимону! Скажи...

Царица заплакала.

– Пропал брат. Куда от царя бежать?

– Я спрячу его в Галилее, – быстро сообразил Иаков. – Иначе, царь такого натворит сгоряча, о чем потом пожалеет.

– Умница, умница, молодец! – обрадовалась царица.

Она обняла Иакова, поцеловала в лоб и подтолкнула к выходу.

Брат и сестра

Царица Шеломит и брат ее Шимон бен Шетах берегли и поддерживали друг друга. Когда при первосвященнике Иоханане Гиркане Шимон встал во главе Синедриона, он тут же сосватал сестру старшему сыну первосвященника Аристобулу.

Мать Аристобула была против этой женитьбы. Ничего хорошего для себя она от этой связи не ждала и была права. Через несколько лет, когда Иоханан Гиркан умер, ей пришлось столкнуться с сыном и невесткой в борьбе за власть. Аристобул стал первосвященником, а мать его, чтобы не остаться не у дел, заявила, что будет в Иудее царицей.

Не тут-то было!

Аристобул по настоянию Шеломит позвал на совет ее брата Шимона, главу Синедриона.

– Мать хочет властвовать. Что делать?

– В тюрьму ее! – смело произнес Шимон страшное слово. – Сажай мать и братьев, иначе, тебе конец.

Расстроился нерешительный Аристобул, потому что был душой добр, но – делать нечего – если он не пошлет на мучения близких, то близкие найдут ему цепь да яму.

И посадил Аристобул мать и братьев в темницу.

Созвали Синедрион – семьдесят первых людей в государстве – утвердить решение и объявили, что мать первосвященника брошена в узилище в интересах единства власти.

– Она решила воскресить в Иудее царскую власть, – возмущался Аристобул. – Чтобы я был первым в Храме, а она – в государстве.

Священники, из которых, в основном, состоял тогда Синедрион, зароптали от возмущения, но встал Иегуда бен Таббай, глава Талмудической школы.

– Государству нужна царская власть, – сказал Иегуда.

– Зачем? – загудели священники.

Иегуда сделал значительное лицо, словно собрался всех удивить небывалой новостью, и проговорил:

– В государстве много появилось земель, которые не принадлежат Храму.

И он стал перечислять завоеванные города и селения.

Священники слушали, боясь возразить уважаемому лицу: кто в знаниях Иегуде ровня? Но когда Иегуда замолчал, вышел вперед Иосеф бен Леви – начальник архива в Иерусалиме. Он оглядел Синедрион раскаленными от гнева глазами и проговорил, резко взмахивая рукой, словно отсекал жертвенную баранью лопатку.

– Четыреста семьдесят один год и три месяца нет уже в нашей земле царя. Есть у нас первосвященник. Он – такой же, как мы, только – первый перед В-вышним. Не нужен нам царь. Под царем ходить – рабом быть, под Б-гом – свобода.

Но тут на выручку Иегуде бен Таббаю выбежал Шимон бен Шетах – как бы столкнул Иосефа бен Леви с говорильного места.

– Есть решение! – поднял голос Шимон, – Если царем станет первосвященник, под его рукой будут исконные храмовые земли, а также и новые, добытые оружием.

Шимон смотрел на всех весело, как бы прося согласиться с такой простой мыслью, но священники губами почмокивали, головами покачивали, морщились, словно горького хватанули – утвердить царскую власть значит свои руки укоротить.

И тут случилось неслыханное. В зал из нетесанных камней, в котором собирался Синедрион, вбежал слуга и закричал:

– Дом Иосефа бен Леви рухнул.

– Как – рухнул?

– Крыша пала.

Все оторопели, не знали что говорить. Только Шимон бен Шетах не растерялся:

– В-вышний знак подает: Иосеф неправ, – заявил Шимон. – Если не будет в Израиле царя – придут несчастья.

И никто не возразил. Всех пробрал страх от такого явного вмешательства высших сил.

– Видно, угодна Предвечному царская власть, – согласился Иосеф бен Леви и заплакал.

Писарь прошел между членами Синедриона с грамотой и каждый перстнем сделал на пергаменте оттиск.

Иосеф бен Леви побежал домой впереди слуги, но издали еще увидел, что по крыше дома под натянутым от солнца полотном прогуливается дочь.

– Обманули! – закричал он так, что слышал весь город. – Обманом навязали народу царя. Быть беде.

Слугу, который принес ложное известие, никто не допрашивал. Даже и вспомнить потом не могли, который тот был слуга. Но все знали, что послала его царица Шеломит.

Вот такие оба были – брат и сестра.

Аристобулу – человеку слабому, слишком чувствительному для царского дела, недолго пришлось носить царскую диадему. Двух лет не прошло, как он умер от угрызений совести, поскольку нечаянно приказал убить младшего брата. Царица Шеломит немедленно выпустила из тюрьмы других его братьев и вышла замуж за Александра Янная, таким образом сделав его царем.

Побег

Вывеска на улице Шимона бен Шетаха в современном Иерусалиме

Когда Иаков прибежал в Талмудическую школу, учитель Шимон бен Шетах стоял посреди класса и рассказывал о тезке своем – первосвященнике Шимоне Праведном, который два века назад заменил Совет старейшин Синедрионом, то есть в высшем органе страны стали при нем заседать не только коэны, но и уважаемые люди других слоев.

– Шимон Праведный спас народ во времена, когда тот погибал, – горячо говорил учитель. – После Александра Македонского в Иудее все стало не еврейским, а греческим. Родное презиралось, а греческое превозносилось. Вместо Нахумов и Иевосфеев объявились Персеи и Менелаи, молодые коэны после Богослужения срывали с себя облачение и бежали в гимнасию, чтобы голышом метать копья и диски. Некоторые богатые люди идолов греческих беломраморных ставили в садах, дочерей учили греческому языку, чтобы в мужской разговор лезли не хуже гетер – блуду учили собственных дочерей.

Шимон оглядел учеников, которые сидели на скамьях вдоль стен, и добавил:

– Мерзость запустения была в умах, в народ приходила мерзость.

Ученики кивали. Глаза загорались страстью. Ни слова учительского не падало зря. Среди прочих виднелись в классе известные лица – не сплошь молодые, но и старые, решившие остаток дней отдать Торе. Особенно выделялся строгим видом известный впоследствии Шемая – черноволосый и темнокожий, одет во все черное – загадочный человек.

– Чтобы избавиться от греческой нечисти, образовалась партия хасидеев, то есть благочестивых, – проговорил Шимон и сделал паузу, предлагая запомнить эти слова.

– Рабби, – позвал от двери Иаков.

Шимон отмахнулся и продолжал.

– Как всегда, народ спасло Священное Пятикнижие. Появилось Устное учение и учителя, которые толковали Пятикнижие Моисея, рассказывали народу, что именно имеет в виду каждое слово Торы и что нужно делать, чтобы жить с Б-жьим заветом в ладу. Так рядом с законом писаным – Торой – возник закон устный. Но Храм никак не желал признать Устный закон. Его считали его пустой забавой простонародья.

– Рабби, важное дело! – снова встрял Иаков.

Он мялся на месте, руками взмахивал, но не смел отойти от двери.

Шимон повернулся к Иакову:

– Какое там дело! Важнее учения ничего нет.

– Верно говоришь, рабби, – проговорил Иаков и от смущения поклонился. – Но дело идет о жизни и смерти. Откладывать невозможно.

– Оставь нас, юноша, или присядь и слушай, – твердо сказал учитель. – Дела В-вышнего ни замедлить нельзя, ни ускорить.

Шимон снова обратился к ученикам. Те возмущенно шикали на Иакова: экий дерзкий! Шемая даже привстал.

– В-вышний привел меня сюда, чтобы спасти учителя, – заявил Иаков громко.

Рабби Шимон осмотрел наглеца с ног до головы и вдруг заметил на боку Иакова меч.

– Что там делает сторож? Почему пустил тебя с мечом?

– Как раз потому, что – с мечом, – сдерзил Иаков.

Никакого сторожа при входе он не заметил.

– Учитель, я к тебе от царицы. Время не терпит.

Иаков вплотную подошел к Шимону, склонился к уху – Шимон был малого роста – и сказал строго.

– Рабби, только что царь приказал казнить тебя. Якобы ты обманул его ради тех назореев. Царица Шеломит послала меня устроить побег. – Иаков помолчал мгновение, а потом добавил: – Ведь и мне голову снесут, если...

Он смотрел в глаза учителя, ожидая увидеть испуг, но лишь тоска и горькое сожаление отразились в лице Шимона.

– Я в два слова закончу, – твердо сказал учитель. – Сядь и жди.

Иаков присел на краешек ближайшей скамьи, а рабби снова обратился к ученикам.

– Обстоятельства не оставляют времени на урок и мне велят быть предельно кратким, вам – предельно внимательным.

Учитель запахнул шерстяное с голубыми цицит одеяние и продолжал:

– Шимон получил прозвание Праведный, потому что сказал: «Стоит мир – на Торе, на служении Б-гу и на благодеянии». На первое место он поставил Тору и всякого, кто лучше знает ее, кто понимает ее, с кем она говорит. Это самое важное. Ничего важнее этого нет. Так Шимон спас народ.

Рабби назидательно выставил палец.

– Будь не родом свят, но умом! Хоть ты тысячу раз – коэн, но первым будешь лишь тогда, когда первым будешь в толковании Торы. И это – высшая справедливость. И за это Шимону – честь.

Учитель повернулся к Иакову и шутливо, словно Иаков здесь старший, доложил:

– Урок закончен.

Ученики заговорили, стали двигать скамейки, вопросы послышались, мол, что случилось? Один даже посожалел:

– Горели мои полтора обола!

Учение было платным и стоило четверть драхмы в день. Сторож без денег не пускал в школу.

Шемая подошел к учителю.

– Не нужна ли помощь, рав?

– Нет, нет, – ответил Шимон. – Оставайся тут первым. Ты больше знаешь, чем они все.

– Благодарю, учитель, – склонил Шемая черную голову, а потом попросил: – Возьми меня с собой! Я – не обуза.

– Ты нужен здесь, – с сердитой лаской проговорил Шимон. – Чтобы дело со мной не погибло.

Шемая склонил голову – то ли скрыл по поводу похвал радость, то ли по учителю – слезы.

Учитель с Иаковом выскочили из школы и устремились к Водяным воротам – из города прочь.

Это была едва ли не самая оживленная часть Иерусалима – весь город ходил сюда за водой. Гончары открыли вдоль улицы лавки, выставили наружу бокастую посуду – простую и расписную – и весело кричали мимоидущим служанкам:

– Бей горшки, покупай новые!

– В моих вода не греется, не воняет!

– Вот кувшин – тонкий-прочный-невесомый!

– В моем вода простоит года!

По пояс голые худотелые бочкари тащили воду на двухколесных тележках, грозно шипели:

– С дороги! Подавлю ноги!

Тяжелые бочки перевешивали бочкарей, да еще и улица в гору – трудягу то и дело отрывало от земли, он вздергивался на грядках под общий смех, болтал ногами, сопя и ругаясь.

Служанки проплывали с кувшинами на плече. Белозубые улыбки, косые молнии черных глаз, перетянутые талии, колыхание бедер, груди, клюющие носиками хитон – такое зрелище! По утрам ошивалась тут царская солдатня, слуги искали себе на Водяной улице дело, храмовые умывальщики с кожаными ведрами и пузатыми глиняными водоносами на палках беспрестанно толклись, стараясь тронуть, задеть в тесноте, ненароком огладить дармовую женскую красоту.

И женщины весело гикали на мужчин, а то и одаривали несильным шлепком:

– Пошел прочь!

– Угнись, оболью!

Иная недотрога плескала из кувшина сразмаху.

Но никто не обижался и не сердился. Воду в Иерусалиме любили все.

– Только бы ворота пройти! – говорил Иаков.

– Успокойся, сынок, – степенно отвечал Шимон. – Отдайся в руки В-вышнего! Он все решит и устроит.

Издали увидели у ворот толпу.

– Закрыли ворота, – кулаком в ладонь себе врезал Иаков. – Опоздали. Теперь они весь город перевернут, а ночью на каждом шагу будет стража.

– Оставь решать Всесильному! – посоветовал Шимон.

От ворот слышался плач, крики, протяжные жалобы возносились к небу – горькие слова с упоминанием земли Мицраим, где евреи когда-то изнурялись на тяжелых работах, и Вавилона, где изнывали в пленении.

– Плакальщицы! – удивился Иаков.

Бородатые мужчины с посыпанными пеплом головами и в надорванных от горя рубахах, плачущие простоволосые женщины, заламывающие белые руки, понурые слуги, держащие на носилках последнюю постель человека...

– Кого хоронят? – спросил Иаков рыжеволосого парня, по виду – купца: на поясе – большой кошелек.

– Иосефа бен Леви, уважаемый, – проговорил купец и поклонился,

– А что ж не пускают?

– Важную птицу ловят, а хватают, кого ни попадя. Приказ царя. Вон двоих на обыск поволокли. – Купец показал на дверь строения под стеной. – Сейчас поймут, что – глупость, и отворят.

– Бедный Иосеф ушел к Царю Небесному от земных царей, – подняв глаза к небу и тут же склонив голову, жалобно простонал рабби Шимон. – К вечному Справедливцу ушел от вечной несправедливости.

Купец крякнул. Он встречно поклонился рабби Шимону и почтительно предложил:

– Следовало бы вам проводить покойника.

Купец, похоже – родственник умершего, замыкал процессию.

– Не проводить покойника, которого встретишь, все равно, что нищему не подать – постыдно, – сказал рабби Шимон. – Кто такой покойник, если не нищий? Ведь все потерял.

– Истинно говоришь. Великую правду, – восхищенно кивал головой купец, довольный, что добавил похоронам почету – пристроил к процессии высокоумного человека.

Рабби Шимон и Иаков разулись, ткнули сандалии за пояс и пристроились к босоногой похоронной толпе.

На пороге строения показался стражник, а следом – военный человек из крепости Варис по имени Наф – известный в Иерусалиме блюститель порядка. Из-за их спин выбежали двое. Они тут же юркнули в толпу и громко стали рассказывать, что их спутали с братом царицы.

– Похож я будто на царицына брата! – орал один.

А другой вторил:

– У больших людей шея – прямо, а наша – гнута. По шее видно, кто царский брат, а кто прост.

– Кого ловят, у него, небось, не репа с редькой – меж зубами, а мясо. Нюхни пасть и употреби власть – сразу сыщешь царского шурина.

Стражник через головы посмотрел на рыжего купца, как бы спросил: все ли в порядке. Купец развел руки, мол, все свои, чужих нет. Тогда последовал приказ воротному слуге, и тот лихим замахом отодвинул бронзовую щеколду, которая сияла на солнце.

– Нет его здесь и быть не может, – говорил стражнику военный человек Наф, – Шимон и Иосеф – лютые враги. Раби Шимон лучше сам умрет, чем воздаст Иосефу последнюю честь.

– Тут все – родня, – подтвердил рыжий купец. – Еще когда занемог, Иосеф сказал хоронить себя скромно. Ближайших друзей, и тех не звали, чтобы им не очищаться потом.

Купец отвязал от пояса кошелек и на помин души стал совать монеты стражнику, Нафу, а также воротному слуге. Нищие тут же стояли, и им досталось по медяку.

Подбежала некая женщина в выцветшем балахоне, и в толпе зашептались:

– Плакальщица знаменитая, дочь кузнеца от ворот Дамасских.

Женщина окинула взглядом толпу, ища нужного ей человека, и, выискав купца, уверенно подошла к нему.

– Мне во сне приказ был – плакать по этому человеку. Разреши! Я готова плакать.

Глаза ее были огромны, и, казалось, тяжелые языки пламени ворочались в этих глазах, словно перед ней горели костры.

– Спасибо, что пришла, – с ласковым полупоклоном проговорил купец.

Он стал совать ей в руку медяк, но женщина оттолкнула руку.

– За такой плач денег не берут.

И она завопила так, что заложило уши.

– Прими, В-вышний, в сады небесные грешного раба Твоего Иосефа! Не прогоняй от врат чертогов Твоих слабого человека!

– Хорошо плачешь, – сказал довольный купец.

Женщина поддернула плат на голове и завопила еще громче, ясно выговаривая последние слова по человеку, чтобы слышал В-вышний.

– Не голос, а башня высокая. Вавилонский столп, – кивал купец, почесывая то бороду, то затылок. – Даже страшно стоять с таким голосом рядом. Сорвет и унесет в небеса.

– А кто ты будешь покойнику? – спросил Иаков купца.

– Зять я ему, – отвечал купец.

– То-то – щедр, – показал Иаков на кошелек.

– Он дочь мне дал. Вот поистине – щедрость, – сказал купец и пошел к женщине, которая шагала за покойником, тихо плача. Это и была, верно, дочь Иосефа.

Процессия вышла из ворот и вдоль городской стены направилась в Иосафатову долину на кладбище.

С городской стены на процессию посматривали солдаты, но вскоре скрыли ее теревинфовые деревья и кусты на берегу пересохшего Кедрона.

Иаков и Шимон отстали, перешли Кедрон, по тропке поднялись на Оливковую гору, а там посланный царицей слуга держал наготове трех осликов – двух для Иакова и Шимона, а на третьем была еда и вода на дорогу.

– Вот видишь, – сказал Иакову рабби Шимон. – Послушал бы я тебя, прервал бы урок, как раз бы угодить нам в тюрьму. Дела В-вышнего свершаются в свое время. Не следует ни спешить, ни медлить.