Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2008

Нина Королева

Из воспоминаний о давнем

Павел Григорьевич Антокольский

Впервые меня привел к нему Лев Куклин — в Красную Пахру, где П.Г. Антокольский почти безвыездно жил на даче… Потом я познакомилась с А.Э. Миндлиным, красавцем, умницей, другом Ю.Нагибина и В.Конецкого, — сорокалетним человеком, прошедшим войну, тяжело раненым на войне (следы этих ран были заметны на его лице), а в 1960-е годы работавшим инженером в каком-то закрытом «ящике». Миндлин был с юности другом Владимира Антокольского, сына поэта, погибшего на фронте в 1942 году. Они воевали рядом, и Владимир погиб буквально на его глазах. Все это сделало Анатолия чрезвычайно дорогим человеком в доме Павла Григорьевича, и когда он привез меня в Красную Пахру, и я для хозяев дома тоже стала как будто ближе и роднее, чем в первые мои приезды…

Конечно, главным в наших беседах были его стихи.

…Мне было безумно интересно говорить с этим замечательным собеседником и поэтом, «вахтанговцем» по своим театральным симпатиям и «петербуржцем» по великолепной выделке стиха. Конечно, я сильно рисковала, читая ему свои несовершенные вирши, но — обошлось. Анатолий Миндлин много фотографировал нас с Павлом Григорьевичем, часть этих фотографий лежат в отделе рукописей ИМЛИ РАН, часть — у меня. А некоторые, относящиеся к предыдущим моим посещениями, мне прислал сам Павел Григорьевич. Сохранились и четыре его письма, которые я решаюсь напечатать.

1. «Милая Нина!

Эти карточки лежат у меня уже Бог знает сколько времени, но вот сегодня я неожиданно нашел у себя в старой записной книжке Ваш адрес и получил возможность: 1) послать фотографии и 2) крикнуть Вам АУ!..

Что и делаю с удовольствием...

Напишите о себе, о Питере, о том, как прошел у вас День Поэзии. А я живу по-прежнему как рак-отшельник, и День Поэзии прошел для меня как любой другой день года. Понемногу начал марать бумагу, но только в прозе.

Передайте привет от меня всем общим друзьям — т.е. вернее — вашим (вдруг они и вправду наши общие...)

Желаю Вам тысячу прелестных вещей!

Ваш П. Антокольский.

1 декабря 65.»

2. Конверт с адресом: Ленинград В-106. Гаванская 9, кв. 21. Нине Валериановне Королевой. Обратный адрес: Москва Г-34. Ул. Щукина 8-а, кв. 38. П. Антокольский.

Милая Нина!

Спасибо Вам за милый и такой неожиданный подарочек, присланный с Толей Миндлиным. Я рад, что Вы с ним нечаянно познакомились, ведь он товарищ моего Вовы, так что между нами давняя и очень дорогая для меня связь. Как Вы-то живете, небось я задаю вопросы, а ответа буду ждать... до оказии, что ли, — писем писать Вы не любите, кажется, правда?

Ради Бога, объясните, почему это Вы до сей поры не член Союза Писателей? Как это могло случиться? Уж кто-кто в Ленинграде, а Вы, милостивая государыня, давно должны были пройти это горнило! О чем думают Дудин и Сережа Орлов? Или, скажем, Рождественский, Браун?..

Может быть, надо помочь, подтолкнуть кого-нибудь из них, а?

Мне хочется послать вам свой двухтомник, но, увы, мои экземпляры на исходе, новых я уже не достану, но в скором времени пришлю Вам книжку своих переводов, — все, что могу сейчас.

Приезжайте в Москву, почитаете стихи.

Передайте привет Вашему мужу (кажется, физику, ура!) и всем нашим общим друзьям.

Дай Вам Бог всякого добра побольше, в первую очередь новых стихов и новых странствий.

Ваш всегда П. Антокольский.

22 февраля 67.

3. Конверт с адресом: Ленинград В-106. Гаванская ул. 9, кв. 21. Нине Королевой. Обратный адрес: П.Антокольский. ул. Щукина 8-а, кв. 38. Москва Г-34. Штамп на конверте с датой 4.3.67.

«Милая Нина!

Вы прислали мне такое прелестное письмо, что я просто удивляюсь: чем Вы недовольны в нем, да еще называете его «глупым»!..

Сударыня — это письмо умное, серьезное, сердечное и сверх всего очаровательное! Грех Вам жаловаться на себя.

А на жизнь, на окружающее, на чертов Ваш Союз, на людей — отнюдь не грех, да и не только жаловаться, но и судиться с ними на любом Страшном Суде. Я думаю, что Вы еще не в Союзе, потому что не нашел Вашего имени и адреса в нашем Справочнике, а вообще-то говоря не считаю это формальное дело сугубо важным, — точно так же, как и Вы.

Не сердитесь на сигмы и дельты, Бога ради. Еще слава Богу, что эти литеры как-то ненароком завалялись в типографских кассах! Пока жив-здоров Кюхельбекер, мы с Вами так же как-нибудь не пропадем, правда? Но, ссылаясь на него, я все-таки предусматриваю некий крайний, предельный случай, а на жизнь можно полагаться и без Кюхельбекера, верьте моему здравому, семидесятилетнему опыту!

Посылаю Вам свою книжку, только что появившуюся. Хотел было «Двухтомник», — но увы, его уже и не достанешь. 70 тысяч тиража как не бывало — это Вам не Софронов, не Грибачев, ура!..

Целую Ваши руки (не осмеливаюсь на большее...)

Дай вам Бог бодрости, победного духа, путешествий в любом направлении по всем морским и сухопутным трассам.

Ваш Павел.

3 марта 67.»

Сигмы и дельты — это реакция на мои сетования по поводу трудностей с изданием дневников Кюхельбекера, которые я готовила для «Литературных памятников». Кюхельбекер писал по-немецки, по-гречески, по-французски, по-латыни и пр., но в типографии «Науки» не было греческих и пр. литер, и набор получался с чудовищными ошибками.

Я написала Павлу Григорьевичу стихи:

Павел Антокольский

Художник В. Молчанов

Я не показывала Павлу Григорьевичу этого текста.

Однажды он привел меня в гости на соседнюю дачу Семена Кирсанова и познакомил нас со словами: «Сейчас вы увидите лучшее произведение, которое создал Кирсанов за всю свою жизнь — его дачу!» И Семен «подыграл» ему, показав удивительную дверную ручку — в виде туго сплетенной девичьей косы. Он приглядел ее в домоуправлении в Москве, заговорил о ней с работавшими там девушками, — они признали, как неудобны подобные старинные вещицы, у которых нет запирающего замочка. Кирсанов тут же купил в соседнем хозяйственном магазине новую ручку, сам отвинтил старую драгоценность и привинтил им новую — с замочком!.. А «драгоценность» украсила его замечательную дачу.

А потом читались стихи. А потом я слушала стихи Кирсанова на выступлении поэтов в Лужниках, где он читал наряду с новыми корифеями авангарда в поэзии, Вознесенским и Евтушенко, и за пояс заткнул их своими потрясающими рифмами и формальными изысками стиха!

4. «Милая Ниночка!

Тут же, по получении Вашего письма, я нашел одного из поэтов, причастных к редакции «Дня» и рассказал о Ваших огорчениях и негодовании. Оказалось, он в курсе дела, даже сказал, что между вами и злосчастной однофамилицей состоялось некое соглашение: одна подписывается без двух точек над литерой Е, а другая с точками над Ё. Так оно или нет? Кроме того, сообщил, что все стихи той особы уже зарезаны редколлегией.

Увы, парня того я видел в первый раз в жизни и тут же забыл его фамилию. Но он секретарь парторганизации московских поэтов. Никого другого в ЦДЛ в субботу не было. Вот и весь мой отчет.

Но я вижу, что вам не о чем особенно горевать. Та мадам уже не грозит встречаться с молодой соперницей ни ДНЕМ, ни тем более НОЧЬЮ ПОЭЗИИ, а все остальное — в Ваших, в наших руках, дорогая!

Пишу вам на этот раз только на эту, сугубо личную тему, а в другой раз сочиню что-нибудь наоборот.

Дай вам Бог счастья, и не тратьте нервы без сильной необходимости. На дворе весна. Наверное, у вас она еще краше, чем здесь. Рядом море, а солнце везде рядом!

Не забывайте меня.

Ваш П.А.

25 марта 67.»

Это письмо, очевидно, написано в ответ на мое, в котором я сетую на появление в «Дне поэзии» Москвы стихов моей однофамилицы Нины Михайловны Королевой. Сегодня мне стыдно, что я занимала внимание Павла Григорьевича такими пустяками, но из письма видно, как он был ко мне внимателен... Разумеется, никакого «соглашения» между двумя Королевыми не было — ставить точки над Ё или не ставить. Я свою однофамилицу вообще никогда не видела, но публикации ее стихов — насквозь партийных, прославляющих и громогласных — меня огорчали. Я была готова писать при своих публикациях отчество, но — по правилам того времени отчества поэтам не полагалось.

Меня приняли в Союз писателей в 1966 году. В своей рекомендации Павел Григорьевич точно угадал главное в моих стихах (а теперь я замечаю это и в своей прозе) — желание сочувствовать, сорадоваться и сострадать...