Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2011

Ирина Горюнова

Из прозы

Реанимация

В воздухе стоял горьковато-тошнотворный запах, запах отчаянья, боли и близкой смерти. Штук пять стоящих у облупленной стены стульев зияли черными сиденьями, словно космическими дырами. В трех углах, как в Бермудском треугольнике, рядом с дверью с грозной надписью «Реанимация», толклись несколько человек с судорожно стиснутыми в кулаки пальцами. Когда дверь приоткрывалась, из их ртов со свистом выталкивался с силой сжатый воздух, рыбьи рты молча хватали толику кислорода и снова закрывались, когда человек в белом халате, никого не видя, вышагивал мимо.

Дверь снова приотворилась, и зычный голос выкрикнул: «Лупарина!»

Немолодая женщина с измятым и потерянным лицом поспешно подбежала на окрик.

– Здесь я! Сын мой…тут… – она затопталась на месте, нервно одергивая одежду негнущимися пальцами.

– Ваш сын страдает аллергией на лекарства? – прервал врач.

– Он, знаете, да, у него аллергия, почки… и нельзя ему…

– Что нельзя?

– Вот… карточка… поликлиники, тут все… лучше написано… а я… Что с ним?

– Вашего сына нашли в шахте лифта полуразрушенной больницы. Клиническая смерть. Откачали. Но… большая потеря крови. Переломан весь. Состояние критическое. Вряд ли выживет. Молитесь. – отрывисто и сухо пояснил врач.

– Ой, Г-ди! – зарыдала женщина. – Спасите его, умоляю!

– Соберитесь. Не ревите, – прервала женщину дама помоложе со строгим и собранным лицом, – соседка Лупариной по лестничной клетке. – Что-то надо принести? Лекарства? Памперсы? Может надо дежурить около него?

– Пока говорить об этом рано, – ответил врач. – Он пролежал без помощи около пяти часов. – Сейчас идет операция. Идите домой.

– Когда можно позвонить?

– Вечером. После пяти. И оставьте телефоны на всякий случай. Если что, вам сообщат.

Кукла

Оленька сидела в накрахмаленном белом платье на жестком стуле, положив ручки на колени, и боялась пошевелиться. Большие и нелепые банты на белокурых волосах еще больше подчеркивали узость скуластенького личика на фоне огромных и доверчиво распахнутых серых глаз. Она ждала, когда к ней, наконец, придет Дед Мороз и принесет подарки. Девочка так мечтала о большой красивой кукле, которую случайно увидела в магазине, когда ходила с мамой покупать школьную форму. Эта кукла была прекрасна. Одетая в голубое шикарное платье с большими рюшами, выпятив алые губы, кукла пристально смотрела на Оленьку с витрины и словно бы вопрошала: «Ты будешь моей хозяйкой?». Разумеется, мама протащила Оленьку мимо, и красавица так и осталась стоять, ожидая своей участи, но Оля знала, что если хорошо себя вести, слушаться маму и папу, учить уроки, то Дед Мороз обязательно заметит это, и сделает девочке желанный подарок. Звонок в дверь прозвучал резко и неожиданно, так что Оля дернулась, застыла и только потом, путаясь в длинном подоле, побежала за мамой – открывать.

От Деда Мороза пахло холодом и каким-то неприятным резким запахом, но девочка жадно смотрела на потертый красный мешок с подарками и ничего не замечала.

– Ну-ка, ну-ка… как тебя зовут? – пробасил Дед Мороз.

– Оля…

– А знаешь ли ты, Оля, какой-нибудь стишок?

– Знаю.

– Тогда становись на табуреточку и расскажи мне его, а я послушаю.

Оля поспешно взгромоздилась на табуретку и неуверенно продекламировала:

– Ах, какая умная девочка! И послушная, наверное. Ну, держи подарок!

И Дед Мороз, покопавшись в мешке, достал оттуда огромного лупоглазого медведя с насмешливо высунутым набок пластмассовым языком. Стеклянные глаза медведя глупо и отстраненно смотрели на Оленьку. Рука в синей варежке, отороченной белым искусственным мехом, протягивала девочке подарок, но та словно окаменела и не видела протянутой игрушки. Олина мама, Елена Владимировна подхватила зверя и, сбивчиво благодаря Дедушку Мороза, пошла закрывать за ним дверь.

– Ну, что же ты, Оленька? Смотри, кто к тебе в гости пришел? Разве ты не рада? – Засюсюкала мать, впихивая в руки дочери мохнатого мишку и стремясь поскорее вернуться к праздничному застолью.

Красивая, с завитыми волосами, пахнущая волшебными духами, мать была сейчас такой далекой и недосягаемой, как Полярная звезда, которую ей как-то раз показал на небе отец.

– Мам, а почему говорят, что под Новый Год все желания сбываются? – задумчиво спросила Оля.

– Конечно, сбываются.

– А мое желание не сбылось.

– Какое желание? Значит, ты недостаточно сильно этого хотела. Если будешь чего-то очень сильно желать, то все непременно сбудется. Ну, иди, играй.

«Может быть, я действительно не очень сильно хотела мою куклу? Дед Мороз просто не услышал мои мысли. В следующий раз я буду очень громко думать, и тогда он меня услышит, – думала Оля, глядя на таинственно поблескивающие елочные шары на искусственной елке и на ажурные бумажные гирлянды, которые они вырезали с бабушкой всю неделю. – Или это был ненастоящий Дед Мороз? Но Новый год-то настоящий… или нет? А чудеса? Они непременно должны быть. Если я сейчас очень сильно зажмурюсь и очень громко подумаю, а потом быстро-быстро засну, то утром, под елкой обязательно окажется моя кукла!». Оля зажмурилась и подумала очень громко, но ее никто не услышал, потому что и родители, и гости были в соседней комнате, где работал телевизор и где пел и кричал на всю страну «Голубой огонек». Спускавшийся по ступенькам нетрезвый Дед Мороз клял сломанный лифт и лифтеров, свою собачью работу, из-за которой ему по такому холоду, когда нормальные люди отмечают праздник, приходится таскаться по чужим квартирам и доставать из пыльного мешка дурацкие игрушки – Дед Мороз тоже не слышал, как подумала Оля.

Утром, чуть свет, проснувшаяся Оля босиком, в одной ночной сорочке бросилась к елке и стала раскидывать уложенную вокруг основания вату, служащую снегом, откинула пластмассовых Деда Мороза с красным носом и Снегурочку с алыми пятнами на щеках, пару подаренных детских книжек и даже три коробки с конфетами в новогодней упаковке, но куклы нигде не было. Ни под елкой, ни на столе, ни в каком-либо другом месте куклы не было. И тогда Оля поняла, что желания сбываются не всегда, даже, если этого очень сильно захотеть. Только свое открытие она предпочла держать при себе, чтобы не расстраивать папу и маму. Снова забравшись в постель, девочка со вздохом прижала к себе нового медведя, прозвав его про себя Недотепой.

Голос за кадром. Ольга

Новогодний запах мандаринов – это обещание чудес и сказок, которые никогда не сбываются. Я так часто оставалась одна, даже, когда в доме было много народа. Во время праздников меня постоянно укладывали спать мамины друзья, внезапно замечавшие, что бесхозный ребенок болтается заполночь по квартире, объевшись подаренных шоколадок. Как-то раз, лет в шесть, я даже напилась водки, случайно перепутав стаканы и думая, что там обычная вода. Потом всем было очень смешно, и мама с папой долго рассказывали знакомым этот забавный случай. Вообще со мной много случалось «забавных» вещей. Меня показывали как маленькую смешную обезьянку, которая умеет делать фокусы и кривляться. Тогда я стала ЗАБАВНАЯ. Потому что на меня все смотрели, даже папа и мама, и это было приятно, что я всем так нравлюсь. Один раз мама забыла меня в парикмахерской и вспомнила об этом только часа через три. Помню, как она забрала меня, несчастную, заплаканную и сопливую и сразу повела в «Детский мир», покупать подарок, чтобы задобрить и уговорить – не рассказывать об этом папе. Я с детства любила рисовать, потому что часто сама занимала свое время, ведь папе, маме и бабушке было некогда. Меня даже отдали в художественную школу, но через полгода забрали оттуда, я знаю, что им было лень возить меня на другой конец города, хотя ОНИ сказали, что это потому, что я стала хуже учиться и получать тройки. И тогда я стала мечтать. Никто не может забрать у тебя мечту. Ты можешь фантазировать, глядя на проплывающие облака в небе, или, смотря в бриллиантовые капли дождя, разбивающиеся о парапет балкона, или просто идя по улице и заглядывая в глаза прохожим, сочинять про них различные истории. Это твои собственные сказки. Они твои друзья, и ты живешь среди них не так одиноко.

Николай

Старший сын, Коля, который сейчас лежал, вернее, висел в полураспластанном положении над больничной койкой, был любимцем и баловнем Елены Владимировны, бабушки, рос под ее неусыпной опекой, пока Ольга истово выхаживала слабенькую недоношенную дочь Клавочку. Странно, но, любившая больше всех на свете только себя, Елена Владимировна, вдруг нашла смысл жизни во внуке, о котором заботилась больше, чем о ком-либо другом в своей жизни.

– Тише, Николенька только заснул,ю – шикала она на дочь, когда та пыталась укачать Клавочку.

– Мама, у нее режутся зубки!

– И что? А Николеньке завтра в школу! Мальчик должен высыпаться.

– Что я могу сделать?

– Возьми коляску и пойди на улицу. На свежем воздухе укачаешь, она и уснет.

– Но уже одиннадцать часов!

– Вот-вот, а Николеньке вставать в семь утра!

– Мама, ты что?

– Ничего. Ты и завтра выспишься. Ишь, совсем о сыне не думает. Зачем тогда вообще его родила? Выскочила замуж за первого встречного, теперь расхлебывай. Ни образования, ни денег, ни культуры, свекровь – сволочь безграмотная, швея-мотористка. Куда ты смотрела? С матерью ей плохо было! Замуж захотелось! Или тебе там скреблось что ли? Ты посмотри, на кого ты стала похожа! Я в твои годы за собой следила. А ты как старуха ходишь. – Мать поджала губы и покачала головой. – И в кого ты такая уродилась? Надеюсь, что хоть Николенька в деда пойдет. Он мальчик неглупый. Хоть его на ноги поставлю, человеком сделаю. Что стоишь? Одевайся, иди на улицу. И заткни ты ее, весь дом перебудишь!

Ольга укутывала дочь и выходила во двор. Гуляя по темным улицам, напевала тихонько колыбельные, чувствуя единение со своей дочерью, с которой в это время они были одни в целом мире. Пухлые младенческие щечки Клавочки розовели, маленький носик-кнопочка тихо посапывал, во сне девочка улыбалась. Ей этот мир, похоже, очень нравился.

Голос за кадром. Николай

Мне всегда очень не хватало мамы и папы. Я думал, что я какой-то нехороший, бракованный и очень боялся, что меня сдадут в детский дом, куда отдают всех ненужных детей. Папа всегда делал вид, что меня просто нет. Когда я подходил к нему с просьбой помочь сделать домашнее задание, он, отложив на миг газету, равнодушно бросал: «Не видишь, я занят. Попроси маму или сделай сам. Ты уже большой», – и опять занавешивался бумажной стеной, отгораживаясь от меня. Мама… я все ждал с замиранием сердца, когда она придет целовать меня на ночь и вдруг она не уйдет сразу, через секунду, вдруг останется, погладит по голове, предложит забраться к ней на коленки, как маленькому, почитает мне сказку. Я знал, что тут же раздастся требовательный вой Клавки и мать тут же подхватится и убежит к ней, но мне так хотелось, чтобы хоть раз она помедлила и как-то дала понять, что любит меня, что я нужен ей. Когда Клавка родилась, я сразу понял, что она хитрая. Она умела играть с рождения, и у нее это хорошо получалось. Она так ловко отодвигала меня на второй план, что было бесполезно пытаться что-то изменить. Хорошо, что со мной всегда была бабушка. Она рассказывала мне много интересных историй, читала книги, водила в музеи, зоопарк, планетарий, возила меня на море. Она научила меня плавать и любить книги. Но мама всегда оставалась моей недостижимой богиней. Ее фотография висела у меня над кроватью, и я часто вглядывался в ее лучистые глаза, мечтая, чтобы она смотрела на меня таким же сияющим взглядом. Я прятал свою боль внутри, вынашивал ее как маленькую жемчужину в глубине створок своего сердца, наращивая на нее новые слои обид. Любая моя радость была приправлена горечью и желчью. Я стал хуже учиться и вызывать огонь скандалов на себя, думая, что хоть так ОНИ увидят меня. Но ОНИ были слепы. Они всегда были слепы.

Когда Елена Владимировна умерла, Колю как подменили. Если раньше он был вполне жизнерадостным и более-менее нормально учился, то после смерти бабушки стал злобным и неуправляемым, срывался и на родителей, и на сестру, и на сверстников, не говоря уже об учителях. Серьга в ухе, длинные волосы, татуировка, кожаные штаны – купленные на сворованные у матери гроши. Потом странные приступы – головокружения, потери сознания, эпилепсии. Даже врачи признали, что к армии этот молодой человек явно не годен. Связавшись с уличной шпаной, чуть не загремел за решетку за причинение тяжелых травм одному из подростков. С трудом удалось доказать, что он вроде как ни при чем. Хотя Ольга уже и не знала: кому и чему верить. Свой собственный сын становился ей страшен, и она постоянно задавала себе вопрос: «Почему?» Почему это все случается с ней? Ее ли собственные грехи этому виной или грехи родителей, за которые расплачиваются и дети аж до седьмого колена? Как часто ей хотелось сесть у дома на лавочке, лишь бы не возвращаться домой, и бессильно зарыдать от сумасшедшей круговерти, составляющей ее жизнь, как безысходное и жестокое беличье колесо для развлечения барчуков в старинной усадьбе…

Буквально через несколько месяцев после истории с избиением – новое происшествие. Первого января Николай поехал в гости к своей подружке Кате, которую знал с детства. Ольга надеялась, что рано или поздно ее сын женится на ней, потому что девочка была из хорошей семьи, сама, без чьей-либо помощи поступила в институт, подрабатывала по вечерам официанткой и к тому же страстно и безрассудно любила Николеньку. Поэтому, когда сын не явился домой ночевать, Ольга не удивилась – молодой паре в двадцать лет явно есть чем заняться, не сидеть же все праздники с родителями. А что не позвонил, так тоже не диво, особым вниманием сын свою мать не баловал. Но ни второго, ни третьего января Николай не объявился. Потеряв терпение, четвертого числа мать позвонила Катюше, но та с удивлением сказала, что Коля поехал домой в тот же, первый день нового года. Снизу, откуда-то из живота поднималась вверх пока еще сжатая пружина тошнотворной паники. Кисловато-медный ее привкус ощущался столь явственно, что Ольга тут же схватилась за кружку с давно остывшим чаем. Горечь крепкой заварки немного привела ее в чувство.

Раздавшийся звонок кинул женщину к двери. За ней – незнакомый парнишка, с трудом удерживающий скорчившегося и мычащего Колю.

– Ваш? – спросил парень.

– Мой! – ответила Ольга.

– Давайте помогу дотащить до постели. Куда его? – парень с помощью Ольги поволок Николая вглубь квартиры и свалил его на диван.

За заботами и попытками привести сына в чувство, Ольга не заметила, как парнишка исчез. Много позже она ругала себя за то, что так и не узнала, где он нашел Николая, откуда его знает, не выпытала хоть какие-то подробности. Но то было позже.

Ольга трясла сына за плечи, но тот жалобно лопотал что-то нечленораздельное, закрывался от света, прятал голову под подушку и сжимался в комок, отталкивал материнские руки, не давал стащить с себя грязную скукоженную и дурно пахнущую одежду. Лицо его страдальчески морщилось, и из груди рвался странный хриплый клекот. Единственное, что смогла различить Ольга, это слова «свет» и «не бейте меня». Приехавшая скорая увезла парня в психиатрическую больницу, определив потерю памяти, частые приступы эпилепсии, светобоязнь, а так же многочисленные ушибы и порезы по всему телу и воспаление легких.

Муж, глядя на сына, брезгливо сказал:

– Это не мой сын. Это твоя порченая кровь или приблудила еще с кем.

– Ты что говоришь-то? Опомнись!

– Туда ему и дорога, в психушку. Здоровенный балбес, а сидит у нас на шее, окаянный. Лучше бы сдох, что ли.

– Ты… ты… ж – Ольга набирала в рот воздух, но слова не шли на ум.

– Что я? Посмотри на этого ублюдка. Ты все фантазируешь, ждешь, когда он повзрослеет, а ему очень хорошо живется, он и не думает что-то менять в жизни. – Муж поддернул сваливающиеся обвислые тренировочные штаны и, шлепая заскорузлыми голыми пятками по серовато-коричневому жирному линолеуму, ушел в комнату – смотреть чемпионат по футболу.

При всем том, что Ольга знала своего мужа и особо на его счет не обольщалась никогда, такого она никак не ожидала и не могла себе представить. Отречься от собственного сына, который просто твоя копия? Не видеть и не замечать очевидного? Не иметь в душе и сердце пусть не любви, но хоть каплю жалости?

Только Клавочка сочувственно похлопывала мать по плечу, наливала ей валерьянки, да еще позвонила маминой подружке, чтобы та пришла утешить в горе, а заодно, может быть, и позлорадствовать чужой беде. Утешая других, некоторые находят в этом невыразимое блаженство, потому что это позволяет чувствовать себя гораздо увереннее, счастливее, благороднее. Вот, мол, как бывает. У нас-то еще все хорошо оказывается. Да и помогла я ей, хоть и сама без гроша, сирота горемычная, в доме шаром покати, а все ж – не такая распустеха и бестолковка. Оглядывая квартиру, которую дали Ольге с мужем и детьми в новом доме, завидовать метражу (целых семьдесят восемь метров и все этим недотепам!), а вслух произносить только: «Да, милочка, эти муниципальные обои такая мерзость. Цвет первой детской радости их совсем не красит. Да и кто придумал клеить обои на потолок? Вы бы их поменяли. Нельзя же так жить, это отрицательно действует на психику и нарушает обмен космическими внеземными энергиями. Я вам искренне советую сменить обстановку. Вы и всю старую мебель, я смотрю, перевезли? Ой, у вашей табуретки отламывается ножка. Предупреждать же надо! Я теперь вряд ли рискну присесть! Что, на диван? Но, Оленька, из него так торчат пружины, что я чувствую себя принцессой на горошине, а вернее даже принцессой на арбузе. Ха-ха-ха! Надеюсь, я смогла тебя хоть немного ободрить?! Ну, ты звони, милая, если что, поболтаем. Денег? Нет, извини, денег у меня нет. Я только что купила новую стенку, да и мой Феденька давно мечтает о мотоцикле. Все же парнишке скоро двадцать один, надо на день рождения подарить. Ой, заболталась я с тобой! Побегу!»

Когда Коленька пришел в себя, он так и не смог вспомнить, где провел эти четыре дня. Смутно, как во сне, грезилось, как шел от Кати и вроде бы сел в метро, чтобы ехать домой. Потом провал. Только временами, сквозь пелену забытья различал он звук – стук колес поезда. Говорят, что память избирательна – она блокирует страшные воспоминания, чтобы не травмировать психику и не бередить душевные раны. Кусочек мозга, отвечающий за те новогодние дни, был заблокирован прочно. Именно тогда Николай получил пиелонефрит, да еще долго кашлял, свистел и задыхался, несмотря на сильные антибиотики, специальные травяные отвары и разные другие лекарства. Но никому, ни врачам, ни матери, ни сестре или друзьям не рассказал Николай свой странный, пугающий реальностью пережитого, сон, который за эти четыре дня стал его постоянным спутником.