Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2008

Леонид Гомберг

Город в Европе

Путевые заметки

Миша — раввин, он снимает квартиру — очень скромную, однокомнатную, «малогабаритную», зато буквально напротив синагоги и недалеко от центра Дюссельдорфа — за триста евро в месяц, выплачивая за нее из своей зарплаты. А вообще-то он — израильтянин. Каторжно трудясь в течение пяти лет, Коган закончил учебу в Иерусалиме, получил диплом, а затем и предложение работать в Германии…

Занятие ведет Михаил Коган

В тот же вечер мы вышли на прогулку по городу. Первое впечатление от новых мест — всегда самое надежное, оно исчезает очень медленно, оставляя послевкусие иногда на долгие годы… Дома в три-четыре этажа, сперва кажутся похожими один на другой, но на самом деле все разные, каждый со своим неповторимым лицом, отличающимся от соседа какими-то деталями, цветом, декором. Палисадники с ухоженными газонами и яркими южными цветами, которые, как казалось мне прежде, трудно увидеть в средней полосе, разве что в оранжерее. Очень много сирени… А за поворотом — деревья, сплошь покрытые нежными лилово-розовыми цветами; в разгар весны лепестки уже начали опадать, припорошив припаркованные авто живым карнавальным конфетти. Я подумал, что это цветет какой-то сорт персика или миндаля. Но выяснилось, что улица засажена сакурой. Оказывается в Дюссельдорфе — самая большая японская община в Европе, которая в память о своей далекой родине и на радость дюссельдорфцам высадила в городе эти великолепные деревья.

В этой части города набережная Рейна — сплошной парк, по дорожкам которого в вечерний час дружно бегают и крутят велосипедные колеса поборники здорового образа жизни. Чуть ли не из-под ног врассыпную улепетывают и прячутся в кустах зайцы, с дерева на дерево сигают непуганые белки. По газону шастают большие толстые скворцы, осанкой и важным видом напоминающие голубей или даже грачей. Вообще все там какое-то ухоженное, упитанное, вальяжное, уверенное в себе.

Рейн совершенно не похож ни на Москву-реку, ни на Неву, ни на Днестр — реки, с которыми я так или иначе знаком. Рейн — быстрый, но не шалавый, совсем не державно величественный и не прикидывающийся богатым дядюшкой. «Рабочая река», — сказал Миша. В самом деле, по нему, как по улице, — туда и сюда снуют теплоходы, буксиры, баржи и прочие трудяги водных дорог.

Часов в девять вечера город затихает. Еще только смеркается, но уже почти не видно прохожих. И вдруг впереди возникает какой-то неясный гул. Идем на звук. По мере приближения становится ясно, что это всеми огнями и голосовыми связками своей собственной жизнью, отдельной от окружающего мира, живет пивная. Причем не только в помещении, но и на улице, прямо на тротуаре, что совсем уж неожиданно для дисциплинированных немцев. Но что интересно: кругом чисто, нигде не видно мусора. Очень много посетителей в почтенном возрасте, и совсем нет подростков. Все говорят громко, в полный голос, но никто не орет истошно, не скандалит. Все адресуются к своим, толкуют о чем-то своем, интересном только внутри этого питейного сообщества. Наши же вопят, чтобы удаль показать — перед всем светом! У немцев расслабуха, у нас — беспредел.

Мы возвращаемся домой. Проходим мимо какой-то забегаловки. Горит свет. Гляжу в окна и вижу сплошь пожилых дам, чинно беседующих за чашкой кофе с пирожным. Смотрю на часы: одиннадцать вечера. Так ведь им же еще домой возвращаться! Не боятся? Скажи я им об этом, вероятно, не поняли бы, о чем это я беспокоюсь…

* * *

Впервые я оказался в Германии в конце 80-х годов. Это было время, когда, что бы прокормиться, все, кому не лень, тащили «в загранку»» всякий товар — от матрешек и балалаек до недорогой «антикварки». В ту пору стена еще стояла, но уже не так незыблемо. Сначала мы ходили «на запад» через официальный пропускной пункт, теряя при этом массу времени. Потом, когда граница стала прозрачной, мы решили идти прямо через пробоины в стене, избегая охрану, разъезжавшую на военных джипах и мотоциклах. Кто-то торговал на рынке в Тиргардтене, кто-то сдавал товар оптом перекупщикам, — все «наши» в предчувствии свободы гулеванили «по-черному», просаживая шальные марки в пивных и ресторанах. Кое-кто покупал по дешевке входившие в моду «видаки», «телеки» с дистанционным управлением и огромные ящики с компьютерными дискетами, считавшиеся особенно выгодным товаром. Потом отстаивал огромные очереди, чтобы получить причитающиеся «таможенные льготы». И шустро отваливал обратно в «совок», сбывал товар перекупщикам и снова покупал визу «в Неметчину». Германия привлекала относительной дешевизной цен, обилием русских, с застойных времен кормившихся вокруг военных городков и знавших местную конъюнктуру, а также возможностью маневрировать между «востоком» и «западом» в пределах одного города.

Шарманщик на улицах Дюссельдорфа

В те годы, когда огромная советская империя пребывала на гране краха, ее сателлиты — сужу по Восточной Германии — чувствовали себя вполне уверенно. Не только с едой не было никаких проблем, но и со шмотками, которые в преддверии объединения распродавали по дешевке. Именно Западный Берлин — для меня, человека, никогда прежде не видевшего «свободного мира» и попавшего в этот самый мир не с парадного хода, предусмотренного для туристов и дипломатов, а прокравшегося вместе с барыгами через «черную дыру» в рушащейся стене — стал не просто откровением, но настоящим потрясением. И слепому было очевидно, что нашей разваливающейся имперской колымаге и через века не догнать бодро загнивающих «капиталистов», как бы там не морочили нам голову штатные идеологи. Разумеется, тогда, завороженный блеском еды, питья и тряпья, я не смог бы толком сформулировать, что суть дела в общественной гармонии потребления. Иными словами, потребление — это не отдельная, самоценная «примочка» или «феничка», за которую надо с кем-то бороться, а часть материальной культуры общества, гармонично связанная с социальной и частной жизнью человека. За этими мудреными словами простая мысль: мир устроен так, что средний человек получает такую зарплату и отчисляет такой налог государству, что оставшиеся на руках деньги позволяют ему достойно жить (а не бороться за существование). Вот в этом — суть дела…

* * *

Еврейская община — по-немецки «юдише гимайнде» — расположена на улице Мауэр-штрассе прямо напротив «раввинской квартиры». Все говорят просто: «гимайнда» — «работаю в гимайнде», «пойдем в гимайнду». Еврейская гимайнда Дюссельдорфа — это синагога с общинными службами, школа, детский сад… У здания синагоги выставлен постоянный пост. Как мне объяснили, все еврейские объекты в Германии охраняются круглосуточно, и не какими-нибудь там охранными организациями, а муниципальной полицией: день и ночь возле синагоги маячит микроавтобус с дюжими «зигфридами» и «брунхильдами» в полицейской форме.

До моего приезда в Дюссельдорф я немногое знал о работе раввина. Думал: сидит себе в конторе, ходит на молитвы и безответственно разглагольствует по субботам.

На самом деле рав Михаэль, как его тут все называют, начинает рабочий день с молитвы в синагоге в 8 часов утра. Потом устремляется в «гимайнду» какого-нибудь небольшого городка, где за отсутствием штатного раввина некому по всем правилам проводить в последний путь еврея, ушедшего в мир иной. После обеда он снова несется куда-то — на занятия в клубах или важную деловую встречу. К вечеру опять в синагоге — всегда готовый подробно отвечать на десятки вопросов, чаще всего, не имеющих никакого отношения к иудаизму. В паузах между молитвами, разъездами и беседами с «прихожанами» рав Михаэль, как и полагается добросовестному учителю, готовится к предстоящим урокам…

На лекцию в город Креефельд мы ехали около получаса по пригородной местности, чрезвычайно ухоженной, я бы даже сказал — прибранной, на прекрасно оборудованном рельсовом транспорте — своеобразной помеси трамвая, метро и электрички, который называется «U-бан», если он спускается под землю, и «S-бан», если он шпарит только по поверхности земли. Может быть, слова «трамвай», а тем белее «электричка» кого-то повергнут в уныние, но спешу успокоить нервную публику: кроме «электротяги», ничего общего с грохочущими и дурно пахнущими монстрами, которые доживают свой век на российских городских окраинах и в пригородах, этот транспорт не имеет.

Дюссельдорф. Ратушная площадь

Население городка Креефельда — порядка 250 тысяч человек, Дюссельдорфа — около 600 тысяч, Кёльна, в котором я был проездом, — более миллиона. Но это лишь статистика. Когда находишься на улицах, понять в каком городе ты оказался — большом или маленьком, провинциальном или столичном, знаменитом или никому неизвестном — просто не возможно: такие же дома и магазины, такой же транспорт и сервис, такие же доброжелательные лица.

Еще до приезда в Дюссельдорф мы договорились с Мишей, что я прочту две лекции в «гимайнде» по некоторым частным проблемам библейской истории, затронутых в моих книгах «От Эдена до Вавилона» и «Дорога на Ханаан». На первую встречу в клубе «Синьор» собрались в основном эмигранты пенсионного возраста, довольно много — человек сорок. Вторая лекция в Техническом клубе больше походила на беседу; это были люди инженерных специальностей средних лет. Кое-кто, извиняясь за опоздание, объяснил, что пришел прямо с работы. Уже первые вопросы показали, что моих слушателей интересует не столько библейская история, сколько современные российские реалии, причем, самые разные: от перспектив российской политики до подробностей частной жизни Аллы Пугачевой и других фигурантов шоу-бизнеса, о чем я, разумеется, понятия не имею. Никто и не ждал от меня компетентных ответов. Собравшиеся просто хотели немного поговорить о России. «Как там у вас в Москве?» — этот абсолютно бессмысленный, но в их устах глобальный, сущностный вопрос преобладал над всеми другими. Понятное желание сравнить мешает адекватно воспринимать как одну, местную, так и другую, некогда оставленную, действительность.

Дюссельдорф. Старый город

Спору нет, эмиграция помогла многим обрести всякие материальные блага, к тому же окружающий их западный образ жизни как бы априорно приподымает аутсайдеров на более высокий уровень. Медицина, образование, материальная культура и сегодня выше в Германии, чем в любом российском «городе-миллионнике» или даже Москве. Конечно, и в России предлагают по-настоящему качественные услуги и товары, но они доступны только тем, кто при российских зарплатах большинства населения готов платить за них цены порой существенно выше европейских… При этом номинальный доход эмигрантов в Германии чрезвычайно мал, но и расходы не велики, благодаря различным социальным льготам. Иногда качественные вещи можно просто брать даром в некоторых благотворительных фондах. Но при этом «новая жизнь» дала им стойкое ощущение неизбежной и неизбывной второсортности, сделав обладателями пусть и изрядного куска, но с чужого стола. Молодежь, конечно, обустраивается и надеется, но людям среднего и старшего возраста рассчитывать не на что. Они ходят в «гимайнду» в безнадежных поисках своего места в жизни.

Пришлый человек, если он не совсем уж бесчувственный чурбан, не может не воспринять там некоей повышенной тональности общения, особой концентрации душевного неблагополучия, пусть иногда умело скрытого…

* * *

Прощальный поход в центр за сувенирами. Выходной день. Жаркое утро. Городские улицы пусты. В Москве это означало бы, что все население ринулось за город на «фазенды»…

Гейне-хаус. В этом доме жил поэт Генрих Гейне

Напомню: Дюссельдорф — столица земли Северная Рейн-Вестфалия, одной из самых густо населенных областей Старого света. Рейн — организующая ось этой уютной, но и весьма деловой вселенной. А Дюссель — просто небольшая речушка, впадающая в Рейн. Дюссельдорф — деревня на Дюсселе. Хотя все права города он получил еще в XIII веке. Так почему же тогда не Дюссельштадт? Видно, переименования у германцев не в чести.

Ратушная площадь вполне узнаваема для россиян моего поколения, успевших без всяких виз покуролесить в Прибалтике. Посреди площади конная статуя Яна Веллема (1679-1719) — местного правителя, расширившего и возвеличившего город. В выходной день на площади яблоку негде упасть: все свободное пространство занято многочисленными временными палатками с рекламой продукции различных европейских фирм. Играет оркестр. Горожане танцуют. Нечего и говорить об обилии пива, сосисок и прочих подходящих закусок. Однако немцы как-то так умеют организовать свое веселье, чтобы ничего не сломать, не запачкать, не потревожить друг друга. И это при том, что весь Альтштадт, Старый город, представляет собой огромный ресторан («самая длинная стойка бара», говорят немцы), в котором, порой прямо по середине улицы, едят дюссельдорфцы — кажется, весь город от мала до велика — компаниями, семьями, парами, по одиночке. Пиршество германского духа! И повсюду — среди обедающих — эта странная излишне легкомысленная эмблема Дюссельдорфа — лихой акробат, исполняющий стойку на руках.

На одной из улиц Старого города, Болкерштрассе, дом, где жил Генрих Гейне. Сегодня здесь расположился культурный центр. Мне с большим трудом удалось сфотографировать здание — все пространство вокруг было занято поглощающими пищу согражданами великого поэта… Многокилометровый, многоголовый организм, жующий тысячами ртов под открытым небом — символ процветания так называемого цивилизованного человечества.

Впрочем, можно сколько угодно иронизировать, но факт остается фактом: дюссельдорфцы создали город для себя, для удобной жизни обычного человека, обывателя,— и уютно обосновались в нем. Скверы, магазины, музеи, закусочные, транспорт, уличное движение — не для благоденствия обнаглевших и разжиревших чиновников, а для общего блага — всех вместе и каждого в отдельности.

Собственно, это и есть мое главное впечатление от поездки. А остальное — размышления к случаю.

Фото автора