Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2007

Василий Аксенов

Потерянная эпоха

Алексей Козлов и Василий Аксенов. Коктебель. Конец 1970-х годов

Всякий раз, этот перехватывающий дыхание силуэт гор вызывает ощущение необузданной свободы. Сбежал! Сбежал! Опять утек!.. Даже в те времена, в шестидесятые и семидесятые годы, возникало странное ощущение вольницы, как будто бы не вполне советская власть. Толпы молодежи водились, собирались по вечерам с гитарами, пели, костры жгли — брожение такое наблюдалось. То ли это было упущение властей, то ли они были там в латентном состоянии, но в общем там действительно возникало ощущение отрыва. Кара-Даг был совершенно открытый. Там в бухточках, вплоть до Разбойничьей, жили какие-то коммуны людей. Жили на крошечных пляжах и гнездились даже в скалах.

В шестидесятые годы там была создана Республика Кара-Даг. Я много раз об этом рассказывал, например, по радио «Свобода».

Дело в том, что в августе 1968 года была оккупирована не только Чехословакия, но еще другая республика — Республика Кара-Даг. Поразительно, но это совпало по дням и даже по часам!.. Все знали, что существует эта Республика Кара-Даг, что там проходят выборы президента, парламента, там существовал и парламент, мисс Кара-Даг выбирали — в общем, резвились ребята. Физики-лирики, я многих из них знал. Жили они в таком месте, которое считалось недоступным с суши. Это было где-то в Львиной или в Разбойничьей бухте. С суши туда можно было спуститься только на тросах. Однажды мы близко с ними соприкоснулись: мы пошли по бухтам такой большой, семейной, писательской компанией с детьми. Я был с сыном, Булат со своим Булькой маленьким, человек двадцать... Мы зашли за Третью Лягушачью, и вдруг, как это часто бывает, начался шторм при ясном небе — огромные волны пошли, захлестывая этот пляжик. Мы прилепились к скалам и вдруг поняли, что мы в очень паршивой ситуации — дальше мы двигаться не можем. С нами дети, а тут и взрослому проплыть до следующих скал близко, но невозможно — захлестывает. И вдруг появились какие-то супермены, в буквальном смысле — черные, выгоревшие дотла, на плавсредствах — надувных матрасах. Они забрали детей и перетащили по морю за скалы в безопасное место. Они нас просто спасли. Это и были те самые люди, которые позже организовали республику...

А с республикой вышла такая история: приходят ко мне два журналиста, два заурядных таких хмырька из феодосийской газеты, и говорят: «Знаете, Василий, у нас готовится очень серьезная акция — ликвидация “республики Кара-Даг”. Там собралась такая шпана, что принято решение на уровне райкома партии ликвидировать вот эту “республику”, потому что оттуда идет порок и вольнодумие». Я говорю: «И что?» — «Да вот, мы идем в составе штурмующей группы, хотите — можете пойти с нами». Разумеется, я с ними не пошел... Но 21 августа (когда советские войска штурмовали Прагу) с моря подошел пограничный катер — закрыл им бухту. А сверху, со стороны гор, их блокировала милиция и начали хватать там людей... Позже я встретил этих двух журналистов, они рассказали, что вот, разгромили всю эту республику, но президент ушел! Неизвестно куда, ушел президент и все! Так Республика Кара-Даг закончила свое существование…

А еще на моих глазах происходило сочинение коктебельского главного гимна: «Ах, что за чудная земля / Вокруг залива Коктебля / Колхозы-бля, совхозы-бля / Природа!..» Это сочинил Владик Бахнов в ответ на статью Аркадия Первенцева, разоблачавшую тех, кто ходит в шортах. Ведь в 63-м было гонение на шорты! Они устраивали облавы, хватали всех, кто в шортах, и в том числе больших советских поэтов, таких как Рождественский. И даже различных лауреатов еще более старшего поколения. Арестовывали, тащили куда-то. Не разбирали. И вот этот Бахнов сочинил такую песенку, она прямо иллюстрировала эту статью, и мы ее хором пели с каким-то безумным весельем! Еще помню, пели сидя на веранде дома Волошина (какие-то комнаты там все же отдавались писателям, и можно было там поселиться): «Мы поедем на луну / Вспашем землю-целину / Мир победит, победит войну! / Мир победит, победит войну! / Мир победит, победит войну! / Мир победит, победит войну!..» Бесконечно!

Воспоминание о Коктебеле. 1931 год. Художник Максимилиан Волошин

Я всегда в Коктебеле работал, хотя там трудно было сосредоточиться. Была у тогдашних писателей довольно гнусная привычка — читать друг другу свои сочинения, собирались по вечерам и читали. Вообще-то это подлость — люди приехали развлекаться, а этот сидит какой-нибудь, очки наденет и читает, а все обязаны слушать, высоколобое собрание... Однажды и я прочел одну пьесу, а там был Алексей Николаевич Арбузов — драматург. Я прочел в шутку, ернически. А он вдруг стал кричать: «Я ненавижу такой театр! Театр должен быть простым! Милым! Легким! Что за издевательство!» Я говорю: «Алексей Николаевич, ну что вы так серьезно, я же ничего — написал, да и все. Я же не претендую на постановку!» А один раз другой драматург, из классиков, читал, вдохновенно отбрасывая листки. Все слушают и боятся рот раскрыть, а прочитанное — просто ужас какой-то, глухомань полнейшая и никто не смеет ничего сказать. А кто-то был «под шофе», и вот этот кто-то говорит: «Ты знаешь, старик, у тебя таз есть, металлический?» — «Ну есть» — «Давай мы положим в таз то, что ты прочел, и сожжем...» Все начали жутко ржать! Позже этот жанр литературных чтений стал засыхать — перестали мучить друг друга.

Как-то отмечали мой день рождения — 35 лет. Приехали Белла и Галя Евтушенко. Они приехали из Москвы на автомобиле. А у автомобиля по дороге выпало переднее стекло. Эти совершенно сумасшедшие бабы без переднего стекла привезли массу валютной выпивки! И на веранде столовой Дома творчества мы открыли бар «Советский валютчик». Мы устроили выпивку по объявлению: первая выпивка — бесплатно, вторая — рубль, третья выпивка — десять рублей, четвертая — сто рублей! Дольше всех держался Алексей Николаевич Арбузов, он на четвертой как встал, так потом уже не отходил от бара. А публика, дефилирующая мимо, жутко ревновала. Кончилось тем, что они не выдержали, ворвались и разграбили весь бар! Вот такие истории бывали в Коктебеле, как-то люди там раскрепощались, освобождались...

Вторжение в Прагу случилось после моего дня рождения, другого, не того веселого. Надо сказать, в то мрачное утро настроение было особое. Три дня не прерываясь шел проливной дождь, размывая сортиры и заливая весь Коктебель нечистотами. Все плыло куда-то, в воздухе была какая-то гадость. Мы с Евтушенко стали шляться и напиваться. Настроение было паршивое. Евтушенко пошел давать телеграмму протеста Брежневу. Телеграфистки перепугались — но он отослал телеграмму, такую уважительную: «Дорогой Леонид Ильич, я считаю это большой ошибкой, это не пойдет на пользу делу социализма...». А я был в совершенно оголтелом состоянии и орал: «Что ты этим гадам телеграммы шлешь!? Их надо за ноги и на столбы подвесить!» Причем — не тихо, а громогласно, специально! На фоне этого всего настроения. Не знаю, как они меня не придушили. Видимо, отсутствие какой-то структуры власти в этом поселке все же было…

Последний раз перед отъездом я был там в 79-м году. Я уже не мог получить путевку в «Литфонд», потому что вышел из Союза писателей, но мы сняли две комнаты в такой «вороньей слободке»... А несколько лет назад, году в 99-м я там побывал, директором дома творчества стал бывший шофер литфондовского грузовика — Лёня. За это время он построил две виллы и купил белый «мерседес». Он катал нас повсюду и как-то вспомнил: «Василий Палыч, вот вы в этом доме жили, помните?» — «Ну конечно, помню» — «А там, знаете ли, была специальная комната, где три человека постоянно сидели на прослушке и постоянно вас слушали!» Он это знал точно, потому что сам туда входил, и его чуть за это не арестовали. Вот такая свобода — каждый вечер закрывались пляжи, появлялись патрули пограничников, гоняли с пляжа засидевшихся влюбленных. Катер проходил, шарил прожектором — очень они боялись, что вдруг убегут, уплывут. Море было пустое — ни парусов, ни кораблей...

Того, нашего, Коктебеля больше нет, но это как потеря эпохи, времени. Оно ушло, но оно и осталось, юность не проходит совсем. Потом, уже в эмиграции, я ездил на греческие острова всякий раз как будто в поисках Коктебеля. Природа похожа, но люди... Такого скопления людей, близких по труду и по духу, не было больше нигде — это все-таки настоящая писательская колония...

Печатается с сокращениями