Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2010

Леонид Гомберг

Так начиналась новая жизнь

С недавних пор у нас происходят странные вещи. В Доме культуры имени Надежды Константиновны, где уже лет пятнадцать трудится мой давний приятель Леха Миров, после жестоких андроповских репрессий вдруг отменили обязательную регистрацию прихода и ухода сотрудников. Амбарная книга с записями еще некоторое время валялась в гардеробе без всякой надобности, пока кто-то не нарисовал на обложке смачный мужской член с коварной подписью «ум, честь и совесть нашей эпохи». Все бы ничего, да только рисунок был выполнен с таким виртуозным мастерством, с такими удивительными подробностями, что след этого художества сам собой потянулся в студию изобразительного искусства, которая входила в отдел культмассовой работы, возглавляемый Мировым на общественных началах. Впрочем, следствие, возбужденное администрацией так ни к чему не привело. После этого прискорбного факта книга была окончательно изъята из обращения, но еще некоторое время в качестве вещдока лежала на шкафу в кабинете завуча.

На фоне этого безобразия по радио заговорили об ускорении и гласности. Я сам наблюдал, как дядя Коля с Преображенки пытался выговорить слово «интенсификация» в своих поучениях окрестным алкашам и даже поспорил с Мировым на бутылку пива, удастся ли ему эта непростая затея. Но через несколько минут томления нам пришлось согласиться на ничью. Ну, это к слову… Потом заговорили вслух, что евреев скоро начнут выпускать, но я, признаться, в это совершенно не верил. Начнут отпускать понемногу – попрут все, кто-то под видом евреев, кто-то под видом членов семей, а кто-то и просто так за компанию – потому что разрешили. Никакой Израиль не выдержит.

Дальше – больше: вдруг без всяких видимых причин закрыли на капремонт пивную напротив. А тут еще поползли угрожающие слухи о намерении властей прекратить продажу спиртных напитков и объявить «сухой закон», чтобы, как пояснил дядя Коля, «мировая закулиса окончательно не споила русский народ». Откуда эта «закулиса» взялась, и на кой хрен ей русский народ, дядя Коля не знал.

Настроение, однако, было мутное. Руководитель поискового краеведческого отряда Леха Миров уже час томился в ожидании своего преданного ученика и оруженосца, студента-медика Ромки Конецкого, который имел твердое обыкновение приходить «к шефу» после рабочего дня под выходные с обязательными тремя бутылками портвейна «Чашма», продававшегося в соседнем магазине, прозванном «девятнадцатым» за неимением настоящего имени. Ромка с ранних лет ходил с Мировым в экспедиции, объехал полстраны, думал поступать на геофак, но неожиданно свернул в медицину, о чем, впрочем, не жалел и даже иногда притаскивал «шефу» с практики пузырек со спиртом. В ожидании припозднившегося «медика» (так Миров называл Конецкого, когда злился) Леха открыл Журнал посещаемости занятий, но работать не мог, переживал и тупо смотрел на белые разлинованные страницы.

От нечего делать Миров взглянул на часы, свои любимые, командирские, и увидел дату: 16.05.85.

Тут дверь, наконец, открылась, и он… не увидел даже, а именно почувствовал растерянное, перевернутое лицо Конецкого.

– Ну? – спросил Миров.

– Хреново, – ответил Конецкий. – «Девятнадцатый» закрыт.

– Ты спросил Зинаиду? Дверь подергал?

– Глухо. Там висит замок. Наверно, проворовались.

– Что делать будем? – в задумчивости проговорил Миров.

– Пошли на Преображенку. В большой гастроном.

Миров был раздосадован: не удалось принять на грудь сходу. Непруха! А он уже загодя приготовил пару аппетитных бутербродов с колбасой и даже соленый огурчик припас. Выбирать, однако, не приходилось. Миров уложил в сумку закуску, прихватил на дом Журнал посещаемости, надел ветровку и мрачно выдохнул: «Пошли!».

Стояла вдохновенная теплынь середины мая. Светило солнце, неяркое, весеннее, предвечернее. Листья на тополях совсем раскрылись, обрели силу и цвет. Да, стакан портвейна явно не помешал бы освежить настроение…

В гастрономе «Преображенском» происходило немыслимое. Все отделы – бакалея, овощи, мясо-рыба – торговали в обычном режиме,– там шумели очереди, кипела жизнь. Только вино-водочный пребывал в глухом оцепенении: у прилавка, где в это время суток обычно на смерть бились изголодавшиеся за день работяги, царило гробовое молчание, на полках, глумливо ухмыляясь, ровными рядами выстроились бутылки грушевой воды. Продавец в отделе отсутствовал за ненадобностью.

Друзья вышли на улицу. Неподалеку стоял здешний завсегдатай дядя Коля и что-то азартно втолковывал двум поиздержавшимся забулдыгам. Миров и Конецкий подошли поближе, но, собственно, ничего нового не узнали: сегодня в силу вступил указ, регулирующий торговлю спиртным; согласно указу алкоголь должны продавать с 14 часов, но отдел так и не открылся – ни в 14, ни в 15 – никогда. Действительно, про указ слышали все, но никто не предал этому особого значения. В стране время от времени проходили компании борьбы с чем-нибудь мало осязаемым: с табачным дымом, бракоделами и «несунами», низкопоклонниками перед иностранщиной. Началу таких компаний всегда сопутствует некоторое неудобство жизни. Ну, вроде того, что при запрете на курение в ресторанах приходилось платить официанту рубль за то, чтобы он принес пепельницу и отвернулся. Мы, конечно, одобряем меры, но по искоренению действуем лениво. Такого свирепого начала не ожидал никто. Миров и Конецкий постучали в подсобку. Через несколько минут дверь приоткрылась, и в щель просунулась взлохмаченная голова Борьки-Валета, тутошнего кладовщика, известного бабника и «каталы» из ресторана «Уксус».

– Вам что? – спросил Борька.

– Красное есть?

– Ничего нет.

– Как ничего? А что есть?

– Ничего.

– И водки нет?

– Нет.

– А будет?

– Не знаю. Ночью мы все запасы «скинули», а больше ничего не привезли.

– А пиво? – с отчаянием выдохнул Конецкий

– Какое пиво? Пива у нас уже полгода нет.

– А что делать, Борь?

– А я почем знаю… Все, ребята. У нас ревизия.

Борька с раздражением захлопнул дверь перед носом страждущих.

Ребята остались в полном недоумении. На улице дяди Колина компания стояла с потухшим взглядом. В воздухе разлилась безнадега.

– Поехали на Самотеку, – вдруг уверено сказал Миров. – Я там всех знаю.

Далековато, конечно. А что делать? Сели на метро и поехали.

На Самотеке их ждал очередной удар ниже пояса: в помещении винного магазина открылся кондитерский отдел соседней булочной. Ничего подобного невозможно было разглядеть и в кошмарном сне.

Миров первым пришел в себя и потащил товарища по несчастью в Столешников. Но и там полный облом: магазин, который с дореволюционных времен москвичи называют «Дюпре» по имени старого хозяина-француза, был закрыт на огромный висячий замок. Наверно, впервые после НЭПа.

В полном отчаянье ребята бросились в Елисеевский гастроном на улице Горького. Это был последний шанс. Близилось время закрытия. Как говорил классик, дальше – тишина. Но Елисеевский работал, винный отдел пребывал в оживлении, там даже сформировалась небольшая очередь. Неужели повезло? То, что увидели Миров и Конецкий, находилось за гранью привычной реальности: народ бодро раскупал дорогущий грузинский коньяк «КВ» семилетней выдержки за 17 рублей 40 копеек – так называемую «белую головку», – который и к праздничному столу могли позволить себе немногие. Объявили, что отдел скоро закрывается, и что, мол, просьба освободить… Ребята пересчитали наличность – вышло 9 рублей 80 копеек. Не так плохо, казалось бы: на эти деньги можно было купить две бутылки водки, уж не говоря о портвейне «Чашма» – целый банкет закатить! Но сейчас это богатство оказалось совершенно бесполезным.

– Граждане, прошу освободить помещение, – послышался чей-то тусклый голос.

Миров только и успел подумать: ну, все… Он резким движением сорвал со своей руки любимые командирские часы и заорал:

– Глядите, товарищи, часы новые, почти японские, за червонец отдаю…

Он поднял часы над головой, словно знамя.

– Глядите, товарищи…

Остатки небольшой очереди повернулись к нему и взглянули, – кто с жалостью, кто с досадой, а кто и возмущением…

Вдруг, откуда не возьмись, появились местные работнички порядка и принялись буквально выталкивать некрупную Лехину фигуру из магазина…

– Часы новые, за червонец, – орал окончательно скомканный Миров.

Конецкий бросился на помощь. Но обоих как-то вдруг очень быстро и профессионально скрутили и вытолкали на улицу…

– Ты, халуй, сука, не трогай меня руками, падла. Люди вы или нет!..

Из упавшей на тротуар сумки вывалились Журнал посещаемости, бутерброды, соленый огурец, футляр для очков, авторучка. Миров стал запихивать свое хозяйство обратно и вдруг, как бы передумав, принялся швырять помятую закуску в спину «халуев», потом встал на четвереньки и завыл по-волчьи: у-у-у-суки-и-и-и… Ромка бросился подымать друга.

– Леш, а Леш, успокойся, а… Еще не все потеряно. Пойдем, поищем у таксистов…

Но Леха Миров не унимался: у-у-у-суки-и-и-и… комуняки-и-и-и…

Пройдет неделя-другая, и толпы страждущих организуются и выстроятся в нескончаемую очередь от Калининграда до Владивостока, будут стоять в ней сутками, платить вдвое и втрое за бутылку «бормотухи», травиться, отлеживаться, отпиваться чайком и вновь занимать очередь поутру.

– Леш, а Леш, давай поднимайся, поехали к трем вокзалам.

Так начиналась новая жизнь.