Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2007

Евгений Минин

Палыч

Жора Ширлиц был доволен жизнью. Спокойная жена, двое сыновей-мальчишек, хорошая зарплата в школе. Работа учителем труда на полторы ставки — это 300 с гаком рублей, еще подработка в домоуправлении — ведение всяческих спортивных секций — плюс 70 рублей к семейному бюджету. Даже когда вышел культовый фильм «Семнадцать мгновений весны», и все, кому не лень, стали называть Жору не Ширлицем, а Штирлицем, тот никак не реагировал на новые регалии, по пословице — хоть горшком зови, только в печь не ставь. А летом в каникулы брал свое семейство и ехал работать в пионерский лагерь на две смены. И дети на воздухе присмотрены, и своим любимым делом занимаешься — выпиливанием–выжиганием с пионерами и октябрятами, опять-таки бюджету пополнение и путевки детям бесплатные. А уж как довольна школа — разнарядку выполнила, и никого насильно посылать не надо, тем более, что основной педагогический контингент школы — женщины с детьми да внуками.

И жизнь была довольна Жорой. Никаких зигзагов и резких поворотов. Текла плавно и размеренно. В лагере Жора во-зился с детьми. На молоденьких вожатых из пединститута не заглядывался, спиртное терпеть не мог, и всегда возил с собой не детективное чтиво, а черненький том Монтеня с золотым тиснением — какая-то необъяснимая тяга была у Жоры к этому древнему французу.

Но вот произошло событие, которое сотрясло Жорину плавно текущую жизнь.

С утра отдежурив и разослав отряды на задания, Жора поспешил на завтрак в столовую, которая уже закрывалась. Дежурные убирали столы, на посудомойке стоял грохот, но Жора услышал, как зашедший с черного хода сантехник Стась, которому не досталась пайка масла на хлеб к утреннему чаю на завтрак, посетовал: «Это все из-за этих городских» — и демонстративно ткнул пальцем в сторону Жоры.

Тот поднялся из за стола…

— На работу надо вовремя приходитьи начинать обход нужно не со столовой. И кормиться нечего здесь — живешь-то неподалеку, не персонал лагеря, значит. Стась возмутился: «Тоже мне начальник, мы таких в белых тапочках видали…!» и еще кое-что на эту тему, но Жора угрожающе приподнялся, и сантехник, недовольно бурча, ретировался.

Позавтракав, Жора поспешил к своим детям в отряд, но за углом столовой его перехватил поджидающий Стась:

— Слышь, Штырлиц, а не поговорить ли нам с тобой? Пройдем?

— В лагере? При детях! — удивился Жора. — Приходи в конце смены, когда разъедутся дети — с удовольствием… побеседуем.

Ширлиц окинул взглядом щуплую фигуру Стася — ему, занимавшемуся боксом в группе знаменитого городского тренера Бомы Брина, который принимал всех, независимо от возраста, а также обалденно вырезал из корешков разных чудищ, было немного смешно от вызова сантехника.

— За один раунд управимся, Стась, только не забудь, приходи! — бросил Жора. Уже звучал горн, старший отряд уходил в лес, и следовало поспешить к своим пионерам и октябрятам.

Медленно и однообразно текли дни смены, пропахшие соснами, духмяным ароматом травы и слегка улавливаемым запахом сырости от озера, на берегу которого располагался пионерлагерь.

В середине смены Жора был дежурным по лагерю. Сидел на скамейке-качелях, обдуваемый легким ветерком, и читал Монтеня. «Надо уметь переносить то, чего нельзя избежать. Наша жизнь подобна мировой гармонии, слагается из вещей противоположных, из разнообразных музыкальных тонов, сладостных и грубых, высоких и низких, мягких и суровых…»

«Ну до чего ж правильно!» — расслабленно улыбался Жора. Вдруг качели остановились.

— Что за книжки читаешь, Штырлиц? — Стась был чуть подвыпивши, и, держась за качели, начал покачиваться вместе с ними, глядя на толстую книгу.

Мишель Монтень

— Монтень это — лениво ответил Жора

— А… Минтень — переиначил фамилию по-своему Стась — Это про ментов что-ли?

— Что-то вроде — у Жоры не было никакого желания втягиваться в дискуссию с сантехником по поводу французского философа, а в данную минуту ему вообще ни с кем не хотелось общаться.

— Ну-ну, пока живой, читай, Штырлиц и про конец смены не забывай — и Стась, напевая про миллион роз, пошел к воротам, откуда к Жоре во всю прыть бежал пионер.

— Что случилось? — привстал с качелей Жора.

— К вам – гости! На мотоцикле!

— Кто ж это мог быть — на мотоцикле? — удивился Жора и зашагал вслед за пионером.

За воротами около черного «Ижа», держа травинку во рту, сидел учитель физкультуры из Жориной школы Евгений Павлович Верезубов. И увидев изумленное лицо приятеля, Палыч, как его называли в коллеги в школе, закричал:

— Жора! Мне грустно! Я как проклятый вожусь на даче, кругом ни одной приличной физиономии, закуска поспела, а посидеть-поговорить не с кем. Слава Богу вспомнил, что ты недалече в пионерлагере — так что располагайся! — Верезубов открыл коляску мотоцикла.

Боже, чего там только не было: пухлые помидоры, огурцы с колкими пупырышками, свежевымытая красно-белая редиска с тоненькими морковинами, кульки из газет на скорую руку с клубникой, черной и красной смородиной, крыжовником.

— С ума сошел, Палыч, — охнул Жора, — нас же кормят здесь совсем неплохо! Этого ж на пол-лагеря хватит!

— А что не съешь — детишкам заберешь! Здорово здесь — воздух какой! — Верезубов растянулся в теньке под сосной. Рядышком прилег Жора! Ароматно пахли помидоры и натертые солью огурчики.

Выпили по капельке — Палыч не любил алкоголь, но использовал его чисто символически!

— За тебя Жора! — Палыч облизал губы. — А что ты не веселый, что за мысля тебя терзает? Небось на постороннюю даму глаз положил?

— Да при чем тут дама, Палыч! — И Жора, улыбаясь, рассказал о перипитиях со Стасем.

Верезубов слушал серьезно и внимательно.

— Ну и что, Жорик, думаешь справишься?

— Да без проблем, Палыч, два удара — восемь дырок. Я же боксировал когда-то у Брина. Разберусь!

— Ой, не скажи, не скажи, — запел Верезубов. — Деревенские — они хитрованы, ой хитрованы. Сам такой! Так просто не отделаешься! Как-бы тебе восемь дырок не сделали. И на сколько дуэлю свою назначили, господа офицеры? На три? Отлично! Я приеду секундировать! Сварганим отличную спектаклю! А потом отметим твою победу за явным преимуществом. Я уже местечко на бережку присмотрел. Классное местечко. Ох, как отметим. Только без меня не начинайте, а то пропустим самое интересное.

Уже горнили подъем с мертвого часа. Жора поднялся. У него как-то полегчало на душе. Страха перед предстоящим поединком не было, но лежала тень принеприятная. Верезубов лихо развернулся, сверкнул своей, в пол-лица улыбкой, поддал газу и затарахтел на стареньком мотоцикле обратно на свою дачу.

Конец смены был как никогда спокойным. Было сдано все имущество — пододеяльники, полотенца и море всякой утвари, набранной на складе за смену. В одиннадцать уже стояли автобусы, дети плакали, расставаясь, педколлекив обсуждал в каком ресторане они отметят закрытие смены. Но вот протяжный гудок автобусов, — и караван двинулся в сторону города, и через несколько минут на опустевший лагерь навалилась непривычная мертвая тишина. Жора услышал щебет птиц, стук волн о привязанные лодки, и его вдруг снова потянуло к Монтеню. «В истинной дружбе — а она мне известна до тонкостей — я отдаю моему другу больше, чем беру у него. Мне больше по душе, когда я сам делаю ему добро, чем когда он делает его мне». Старик Монтень всегда приходил вовремя с нужными словами, словно сидел рядом и произносил короткие фразы, — на душе становилось спокойней и тише. Когда читаешь его, словно разговариваешь с тем, кто и старше, и мудрее, и который всегда рядом.

Раздался легкий свист. У ворот стоял Стась. По-спортивному одетый, подтянутый.

— Эй, Штырлиц, заканчивай читать про своих ментов, пошли место искать. Я сегодня в спортивной форме, сам видишь. Как-никак, на праздник нарядился, так сказать.

Жора глянул на часы — без десяти три, и помня просьбу Верезубова не начинать без него, стал тянуть время.

— Погоди минут пять, дочитаю до конца, — махнул он Стасю. Но чтение в голову уже не шло. Отсидел минуты три, просто так глядя в книгу, и встал, заслышав вдалеке стрекот мотоцикла, подумал — видимо, Палыч спешит. Сунул книжку в спортивную сумку и, закинув ее на плечо, и пошел к Стасю.

Полянка, которую облюбовал Стась, была в двух минутах ходьбы от лагеря, просматривалась часть озера и дорога, по которой где-то внизу пылил мотоцикл.

Но у сосенки Жора вдруг увидел сюрприз: там стояли два мужика с кольями и, не глядя в сторону дуэлянтов, обсуждали последние деревенские новости, грызя семечки!

— Это кто, Стась? — удивился Жора.

— Да, не обращай внимания, дружбаны мои это, всегда помогают, когда туго! — осклабился Стась, — да не дрейфь, штурмбанфюррер!

Жора понял, что поединок может превратиться в побоище, и начал взглядом выбирать лучшую стратегическую позицию, чтобы не получить удар колом сзади. И вдруг, где-то боковым зрением увидел, — что за черт, мерещится, что ли — их поляну окружали эсэсовцы. Жора потряс головой — чертовщина какая-то! Нет, точно, два эсэсовца, в блестящих касках, щелкая на бегу затворами автоматов, заходили в тыл дружбанам Стася. Дружбаны побросали колья и хотели дать деру. Но тот эсэсовец, что поздоровее, голосом Верезубова заорал: «Ахтунг-ахтунг! Хенде хох! Их бин гишоссен!!» — и дружбаны подняли руки.

— Это кто? — ошалевший Стась спросил у ошалевшего Жоры, — дружбаны твои, что ли?

— Ага, — только и смог от изумления выдохнуть тот.

— Послушай, Штырлиц, звиняй, — вдруг забормотал Стась. — Погорячился я, ляпнул фигню. Отпусти мужиков на работу, уборочная у нас, и коровы скоро с дойки припрутся, а…

— Ладно, — как во сне сказал Жора, — мотайте отсюда!

Стась с дружбанами, побросавшими колья, рванули в сторону деревни.

— Финита, блин, комедия! — заорал Жора эсэсовцам, и те опустили стволы своих «шмайсеров» вниз. Верезубов смеялся, снимая каску:

— Ну как тебе, Жорик спектакля?

— Большой театр — ничто! Я то думал — крыша поехала от жары. Представляешь — эсэсовцы в нашей местности. Даете, мужики! Где вы взяли эту всю атрибутику, Палыч?

— Да племяш Леха работает в костюмерном цехе. Попросил со склада на выходные для домашнего спектакля. Ну, как премьера? Аншлаг! — Верезубов покрутил в руках кол, брошенный одним из дружбанов Стася. — Ох, Жорик-Жорик! Предупреждал же, чтобы поосторожней с деревенскими, хитрованы они — убить не убили бы, а лечился бы долго, вся зарплата пошла бы на таблетки. Да, ладно, чего не случилось — того не было! Садись, поехали. Леха с утра мерёжку в нужном месте поставил, ох ушица будет! Старенький «Иж» еле тронулся с места под весом трех мужиков и покатился в сторону небольшого озерка.

А в это время в Слезненском отделении лейтенант Друтько не находил себе места. Сменщик по дежурству запаздывал, а через полчаса должна была начаться трансляция матча минского «Динамо» и московского «Спартака». Друтько распирало от негодования и злости, все выражения, которыми он собирался выразить свои чувства нерадивому сменщику, готовы были вот-вот вырваться наружу. Зазвонил телефон.

— Да, — строго сказал Друтько в трубку. — Что? Какой Стась, какие эсэсовцы? Откуда?

Дальнейшую информацию по телефону изумленный Друтько расценил, как издевательство.

— С автоматами? А Мюллера со Штирлицем с ними не было? — язвительно поинтересовался дежурный. И услышав, что Мюллера не было, а Штирлиц был, и эти эсэсовцы, оказывается, его дружбаны, лейтенант не сдержался, его прорвало:

— Гады-сволочи, мать вашу, уборочная идет вовсю, а вы с залитыми зенками ходите. Раньше до чертиков допивались, а теперь до эсэсовцев. Я вам покажу Штирлица. Завтра наряд пришлем, всех, кому эсэсовцы мерещатся на пятнадцать суток заберем. Я вам алкоголикам усторою гестапо! Хоть воздух в деревне две недели чище будет! И тебе, Стась, покажу как издеваться над дежурным при исполнении! Вы меня еще запомните!

Дверь открылась, зашел сменщик:

— Лейтенант, чо орешь!

— А, алкаши довели, — Друтько уже выпустил пар негодования и предъявлять претензии опоздавшему сменщику уже не хотелось, да и некогда было. Схватив фуражку, Друтько заспешил домой…

А на берегу озерка потрескивал костер. Леха вытащил мережку, в которую угодило несколько щурят, крупные окушки, красноперка. Мелочь Леха отпустил на свободу, а крупную рыбешку почистил и бросил в кипевшую воду, где уже плавали, как подружки морковка с луковицей. Запахло ухой. Палыч налил, как всегда символически — за дружбу. Потом втроем — Жорик и Верезубов и Леха — ели ароматную уху из алюминиевых мисок, глядя на созревающий закат, наполняющий озерко невиданной краской. Кружилась голова. Какое-то блаженство снизошло на всю троицу мужиков и хотелось, чтобы время остановилось. Чтобы так было вечно. Хоть немножко вечно, но…

Но через год Жора со своим семейством уехал в далекую страну, находящуюся на другом материке, а Палыч через несколько лет уволился из школы и уехал в деревню к своим теткам — работать на земле. Все-таки исполнил то, о чем мечтал все время, но лет через пять после увольнения со школы, Палыч, а он был гипертоником, скоропостижно умер.

Узнав о смерти Палыча, Жора долго сидел на балконе, глядя на южное заходящее перезревшее солнце, текущее тяжелой краской, от алой до пурпурной, а потом открыл все тот же потрепанный томик Монтеня.

«Когда вверяю и препоручаю себя своей памяти, я цепляюсь за нее с такой силой, что чрезмерно отягощаю ее, и она пугается своего груза…»