Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2008

Игорь Харичев

Две жизни

Подполье Петра Белова

Рассказ

1

Петр Белов не любил евреев. Не то, чтобы они сделали ему персонально какие-то гадости — ничего подобного с ним, к счастью, не приключилось. Не любил, и все тут. Из общих соображений.

Петра задевало, что евреи вмешались в судьбу его Родины: устроили революцию, потом развязали массовые репрессии, потом убили Сталина, потом разрушили СССР. И теперь, когда тысячу раз можно было уехать за границу, они здесь, в России. «Сколько можно?! — возмущался Белов каждый раз, когда начинал говорить об этом. — Занимают лучшие места, награбили себе богатства из того, что создано руками советских людей. Жируют. А кто среди нищих? Русские!»

Сам Белов работал автомехаником. Это не была его настоящая специальность. В советское время он трудился в секретном научно-исследовательском институте, обеспечивал проведение экспериментов. Для этого он окончил Горьковский политехнический институт. Но когда развалился в августе девяносто первого Советский Союз, и грянула совсем другая жизнь, на заработную плату стало невозможно сводить концы с концами, да и эти деньги выплачивали нерегулярно. Помыкавшись, он принял предложение своего знакомого, который прежде работал в том же институте, а потом открыл автомастерскую, стал успешным бизнесменом. Конечно, Петру не слишком хотелось совершать подобный шаг, но выхода не было. Так он превратился из инженера в рабочего. Денег он получал достаточно для того, чтобы кормить семью, правда и вкалывал с утра до вечера. Копался в моторах или в ходовой части, выискивал неисправности в электрике. Штат у них был небольшой, приходилось заниматься всем.

Он зарабатывал себе на существование грязной, изнурительной работой, а в это время другие люди руководили банками, фирмами, получали, не слишком утруждая себя, огромные зарплаты, позволяющие вести шикарную жизнь, и почему-то фамилии у этих людей чаще всего были нерусские. Подобная несправедливость жгла сердце, не давала покоя. Стоило ему выпить с друзьями, он начинал говорить на эту тему.

— Если бы не евреи, наша страна была бы другой, — доказывал Петр со всей горячностью, на которую был способен. — Революция, которую устроил еврей Владимир Бланк, испортила всю нашу историю.

Сначала навязали нам советскую власть, а потом уничтожили самую лучшую часть русского народа. Кто был в Центральном Комитете Компартии? Кто работал в ЧК, а потом в ГПУ? Евреи.

— А Сталин? — часто возражали ему собеседники.

— Сталина они проглядели. А он их перехитрил. Сначала прикинулся их другом. Всяких там Зиновьевым и Каменевых, а когда утвердился у власти, начал с ними бороться. Но спасти страну не успел. Они его убили. Ему не хватило каких-нибудь трех-четырех лет.

Коллеги и приятели особо с ним не спорили, но и не высказывали горячего одобрения его взглядов. Ему удалось найти единомышленников. Патриотическая организация соединила их. Совещания и конференции стали для Белова отдушиной. Он слушал речи сотоварищей, старался выступить сам.

Ему нравилось выступать. Хотя он всякий раз волновался, говорил сбивчиво, процесс публичного произнесения слов доставлял удовольствие.

— Пусть убираются в свой Израиль, — объяснял Петр сидевшим перед ним людям. — Это их страна. Пусть едут туда. А здесь наша земля. Мы должны жить здесь. Нам надо строить великую страну.

Поскольку говорить друг другу одно и то же было как-то непродуктивно, Петр и его сотоварищи перешли к практическим действиям — гуляли вечерком группой в человек шесть или восемь, находили еврея, окружали его и говорили все, что думали.

— Жид вонючий, убирайся в свой Израиль! Нечего портить воздух в нашем городе! Нечего наш хлеб жрать! Вон из России!

Приятно было видеть, как пугается еврей или еврейка, тревожно смотрит по сторонам. А место выбрано так, чтобы народу было немного, и никто не встрянет. Не на площади же Минина заниматься этим, у стен Нижегородского кремля. Там до полуночи уйма народу. Помешать могут. Зато поблизости много небольших, тихих улочек, весьма подходящих для воспитательной работы. А если воспитуемый начнет задираться, не грех и пару синяков поставить.

Но то, что происходило в стране, могло вызвать лишь удивление. Продолжали появляться олигархи с еврейскими фамилиями. Уже последнему дураку стало ясно: они — истинные хозяева России. Именно они помогли президенту переизбраться на второй срок: скинулись деньжатами и всех остальных кандидатов придавили. Ничего удивительного, если поверить слухам, что сам президент — еврей, и его истинная фамилия — Эльцин. Какая после этого может быть вера действующей власти?

По данной причине случился раскол. Часть патриотов подняла свой голос против президента, управляемого семибанкирщиной, против предательского режима. Тех, кто свой праведный гнев ограничивал только евреями и никоим образом не ругал власть, они презирали, не желая иметь с ними ничего общего. Белов тяготел к первым, но побаивался публично заявлять о своих взглядах. Как настоящий русский человек, он испытывал страх перед властью. Всех чиновников он считал сволочами, однако избегал афишировать свои чувства. Сволочи вне всяких сомнений, но от них слишком многое зависит. Попадешь в черные списки, хлопот не оберешься. Поэтому Белов остался с теми, кто не трогал власть и пылал страстной нелюбовью к одному конкретному народу.

Жена Петра Ольга не разделяла его взглядов. И не любила разговоров на еврейскую тему.

— Евреи очень специфичная нация, — попытался как-то после долгого перерыва объяснить ей Белов, когда они вышли погулять над Волгой у памятника Чкалову. — Ты видела еврея грузчика или дворника? Сидят в теплых местах, в основном в банках. Всякие там Нобелевские и прочие премии придумали они же, чтобы самим себя награждать, а далекие от политики люди потом говорят: вон сколько среди Нобелевских лауреатов евреев! Они этим и бесят. Если где-то «тепло», сразу приходят евреи. Конечно, убивать их просто за то, что они евреи, неправильно. Надо высылать в Израиль. Или, по крайней мере, в Биробиджан. Его Сталин придумал, но они ехать туда не захотели.

Вздохнув с недовольным видом, Ольга проговорила:

— Поезжай в Израиль. Там ты увидишь евреев грузчиков и дворников, а также рабочих. Просто у нас в России все пьют, как скоты последние, и пропивают свои мозги. А евреи пьют мало, и голова у них варит хорошо, поэтому на хороших местах и сидят. Все. Больше я на эту тему говорить не собираюсь.

Таким образом, на понимание со стороны собственной жены Белову рассчитывать не приходилось.

2

Белов горел тихой решимостью спасти Родину от напасти. Но у судьбы имелся для него иной план. Вдруг начались неприятности со здоровьем. Стоило выпить, даже чуть-чуть, рюмку-другую — расстройство. Привязалась бессонница, он приезжал на работу невыспавшийся, раздраженный. Постоянно кололо в правом боку, трудно стало поднимать тяжести. Петр не жаловался никому, хранил в тайне свои проблемы, надеялся, что все пройдет. Не проходило. И настроение у него было скверное. Плохие предчувствия мучили его.

Он пошел, в конце концов, туда, куда ему так не хотелось идти — в поликлинику. Отстояв длинную очередь, поведал терапевту о своих проблемах. Врач выслушал Петра с вялым равнодушием, уложил его, помял ему живот, пощупал около шеи и подмышками. Поразмышляв о чем-то своем, направил на обследование. Пришлось несколько раз отпрашиваться с работы, сидеть в очередях, чтобы сдать кровь на анализ, попасть на рентген и ультразвук, показаться эндокринологу, который выявил некие проблемы с организмом, но Петр не понял, какие именно. То, что он услышал, явившись к терапевту во второй раз, повергло его в жесточайшее уныние. Ему требовался курс лечения, который можно было провести только в больнице и с применением лекарства, кое производилось исключительно за границей и потому стоило неимоверных денег.

«Двенадцать тысяч! Где я возьму двенадцать тысяч долларов на полный курс лечения? — сокрушался он, выйдя из поликлиники. — Мне их просто негде взять… Выходит, надо готовиться к смерти? Только потому, что у меня нет денег?»

Все протестовало в нем против этой несправедливости. Окружающий мир казался мерзким, зловредным. Он продолжал существовать как ни в чем не бывало, хотя жизнь Петра близилась к концу.

Ольга сразу почувствовала неладное, а когда выслушала его, тут же начала мучительно прикидывать, кто из их знакомых может дать требуемую сумму.

— У Напылова попросить? — негромко произнесла она.

Напылов был его школьным приятелем и достаточно обеспеченным человеком со своим бизнесом.

— В долг? — с какой-то взвинченностью поинтересовался Петр.

— В долг. Так он не даст. Слишком большая сумма.

— А как отдавать будем?

— Как-нибудь отдадим.

— Я не знаю, как отдать такую сумму, — нервно сообщил Петр, которого перспектива огромного долга пугала не менее, чем близкая смерть.

Мыслительный процесс захватил Ольгу.

— Может, попросить у Сергея? — задумчиво проговорила она. — Все-таки твой начальник. И хозяин мастерской.

— Он все деньги вкладывает в развитие, — в сердцах выдохнул Петр. — Мечтает выкупить здание. Не даст.

— Ты попроси. А там, как получится.

Петр не стал просить. Но рассказал о своих проблемах в надежде, что Сергей предложит ему финансовую помощь. Тот не предложил, хотя высказал сочувствие. Да что от него толку, от сочувствия?

Теперь Петр жаловался знакомым не только на судьбу, на жестокое государство, но и на Сергея. Белову такая персонификация была приятна. Всегда проще, когда знаешь конкретного виновного в твоих несчастиях. Пусть даже он не еврей и носит фамилию Артамонов.

Среди советов, которые охотно давали Петру, попался неожиданный:

— Сходи к экстрасенсу, — порекомендовал ему давний знакомый, с которым они пребывали в патриотах. — Хороший экстрасенс. Помогла моей сестре. Она совсем плохая была, и выздоровела. Сходи.

Петр схватился за это предложение. Уж очень ему не хотелось умирать в молодом возрасте. На следующий вечер он отправился на Ковалихинскую улицу, отыскал нужный дом. Аккуратно позвонил в нужную дверь.

Экстрасенс оказалась полной женщиной, смуглой, похожей на цыганку. Поначалу Петр заволновался — нужно ли связываться с такой. Но едва она добродушно улыбнулась, указала на старомодное кресло с гнутыми ножками, сел, расслабился. Комната была простая, с плотными коричневыми гардинами, которые обрамляли окна, с иконой Богоматери в углу.

— Проблемы со здоровьем? — спросила экстрасенс приятным, грудным голосом. Она сидела напротив, положив грубоватые руки на круглый стол, смотрела на него внимательными, изучающими глазами.

— Да. — Петр осторожно кивнул.

Он хотел приступить к печальному повествованию, но она опередила его. Глядя поверх головы Белова, принялась перечислять симптомы, те, о которых он рассказывал терапевту. Петр был поражен. Как она могла узнать? Все до малейших деталей. Это походило на чудо.

— И что мне делать? — Сколько надежды вложил он в этот вопрос.

— Попробуем отыскать причину, — деловито сообщила она. — Дайте руку. Левую.

Белов придвинулся к столу, протянул руку. Она положила его ладонь на свою, прикрыла другой. Закрыла глаза. Ладони у нее были теплые и мягкие.

— Ваши проблемы кроются в вашей прежней жизни.

— Что там произошло? — испуганно спросил Белов.

— Попробую вам ответить. — Она отпустила его руку. — Но для этого мне придется погрузить вас в глубокий гипноз. Вы не против?

Петр не имел ничего против глубокого гипноза. Экстрасенс поднялась, обошла стол с такими же гнутыми ножками, как у кресел, встала рядом с Беловым. Ноги у нее были полные.

— Смотрите мне в глаза. — Ее пронзительный взгляд проникал куда-то внутрь. — Сейчас вы заснете. На счет пять. Раз, два, три, четыре, пять…

Она исчезла. Белова окружала темнота. Густая, вязкая. Откуда-то издалека, из другого измерения доносился ее голос:

— Вы сейчас перейдете грань. Вам откроется ваша прежняя жизнь. Вы должны отвечать на мои вопросы. Вам понятно?

— Да. — Белов не удивлял этот голос, приходивший неизвестно откуда.

— Как вас зовут?

— Михаэль Гольдберг.

— Где вы находитесь?

— Не знаю. Здесь бараки… Похоже на немецкий концлагерь. Охранники в эсесовской форме, тощие люди в полосатых робах.

— Что на вас, роба или форма?

— Я в робе. Я — заключенный.

— Почему вы туда попали?

— Не знаю… У меня желтая звезда на груди… Я — еврей.

— Чем вы занимаетесь?

— Обслуживаю печь в крематории. Сжигаю трупы.

— Много трупов?

— Тысячи.

— Кто они?

— Русские, цыгане, поляки. Но больше всего евреев. Здесь в первую очередь убивают евреев.

— Вас мучают угрызения совести?

— Сначала мучили. Теперь не мучают. Я просто делаю то, что от меня требуют… Я должен выжить. Я должен использовать ту возможность, которую дала мне судьба.

Вдруг он ясно вспомнил то, что никак не мог знать в своей последней жизни: город Кобленц в Германии, худощавую черноволосую женщину с миловидным лицом, которая была его женой, пожилых родителей, детей — сына и дочь.

Ему удалось добиться многого — получить образование, стать дипломированным юристом. Спасибо отцу, он привил ему понимание того, что надо самым прилежным образом учиться, надо получить хорошую специальность, хотя сам был владельцем небольшого молочного магазина. Отец давал деньги на учебу.

Михаэлю удалось устроиться в солидную юридическую фирму. Он быстро завоевал там уважение своими знаниями, прилежанием и работоспособностью. Превратившись в человека с хорошей зарплатой и обеспеченным будущим, он смог жениться на той, которая давно ему нравилась. Рахиль стала его женой, очень скоро у них появились дети — сначала сын, а потом дочь. Казалось, ничто не может омрачить существование Михаэля и его близких. Тут пришли к власти нацисты.

После трех погромов отцу пришлось закрыть магазин. Дело было даже не в беспорядке и разрушениях, которые оставляли после себя штурмовики. В магазин перестали ходить покупатели. Казалось бы, Михаэль должен был успокаивать отца, на самом деле отец успокаивал его:

— Все образуется. Им надо удовлетворить свое национальное самолюбие. Это не может продолжаться долго.

Михаэль остался единственным человеком в семье, у которого сохранился заработок. Он получал неплохую зарплату. Норберт Шульце, хозяин и руководитель юридической фирмы, дорожил таким сотрудником. Но и это продолжалось недолго. Как-то Норберт вызвал его к себе. Шульце часто вызывал Михаэля по разным вопросам, но в тот раз он почему-то заволновался, а увидев каменное лицо начальника, сразу все понял.

— Господин Гольдберг, вы прекрасный работник. Знающий, исполнительный. Но я вынужден отказаться от ваших услуг. — Норберт опустил глаза, он не мог выдержать взгляда Михаэля. — Вы знаете, что происходит.

— Знаю, — с трудом выговорил Гольдберг.

— Простите… — Шульце глянул на него с некоторой надеждой. — Я выдам вам большое выходное пособие. — И вновь опустил глаза, помолчав, добавил совсем тихо. — Вам лучше уехать куда-нибудь подальше.

— Да, наверно, лучше уехать…

Никуда он не уехал. Сначала теплилась надежда, что на самом деле все образуется, да и не так просто перебраться за границу, имея столь большую семью. А потом стало поздно. Потом уже и деньги не давали возможности покинуть Германию.

Их разлучили. Сразу по прибытии в лагерь. Он не знал, где жена, где дети, где родители. Всех работоспособных мужчин определили на каменоломни. Это был тяжкий труд. Ему, привыкшему к умственной работе, он давался нелегко. Но Михаэль держался. Он очень переживал по поводу своих детей, жены, родителей — где они, что с ними? Он подозревал, что родителей уже нет в живых. Он не мог предположить ничего определенного по поводу судьбы, постигшей Рахиль. Но дети… Он надеялся, что наци не решатся на такое — уничтожать детей.

Год спустя он попал в крематорий. Не в виде трупа, а человека, обеспечивающего их сжигание. Непосильная работа в каменоломне сменилась менее тяжелой физически, но гораздо более трудной морально. Поначалу ему казалось, что он не сможет привыкнуть. Он привык. «Ты должен выжить, — каждый день по многу раз твердил он самому себе. — Ты должен выжить». Он стал подобен устройству, безотказному, созданному только для обслуживания печи, и не более. Одно страшило его — увидеть среди тел, отправляемых в печь, тела дорогих ему людей. Обошлось.

Михаэль дождался того дня, когда русские освободили лагерь. И не испытал радости. Те немногие, кто остался в живых, радовались. А он — нет. Растерянность наполняла его. Он не понимал, зачем выжил. Что ему делать теперь, когда стало не нужно продолжать свое существование наперекор судьбе? Он последним покинул лагерь, и то не по своей воле. Он продолжал существовать только благодаря заботам врачей в американском госпитале, а потом — сотрудниц еврейской организации, помогавшей бывшим узникам…

Белов ошарашено оглядывал комнату. Стол на гнутых ножках, плотные коричневые гардины обрамляют два окна, икона Богоматери в углу. Рядом полная женщина, похожая на цыганку… Только что перед ним пронеслась другая жизнь. Петр не сомневался — он на самом деле прожил ее. До того, как началась эта, нынешняя.

— Как вы себя чувствуете? — дружелюбно поинтересовалась экстрасенс.

— Как-то странно, — признался Белов. — Не могу поверить… Хотя понимаю, что все так и было… Но… не умещается в голове… — Он с тревогой глянул на женщину, стоявшую рядом. — Рассказать вам?

— Зачем?

— Чтобы вы разобрались.

— Вы уже сделали это. Вы рассказывали мне все, что возникало перед вашим внутренним взором.

Петр дождался, когда она вернется за стол, только после этого осторожно спросил:

— И что вы можете сказать?

— Думаю, что вам можно помочь. Собственно говоря, я уже начала делать это.

— Много времени займет лечение?

— Сейчас трудно сказать. — Она как-то беззаботно пожала плечами. — Может быть, неделю. А может быть, месяц.

Смутившись, он задал следующий вопрос:

— Дорого это будет стоить?

Она чуть небрежно улыбнулась.

— Не переживайте. Я не беру много с небогатых людей.

3

Белов не мог успокоиться — еврей! Он был евреем в прежней жизни. Воспоминания, поселившиеся в нем, вызывали содрогание.

«Чертовы немцы! Убийцы проклятые. Ненавижу».

Он вышел на Варварскую улицу, повернул к площади Свободы. Старые здания стояли с обеих сторон. Они были построены еще до того, как евреев начали преследовать в Германии.

Вечер мог порадовать самого придирчивого человека — ни единого облачка на небе, заходящее солнце отражалось в окнах, воздух еще хранил дневное тепло.

«Эта жизнь не такая уж плохая, — размышлял Белов. — Не столь яркая, как прежняя, и слава Богу. Да, я всего лишь автомеханик. Но у меня все есть — жена, сын, родители. Все живы, здоровы. Я тоже выздоровею. Машины всегда надо будет чинить. Так что на буханку хлеба и кусок масла я до самой пенсии заработать смогу. Лучше жить не ярко, но… не как в прежней жизни…»

Ему вспомнился концлагерь, его работа в крематории, жар печи, уничтожавшей трупы, тошнотворный сладковатый запах, стоявший там. Его передернуло от этих воспоминаний.

— Что так поздно? — спросила Ольга, едва он появился дома.

— Надо было зайти в одно место, — мрачно проговорил он.

Она не стала выяснять, что это за место.

— Ужинать будешь?

— Буду.

Сбросив туфли, он сунул ноги в тапки, прошел в кухню, опустился за стол. Он принялся за еду механически, не вникая в то, что ест. Мысли продолжали одолевать его.

В какой-то момент он глянул на Ольгу, задумчиво изрек:

— Я не знаю, как относиться к немцам после того, что они сделали в тридцатые и сороковые годы.

— Что ты имеешь в виду?

— Концлагеря. Миллионы убитых. В первую очередь, евреев.

Она глянула на него с бурным удивлением.

— Почему вдруг ты вспомнил об этом?

— Ну… вспомнил. — Петр не знал, как объяснить свой интерес.

— В Советском Союзе тоже были концлагеря.

— Да… Но там уничтожали не за национальность.

Ольга невесело усмехнулась:

— Какая разница, за что уничтожают?

Помолчав, он уверенно ответил:

— Есть разница. Есть.

— Ты кушай, а то остынет.

Петр послушался ее, но мысли о давних событиях, к которым он, как оказалось, имел отношение, не покинули его.

Потом он отрывал сына от телевизора, гнал его спать. Позже сам сидел, уставившись на экран. И ничего не видел. В этот вечер его преследовало прошлое. То, о котором Белов ничего не знал еще утром и даже днем.

— Как ты думаешь, если человек помогал преступникам не по своей воле, он все равно виноват? — вдруг спросил он сидевшую рядом жену.

Взгляд Ольги в очередной раз переполнило изумление.

— Что с тобой стряслось сегодня? Задаешь странные вопросы.

— Почему я не могу их задавать?

— Можешь… Но тебя раньше это не волновало. Что с тобой случилось?

Он усмехнулся, невесело, устало, как может усмехаться только многое переживший человек. Трудно было ему признаться Ольге в том, что он ходил к экстрасенсу, и что открылось в результате этого похода.

— Ничего страшного со мной не случилось. Но, все-таки… если человек не по своей воле помогал преступникам, он все равно виноват?

Ольга пожала плечами.

— Если не по своей воле, наверно, не виноват.

А вот Петр не был в этом уверен. Что-то подсказывало ему — виноват. Подобный вывод не шел у него из головы, служил источником раздражения.

Белов долго не мог заснуть в этот вечер, ворочался. Ему опять виделись картины пребывания в концлагере, того ужасного существования, которое влачил он в прежней жизни. Хорошо, что Ольга спала крепко, и ей не мешали его вздохи, шум от очередного поворота на правый или на левый бок.

Проснувшись вконец усталым, невыспавшимся, Белов сел на кровати и так провел минуту, если не больше. Потом сунул ноги в тапочки, поднялся, пошел с мрачным видом в туалет. Когда он чуть позже брился, неодобрительно поглядывая на собственное отражение, вдруг ни с того, ни с сего подумал:

«Вот почему я не люблю евреев. Жизнь евреем доставила мне большие несчастья».

Ощущение, что все встало на свои места, снизошло на него.