"Информпространство", № 185-2014 Альманах-газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2014

Борис Кобринский

Символы-призывы и символы-предупреждения

Символ – древнейшее изображение, с помощью которого люди обменивались информацией. Старейшими в истории были петроглифы, изображения первобытного человека, являющиеся нередко информационными рисунками. В искусстве и литературе символы могут носить образный и метафорический характер. Как считает В.М. Жирмунский, метафоричность – это главная черта символистского стиля. А как писал И. Бродский, «поэт всегда надеется на некоторую параллельность процессов, происходящих в его творчестве и в сознании читателя». Очень разные поэты и писатели, часто противоположных взглядов, писали о необходимости изменения лица мира, достигая в отдельных случаях сдвига в групповом сознании (можно вспомнить Францию времен Вольтера, Россию символистов и футуристов в канун революции).

Аристотель, создавший всестороннюю систему, включающую в современном понимании философию, социологию, политику, логику, придерживался мнения, что «поэзия философичнее и серьезнее истории». Именно ему принадлежит и термин «метафора», о чем мы обычно не задумываемся, перенося значение какого-либо слова на другое явление, зачастую очень далекое от первоначального. А через 2000 лет после Аристотеля немецкому романтику Гельдерлину будущее человечество рисовалось как свободное, гармоническое общество наподобие древних Афин. И в поэме «Гиперион или отшельник в Греции» он утверждает: «Государство всегда оттого и становилось адом, что человек хотел сделать его для себя раем». К разрушению на протяжении веков призывали многие, но вот как строить новый мир, об этом задумывались не так часто. Или строили воздушные замки, еще со времен утопического романа. Своего рода социальная маниловщина. И даже практик революционной борьбы Ленин, готовый встать у руля России, писал книгу «Государство и революция», где рассматривал принципы построения, управления и последующего отмирания государства на пути к коммунизму, уже в 1917 году, если не считать некоторые предварительно сделанные выписки из работ классиков марксизма. Правда, нужно признать, что он и не ждал быстрого наступления социалистической революции, о чем говорил с друзьями всего за несколько лет до этого. Но в апреле 17-го года у него, можно сказать, началось «головокружение» от возможности сразу перепрыгнуть в мир социализма. При этом его совершенно не смущал уровень культуры и экономики России в тот период. Хотя он, естественно, знал мнение немецкого социал-демократа Бернштейна, что «прежде, чем социализм может осуществиться, необходимо выработать нацию демократов». Но все это не останавливало Ленина, который вскоре после Октябрьского переворота не остановился перед введением жесткой цензуры, разрушением культуры, изгнанием и уничтожением ее представителей, обрушением многих нравственных устоев.

О постепенности революционных изменений неоднократно говорили и меньшевики разных оттенков. А в художественной литературе это нашло отражение у Анатоля Франса, считавшего, что «социальной революции недостаточно и нужна еще революция нравов …», и у Паустовского в пьесе «Поручик Лермонтов», где Монго Столыпин говорит: «Готовь сердца человеческие к восприятию справедливости и благородства». В поэтической форме мы встречаем сходную позицию у Н.А. Некрасова, которого было принято называть революционным демократом, хотя это далеко не совсем верно. И примером может служить поэма «Саша», где он утверждает:

Заметим, что гражданские и революционные мотивы – это не синонимы. В первом случае предполагается критическое, реформаторское отношение к действительности, сопровождающееся мыслями о возможных путях изменения социального устройства общества, исключая акты насилия. Людей, придерживавшихся такой точки зрения, в России называли одно время постепеновцами, то есть идущими к прогрессу постепенно, без быстрых скачков. В рамках этого направления можно встретить протестные, эмоционально гневные стихи, не призывающие, однако, к революционному изменению миропорядка.

Поэт-романтик Гейне считался революционным в раннем советском периоде, основанием для чего, правда, могут служить, к примеру, строки из стихотворения «Силезские ткачи»:

Интересно, однако, отметить оригинальное представление им проблемы справедливости в сатирической поэме «Атта Троль»:

Этой метафоре Гейне в какой-то степени соответствует высказывание Ленина об обучении делу государственного управления всех трудящихся, всей бедноты. Тогда как английский философ и социолог Герберт Спенсер обращал внимание на необходимость для человека подняться до определенного уровня, в то время как смена социального строя, по его представлению, не может обеспечить перехода в новое качество идеального человека. Но если ориентироваться на мнение Хаксли, что гипнозу подвержены 20% населения, то понятно, как легко они могут сделаться жертвами любой пропаганды. Об этом нельзя не помнить, имея в виду, что знаменитый русский ученый физиолог И.П. Павлов в лекции, публично прочитанной им в 1918 году, обращал внимание на особую подверженность русского человека вербальному воздействию: «… русский ум не привязан к фактам. Он больше любит слова и ими оперирует». И Александр Блок в период между двумя революциями отмечал, что «нигде слово не претворяется в жизнь, не становится хлебом или камнем так, как у нас», в России. А философ Н.О. Лосский прямо указывает, куда может привести поэтическое слово при наличии в характере русского народа таких свойств как анархизм и бунт. Недаром в пьесе талантливейшего Леонида Андреева старый рабочий, не понимая на что же истрачена его жизнь, спрашивает об этом Царя Голода, угрожая, что в противном случае «я возьму мой молот и расколю эту землю, как пустой орех». Но удерживая от этого самоубийственного шага, Царь Голод отвечает: «Погоди, мой сын! Береги свои силы для последнего великого бунта. Тогда ты узнаешь все». Написано это было в 1908 году. Таким образом, безумный бунт отсрочен, хотя и не отменен. А в начале 1917 г. Лев Троцкий, тогда еще не большевик, пишет в газете «Речь» после возвращения Ленина в Россию: «Наша родина превращается положительно в какой-то сумашедший дом, где действуют и командуют бесноватые…». Взорвать страну во время войны, отказаться от постепенного продвижения по демократическому пути, взять власть в свои руки как можно быстрее, устранив Временное революционное правительство, представляющее собой коалицию партий – вот какая, непонятная и для многих большевиков, задача выдвигается в тот момент на первый план. Хотя Советы рабочих и солдатских депутатов, как и крестьянский съезд, поддерживают существующую власть.

Но недаром молодого Ленина окрестили «змей-искуситель». Точнее не придумаешь! – пишет Леонид Млечин. С этим трудно не согласиться. Ленин, без сомнения, – самый выдающийся соблазнитель России. Он был наделен способностью уговаривать сомневающихся и обещать то, о чем много веков мечтало большинство населения. Владимир Ильич обращался не к умам, а к сердцам людей, которые желали получить все сразу. Выбрав тяжелейший для России момент в период первой мировой войны, он выдвинул лозунг немедленного мира и земли тем, кто ее обрабатывает (перехватив последний у партии эсеров). А, кроме того, обещал порядок и твердую власть при устройстве жизни на началах справедливости. То есть то, на что никто не решался: немедленное решение всех проблем!

Какова же сила литературы? Знаменитый символист – поэт и теоретик Андрей Белый считал, что «смысл искусства – пересоздать природу нашей личности». А Московская ассоциация пролетарских писателей и группа ЛЕФ считала необходимым направить усилия «на организацию психики и сознания читателей». Своеобразную форму эта идея получила в метафоре Маяковского: «поэзия легко умещается не только на клочке бумаги, но и в головах людей». И как продолжение, в «Идеологической и художественной платформе группы пролетарских писателей “Октябрь”» было записано, что пролетарская литература «организует психику и сознание рабочего класса и широких трудовых масс в сторону конечных задач пролетариата как переустроителя мира». Отсюда позже у Сталина о писателях как «инженерах человеческих душ». Недаром ранее и Лев Троцкий писал, «что война и революция подготовлялись и в материальных условиях, и в сознании классов – это совершенно бесспорно».

Еще Аполлон Григорьев в стихотворении «Всеведенье поэта» указывал:

Анна Ахматова также уверена и уверяет нас, что:

«Все из Слова, и все через Слово рано или поздно отзовется», – пишет уже в наше время в очерке «Притяжение пути» Евгений Бень. Словам может придаваться даже как будто физический смысл, с чем мы встречаемся в стихах Велимира Хлебникова, у которого «речи – здания из глыб пространства».

Но мечты о будущем, чтобы стать реальностью, должны базироваться на прочном фундаменте. Салтыков-Щедрин в «Современной идиллии» замечает, что «свобода желательна, и пусть царствует она везде… за исключением области мечтательности». Но коммунизм – это как раз мечта об идеальном мире: «Мы наш, мы новый мир построим …». И вновь мы возвращаемся к вопросу о том, как его построить – на энтузиазме, на вере, на новых людях или на насилии одних над другими это уже было в разных вариантах в длительной истории человечества? Философ Лосев, прошедший Белбалтлаг, считал, что «нужно слишком «верить в невидимое как бы в видимое, в желаемое и ожидаемое как бы в настоящее, чтобы решиться завести у себя коммунизм». Другому советскому зэка поэту Борису Чичибабину в революции «видится дьявол, который был некогда ангелом… бесовщина и дьявольщина революции начиналась с ангельского порыва, с прекрасной и светлой мечты, с боли за униженных и угнетенных, с жажды свободы, справедливости, братства, бескорыстия, любви …». Недаром в 1906 году в статье «Пророки и мстители» и Максимилиан Волошин утверждал, что революции «с неизменной последовательностью проходят одни и те же стадии: идеальных порывов, правоустановлений и зверств». И как чувствуется боль за Родину в стихотворении Чичибабина «Смута на Руси»:

Исторически в России симпатии к Герцену, народным социалистам, землевольцам, имевшие довольно широкое распространение, впоследствии были перенесены на социалистов-революционеров и социал-демократов различных оттенков. И это несмотря на нечаевщину и прозвучавшее в «Бесах» предупреждение Ф.М. Достоевского о том, к чему может привести «все позволено». Соответственно, в России XIX – начала XX века, сформировалось представление о необходимости поддержки различных группировок, вплоть до крайних, поскольку они действовали во имя революционного изменения существующего порядка вещей. Следствие этого – изменение толерантности в отношении насилия, бунта, крови (аналогия в современном мире – снижение толерантности к последствиям террористических действий).

В революционном движении участвовали многие представители интеллигенции, включая дворянство. Достаточно назвать такие имена как Кропоткин, Плеханов. Интеллигентом и дворянином был и Ульянов (Ленин). В предреволюционную эпоху в России, как вспоминал Г. Флоровский, «преобладающее большинство людей из состава так называемой «интеллигенции» имело один «смысл жизни», который «лучше всего определить как веру в революцию». Отсюда отношение к народническому и потом социал-демократическому движению и его представителям. Недаром «весь идейный багаж, – как считал философ С.Н.Булгаков, – был дан революции интеллигенцией». Позже многие из них распростились с революционными идеями и не только отошли от социализма, но и перешли на позиции христианства (Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, С.Л. Франк и др.). Что касается П.Б. Струве, написавшего в 1898 г. первый «Манифест Российской социал-демократической рабочей партии», то он позднее перешел на либеральные, а после Октябрьского переворота – на антисоветские позиции.

Но определенные силы использовали всех, кто так или иначе способствовал левому революционному движению. Это было когда-то во Франции, повторилось в России. Великий французский писатель Бальзак говорил: «Все те, кто жалеет народ, кто кричит по поводу пролетариата и оплаты труда, кто пишет сочинения против иезуитов… сторонники равенства, гуманисты, филантропы – все они составляют наш передовой отряд. Мы накопляем порох, а они тем временем плетут фитиль, который воспламенится, когда то или иное событие заронит искру.

Призывы к насилию и мести прошли через века, приобретя особую широту и остроту в начале XX века. Поэты разных народов призывали на борьбу с властью, впереди им виделось солнце свободного мира. Но остановимся на российской литературе. Стремление к демократическим переменам нередко носило идеалистический характер, что даже способствовало излишней левизне литературных манифестов, прозаических и особенно поэтических творений, в первую очередь футуристических и символических.

У символиста Константина Бальмонта, далеко не революционера, в цикле «Песни мстителя» (1907) мы встречаем в стихотворении «Наш царь» такие строки:

Ошибся Бальмонт в своем прорицании лишь в том, что вместо эшафота был подвал в ипатьевском доме в Екатеринбурге. И расстреляна была вся семья последнего из Романовых, начало дому которых было положено в Ипатьевском монастыре в Костроме. А в стихотворении «Царь-ложь» из того же цикла утверждается отказ от монархии:

Еще раньше у лирического поэта И.С. Никитина, привыкшего воспевать природу и труд крестьянина, совершенно не характерное для него возмущение-предупреждение:

А Пушкин славит кинжал как символ свободы от тирании в руках богини мщения:

Но вот наступил период отмены крепостного права, а в прокламации 1862 года мы читаем: «Чего хотим мы? блага, счастья России. Достижение новой жизни, жизни лучшей, без жертв невозможно потому, что у нас нет времени медлить – нам нужна быстрая и скорая реформа!» Нам всегда нужно все быстро, мы перед ценой не постоим. Это проходит через всю историю России. Однако игнорирование ценности человеческой жизни, отказ от сочувствия отдельному человеку неизбежно ведет к аморализму. А именно ленинизм отказывается от раннего народнического сострадания к положению народа, в первую очередь крестьянства (господствующие классы и интеллигенция вообще не принимаются в расчет), ориентируясь на всемирную революцию, ради которой могут и должны быть принесены любые жертвы на алтарь будущего всечеловеческого счастья.

В противовес этому звучат стихи С.Я. Надсона, популярного среди молодежи конца XIX века:

Но начался период бомбометания «Народной воли», сменившийся позже террором боевой организации партии социалистов-революционеров. И в конце XIX века слова ожидания будущей революции зазвучали у Л.Н. Трефолева:

А в период начала первой русской революции безумье народного бунта прославляет один из основателей символизма Валерий Брюсов:

Истоки этого известный нам больше описаниями природы писатель М.М. Пришвин видит в том, что «…мы покорили безумие животных и сделали их домашними, или безвредными, не замечая того, что безумная воля их переходила в человека, сохранялась, копилась в нем до времени… это не люди, это зверь безумный освободился».

Философы, писатели, поэты готовят почву для будущей революции, раскачивают российский государственный корабль. Не называя имени Степана Разина, Василий Каменский использует разбойничью терминологию и вспоминает движение бунтующих орд по Волге:

И в конце первой русской революции предвидение гибели царского дома посещает Константина Бальмонта, написавшего стихотворение «Будто бы Романовым» с пророческими словами «Вам приготовлена плаха». Раньше, в 1905 году, появилась еще более страшная эпиграмма Федора Сологуба:

Невольно вспоминается похожее, по смыслу предвиденья, из пушкинской оды «Вольность»:

Кто знал, что эти строки когда-нибудь превратятся в дела? Что этим можно будет даже гордиться, о чем говорится у недавно ушедшего из нашего мира Александра Ревича («Поэма про убитого царя»):

Последние две строки от автора, учившегося в одной школе с девочкой, от имени которой звучат слова уверенности в правоте дела папы-большевика.

Вечная проблема нравственности. Ее истоки можно проследить на протяжении столетий. Но укажем, что отказ от уз морали ради идеи свободы в эпоху увлечения социал-демократизмом мы встречаем в «Вехах» даже у Сергея Булгакова, позже ставшего отцом Сергием. Нельзя также обойти знаменитое высказывание Достоевского: «От высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка». Продолжая эту линию, Пришвин, уже в революционную эпоху, вновь ставит вопрос: «Может ли из страдания человека одинокого выйти счастье, радость-спасение для всего человечества?».

К сожалению, невольно терялось представление о том, что в средствах борьбы за светлое будущее, и в стихах, призывающих к борьбе за него, нужно ориентироваться на некий предел, переход за который разрушает человеческое в человеке, будит в нем зверя. «Не революция, а бунт», – читаем мы в дневнике Л.Н. Толстого о первой русской революции, в которой, по его мнению, «нет идеала». И в том же году он записывает мысль, что революционеры «хотят изменения и берут на себя дерзость решать, какое нужно изменение, и небоящиеся насилия для приведения своих изменений в исполнение». В этом случае стремление к Добру, к Свету для одних через зло в отношении другой части населения разрушает души людей. В дальнейшем России пришлось встретиться именно с этой проблемой. А о ней упоминал еще И.С. Никитин, сожалевший:

Но звучали и предупреждения о будущих опасностях, в том числе и из уст тех поэтов, которые ранее были сторонниками революционных действий, но они не были услышаны. Хотя произносились и с трибун, и на поэтических вечерах, обращаясь к умам и сердцам граждан. И в отношении поэтических текстов трудно не согласиться с И. Бродским, что «поэзия – это не “лучшие слова в лучшем порядке”, это – высшая форма существования языка», наиболее эмоциональная его форма, сильно воздействующая на сознание и подсознание людей, чему трудно противостоять. Поэзии близка и метафоричность, использовавшаяся еще в древности, в предсказаниях будущего. Недаром средневековый поэт Фон Эшенбах предупреждал:

О тяжких последствиях ненависти, которая сопровождает внутренние распри, говорит проповедник Бранд в одноименной драме Ибсена:

Нельзя не отметить, что как ни далеки Бранд и Ленин, но объединяет их оправдание любых жертв во имя будущего. Обращаясь к нашей истории, об этом можно прочитать в первой редакции очерка Горького «В.И.Ленин»: «сегодня гладить по головке никого нельзя … надобно бить по головкам, бить безжалостно …» и заключает, что «жестокость нашей жизни будет понята и оправдана». В последнем, видимо, сомневались, что привело к купированию этого фрагмента в последующих изданиях. Бывший социал-демократ Николай Бердяев впоследствии писал: «Я всегда чувствовал не только роковой характер революции, но и демоническое в ней начало. Коммунизм, как он себя обнаружил в русской революции, отрицал свободу, отрицал личность, отрицал дух». Значительно раньше Ф.М. Достоевский в «Дневнике писателя» за 1873 год пишет о своем страшном предвидении: «…мне вот что кажется несомненным: дай всем этим современным высшим учителям [предводителям европейской прогрессивной мысли] полную возможность разрушить старое общество и построить заново – то выйдет такой мрак, такой хаос, нечто до того грубое, слепое и бесчеловечное, что все здание рухнет под проклятиями человечества, прежде чем будет завершено». И в мифической форме эсхатологические настроения проявились в 1900 году у Владимира Соловьева:

Но если этот страх был отчасти оправдан накануне ХХ века напряженным политическим положением в России, то у Лермонтова эсхатологические провидения возникли еще в 1830 году при создании «Предсказания»:

Мысли о трагической судьбе родины посещают сразу после первой русской революции Александра Блока и в 1908 г. он заносит в записную книжку: «слышите ли вы задыхающийся гон тройки? Видите ли ее, ныряющую по сугробам мертвой и пустынной равнины? Это Россия летит неведомо куда». И в продолжение этих размышлений в 1911–14 гг. в трагическом стихотворении «Так диктует вдохновенье…»:

Но, похоже, что Блок уже не очень верит в спокойное будущее России, поскольку в межреволюционный период 1910–1914 годов в стихотворении «Голос из хора» он трагически возглашает:

Страшную картину на исходе первой русской революции рисует Вячеслав Иванов, предупреждающий устами Сивиллы о грядущих бедствиях и гибели множества людей:

К Есенину предчувствие будущей смуты пришло между Февральской революцией и Октябрьским переворотом, в июне 1917 г., на малой родине, в Константиново:

А затем свершилась большевистская революция. И знаменитый в то время Леонид Андреев, открыто выступивший против, пишет: Бунт и Революция, по словам, два полюса, различающиеся Мыслью, тонущей «в схожих до обмана, почти однородных действиях, выкриках и лозунгах», которые внесли большевики, в результате чего в русскую революцию «вступил новый герой – Дьявол». В такой ситуации революция не может не перейти от стремления к Свободе, Равенству и Братству к своей антитезе – к погружению в пучину бедствий.

И 30 января 1918 г. Блок записывает в Чуккокалу, рукописный журнал Чуковского, отрывок-призыв из «Скифов»:

А завершается это стихотворение необычным призывом:

Но исторический перелом уже наступил, светлые пиры были уже позади, хотя многим в это не хотелось тогда верить. Но в мае 1918 г. Мандельштамом написаны «Сумерки свободы»:

И в том же году Алексей Н. Толстой, тогда далекий от большевиков, пишет в рассказе под названием «Милосердия!»: «Путь добра бесконечно более жестокий и кровавый, чем путь зла…». Хотя все зависит от человека. Так, поэт и прозаик футурист Василий Каменский в своих воспоминаниях пишет:

«Жил у старых евреев и под постоянное пенье псалмов и моленье учил наизусть свои роли.

Спрашивал

– Вам не мешаю?

Умный старик улыбался:

– Каждый делает свою голову».

Но многие люди не склонны к осмыслению услышанного, они склонны примыкать к определенным группам, течениям не задумываясь, а затем бездумно поддерживать их действия, считая, что большинство всегда право. А как это большинство сложилось, в результате понимания или страха, в конечном итоге становится уже не важно.

К сожалению, как отмечал Ф.М. Достоевский, «революционеры всегда, с какою-то даже любовью, наклонны примкнуть скорее к разрушительным, чем к консервативным элементам». И хотя достижение демократии и свободы может осуществляться разными способами, главное заключается в соблюдении нравственности при движении в этом направлении. Зинаида Гиппиус на заседании «Зеленой лампы», уже после совершившейся революции, в 1927 году, задавала вопрос: «Научиться свободе – что это значит?». И сама себе отвечала: «Вот формула: это значит найти для себя, для всех и для каждого максимум ее меры, соответствующий времени». Это же касается и призывов к изменению строя, к балансу революционных и гражданских мотивов, баланса добра и зла. Недаром и Тютчев, как бы в диалоге с Пушкиным по поводу оды «Вольность», просит:

Революционное насилие ради светлого будущего легко превращается в зло для живущих людей, как показала история ряда стран с XVIII по XX век. Ради максимально быстрого достижения того, что представляется идеалом, ставится задача активного изменения человеческой природы, осуществляется попытка загнать людей в светлое будущее (дома-коммуны, общественное воспитание детей, отказ от сказок, цензура для всех и т.д., вплоть до перевоспитания в лагерях). Вот мысли и дела большевиков на заре нового общества, будущего коммунистического. В параллель этому можно привести слова теоретика индивидуалистического анархизма Макса Штирнера: «В “человеческом обществе”, которое обещают “гуманные”, ничего не должно найти признания из того, что тот или иной имеет в себе “особенного”, ничто не должно иметь ценности, что носит характер “частного”. В Советской России утверждение единственной идеологии сопровождается изгнанием и уничтожением инакомыслящих, в первую очередь дворян и так называемой буржуазной интеллигенции. А затем происходит трансформация первичной идеи свободы и в жизнь и души людей медленно, но уверенно вползает нечаевщина».

И нельзя еще раз не вспомнить поэта-философа Вячеслава Ив. Иванова, как бы приносящего в 1919 году общее покаяние от людей своего времени:

Но в то же время надежда и даже уверенность возвращения России из тьмы безумия к свету звучит в написанном Максимилианом Волошиным в октябре 1917 года стихотворении «Из бездны:

И в «Заметках 1917 года» он утверждает, что «самопожертвование – вот фундамент, на котором может строиться общественность, и качество, которым должен обладать каждый призванный к управлению или к представительству». К сожалению, именно этого не хватало у каждого представителя новой власти, да и прежней.

В завершение хочется призвать всех к переосмыслению нашей истории и вспомнить написанные в сталинской тюрьме малоизвестные строки Даниила Андреева:

Осмыслили ли мы корень зла? Думается мне, что нет.

* * *

Об авторе: Борис Аркадьевич Кобринский – детский врач, специалист по медицинской информатике, эссеист, литературовед, писатель.