Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2010

Кирилл Ковальджи

Заседала строгая комиссия…

Кирилл Ковальджи

Жила-была Комиссия при Ельцине. Общественная. Она была призвана помочь Президенту в осуществлении его права на помилование. Комиссия заседала по вторникам, рассматривала ходатайства осужденных. Сотни дел, как правило, кровоточащих. Участники обсуждения – люди весьма разные, непохожие –вникали, спорили, взвешивая по-своему человеческие судьбы. И я там был, могу засвидетельствовать – вредное было «производство». Молока не давали. Зато от щедрот казны в обеденный перерыв преподносили нам бутерброды, бисквиты, минералку, чай с сахаром. И за то спасибо.

Так прошло несколько лет. Настал новый век, а с ним и новый Президент России. Однажды мы принесли очередные толстые папки дел, сели за длинный стол в бывшем кабинете Пуго, поработали часа три, но к перерыву бутерброды не принесли. Наши недоуменные взгляды обратились к председателю Комиссии, Анатолию Игнатьевичу Приставкину. Тот позвонил в буфет и, выслушав ответ, высоко вскинул брови:

– Как это – не положено?!

Оказывается, в новом квартале не внесли в смету соответствующие «расходы». Верней, обнаружилось, что вообще ничего такого не полагалось, Комиссия-то общественная, кто-то что-то при Ельцине недосмотрел.

Не скрою, нас задело. Ладно, сами согласились работать задаром, однако все-таки… Где-то изволили нам выразить мелочное пренебрежение. Кто, мол, такие? А вот такие: слева от меня сидел Булат Окуджава, справа – Мариэтта Чудакова, напротив – Лев Разгон, Юлий Крелин, Феликс Светов. А еще Марк Розовский, Владимир Илюшенко, Александр. Бовин, Владимир Борщев, протоирей Александр Борисов. Не говорю уже о видных юристах, журналистах, заслуженных работниках правоохранительных органов.

Комиссия не была лишена чувства юмора, – Юлий Крелин на следующем заседании зачитал сочиненную им блестящую сатиру про Великую Бюрократию, про ее бюджет и буфет. Посмеялись мы вволю и перешли к очередным делам.

Анатолий Приставкин

Не знаю, были ли «жучки» в кабинете или нет, но в верхах вдруг задались интересным вопросом: а что это за Комиссия, чем занимается и отчего качает права? Кого предлагает миловать? И надо ли вообще миловать?

Через неделю угощение нам холодно вернули. Но одновременно с этой «победой» среди секретарш администрации поползли упорные слухи, что Комиссия долго не протянет (аппарат всегда все знает).

И действительно…

Я бы ограничился таким несерьезным штришком о делах «давно минувших дней», – сама суть событий и так известна, – отражена в печати и может составить увесистый том. Кстати, Валентин Оскоцкий собрал чуть ли не всю летопись этой истории…

Страсти улеглись, страница, так сказать, перевернута, но вот через шесть лет появился пасквиль. Огромный, двухсотстраничный, сочиненный Андреем Мальгиным – «Советник президента» (2007), где Анатолий Игнатьевич Приставкин выступает под прозрачным «псевдонимом» Игнатий Присядкин. Пасквиль открывается с краткой характеристики нашей Комиссии, стыдливо переименованной в «правозащитную». Мальгин пишет:

«…При прежних «демократических» властях была создана некая президентская комиссия, защищавшая, как казалось ее членам, попиравшиеся права человека. Она просуществовала несколько лет, писатель Присядкин на общественных началах был ее руководителем... Комиссия заседала в бывших кабинетах ЦК КПСС, так что можно сказать, что вместе со зданием ей достались, собственно говоря, и чиновники. …Короче, при новом президенте дилетантскую комиссию разогнали …Раздался обычный в таких случаях крик «Наших бьют!» Квартира Присядкиных превратилась в штаб. Пресс-конференция следовала за пресс-конференцией, газеты бурлили, олигархические телеканалы смаковали возмущенные речи лучших представителей нашей интеллигенции, заволновались зарубежные правозащитники в лице ОБСЕ. И молодой президент… чтоб заткнуть этот фонтан нечистот… просто цинично взял к себе Присядкина на хорошую, но ничего не решающую должность. Ему в качестве советника поручалось курировать те самые вопросы, которыми занималась разогнанная комиссия».

Что ни фраза – искажения, передергивания и, в довершении всего, Мальгин называет общественную реакцию на проблемы помилования «фонтаном нечистот».

Коли так, то, как говорится, «не могу молчать».

Никогда не думал, что мне придется столкнуться с миром преступности. Пусть опосредованно, но все-таки... По своей душевной, как говорится, организации я – литератор, склонный к лиризму, сочинитель стихов, и вдруг, в полном противоречии с этой склонностью, еженедельно погружался в изучение десятков и сотен уголовных дел! Может быть, подспудным толчком согласиться было то, что в свое время (в 1954 году) я добивался помилования отца, дошел до самого Ворошилова, тогдашнего Председателя Президиума Верховного Совета СССР, и добился. Отец был помилован, освобожден…

Итак, я почти пять лет участвовал в работе Комиссии. Мрачная картина вырисовывалась перед нами. Подавляющее большинство преступлений в России совершается в состоянии беспробудного пьянства. И, как правило, пьяный в почти невменяемом состоянии за минуту до преступления не знает, что совершит. А после глазам своим не верит… Все сдуру, в зверином, кровавом угаре. «Народная» беда, застарелая болезнь, которая царит там, где беспросветность, бескультурье… Сидят сотни тысяч преступников, большинство – «бытовики». Как с ними быть? Дело в том, что срок заключения в наших условиях не способствует так называемому исправлению. В тюрьмах и лагерях «сверхнормативная» скученность, свирепствует туберкулез – такая кара не предусмотрена ни в каком приговоре.

Кроме частных, бытовых преступлений наша сегодняшняя действительность «богата» впечатляющими по масштабам махинациями, коррупцией, заказными убийствами (политическими и рыночными), похищением людей, терроризмом...

Так вот, если судить по сотням и тысячам дел, проходивших через Комиссию, то этих преступлений как бы не существует. Такие дела к нам не попадали. Да и где они?

Где независимость судей, равенство всех перед законом? Если общество не добьется этого, не будет нам помилования!

Вспоминается, как и когда стал знаменит генпрокурор Скуратов. Его редкостная энергия перед всей страной и миром раскрылась лишь в яростной самозащите. Не в профессиональной области, не в деле Мавроди, не в разоблачении заказчиков убийства Меня, Холодова, Листьева, Старовойтовой, не в борьбе с шовинистическими выпадами скинхедов и им подобных!

Что же произошло на самом деле с Комиссией? Она была независимой, негосударственной организацией – клеточкой гражданского общества. Выражением ее нравственного авторитета. Комиссия как своеобразный «суд присяжных», а верней – рискну сказать – суд совести, стремилась разобраться в судьбе каждого отдельного осужденного, просящего о помиловании. Были среди нас и весьма жесткие максималисты (например, Аркадий Вайнер) и весьма милосердные либералы (как Лев Разгон). В принципиальных дебатах рождались (путем голосования) те или иные рекомендации Президенту.

Можно ли утверждать, что наши решения всегда были безупречными? Не могу ответить однозначно. Дело в том, что все ходатайства о помиловании поступали в соответствующее Управление, которое просеивало их и предлагало нашему вниманию только часть – те, которые считало нужным обсудить. Для Комиссии дела подготавливались в виде краткого резюме (полторы-две страницы). В сложных случаях мы требовали все материалы дела (это случалось все-таки редко). Обычно решения принимались по подготовленным выжимкам, их было вначале по 50-60 на одно заседание, потом почему-то их количество дошло до 100-150-ти… Папки мы брали на дом, изучали в течение недели. Комиссия была совершенно неподкупна, ручаюсь. Однако практически приходилось принимать на веру все, что нам предоставляло Управление. Если администрация лагеря была коррумпирована, мы не имели возможности это проверить. Не имели мы права и подвергать сомнению вынесенные приговоры, хотя нередко их несправедливость буквально бросалась в глаза...

Оплошности помилования были единичными, а несправедливые осуждения – сплошь да рядом.

Повели как-то нас на «экскурсию» в Бутырки. После выполнения строгих формальностей мы вступили на территорию знаменитой московской тюрьмы. Гулкие каменные коридоры, глухие двери по обеим сторонам. Заглядывали в камеры предварительного заключения. Вслед за скрежетом открываемых засовов и замков в лицо ударял горячий спертый воздух, в котором неделями, месяцами держали тех, кто ждал конца следствия и суда. То есть сидели как наказанные те, вина которых не была доказана. В камерах, рассчитанных на тридцать человек, сидели около ста (в три яруса). Полуодетые, обливающиеся потом. Тут же на веревках сушилось белье. Мы выслушивали жалобы, что-то обещали…

В одной из камер узнали, что среди членов Комиссии – Булат Окуджава. Кто-то с нар обрадовано вскрикнул: – Где он? Пусть споет!

А Булат – был единственным из нас, кто не стал заходить ни в одну из камер. Он почему-то в коридоре шагал взад-вперед и нервно курил…

Зато Лев Разгон не только заходил и со знанием дела задавал вопросы, а и попросил, чтобы его провели к той камере, где он сам сидел в 1937 году. Он хорошо ее помнил. Никогда не забуду выражение его лица, когда он оказался перед дверью «своей» клетушки. Выражение боли и печали и одновременно – недоумения. Словно не верилось, что сбылось такое. Вот он почти через шестьдесят лет пришел с воли взглянуть на место своего заключения. Тогда казалось – он навсегда выброшен из жизни беспощадной силой сталинского режима. И где он, тот режим? А камера та же…

А еще мне запомнилась камера смертников. В каменном узком «купе» – двое. Один равнодушно отвернулся, а другой, то ли узбек, то ли казах, еще молодой, с жалкой улыбкой молча протянул мне в подарок вылепленного из хлебного мякиша человечка. Я не взял. Поблагодарил, но не взял, не знаю – почему…

Я испытал чувство жалости к нему. Понятия не имел, какое преступление он совершил, да и не стал допытываться. Ничего такого на лице у него не было написано. Передо мной был несчастный человек, еще молодой, обреченный долго, навсегда, до самой смерти прозябать в каменном мешке…

Вопрос к тем, кто за смертную казнь: почему вы думаете, что пожизненное заключение – это вроде помилования? Когда вводился мораторий на исполнение смертных приговоров, Комиссия несколько раз сталкивалась с просьбами осужденных: дайте 25 лет, только не пожизненное. Уж лучше смертная казнь…

Формальные претензии к нашей работе со стороны администрации Президента в лице Виктора Иванова и Минюста привели к тому, что Президент перестал рассматривать наши рекомендации… Положение становилось нетерпимым, и мы осенью 2001 года обратились к Президенту со следующим письмом:

«Уважаемый Владимир Владимирович!

Мы, члены Комиссии по вопросам помилования при Президенте РФ, вынуждены обраться в Вам в связи с тем, что работа Комиссии фактически блокирована с сентября прошлого года. Рекомендации Комиссии не приняты и не отклонены – материалы просто не представляются на Ваше рассмотрение. Таких дел скопилось свыше трех тысяч. А ведь за каждым – судьба человека!

Положительные решения (сокращение срока заключения или освобождение из мест лишения свободы) предлагаются Комиссией только в тех немногих случаях, когда осужденный отбыл большую часть наказания, доказал свое исправление (основание – характеристика администрации ИТЛ), и есть надежда, что заключенный, вернувшись в общество (а он должен вернуться!), сможет к нему адаптироваться. Учитываются семейные обстоятельства, возраст, состояние здоровья, особенности биографии.

Общество не заинтересовано в том, чтобы осужденные выходили из заключения озлобленными и представляли для него еще большую опасность, чем до наказания. Карательные меры не должны исключать надежду на исправление преступника. Проявление гуманизма со стороны общества (а именно к этому призвана Комиссия) неизбежно сопряжено с определенным риском, но обоснованное и взвешенное милосердие приносит больше пользы, способствуя смягчению нравов.

Убедительно просим Вас о встрече с Комиссией.»

Дошло ли это письмо до Президента – не знаю, зато его Администрация поручила организовать в СМИ дискредитацию Комиссии. Появились явно заказные статья Л. Радзиховского, А. Хинштейна и др

Если я обращаюсь к своему участию в дискуссии, то только потому, что я пишу «от себя», а не хронику. Полемика в печати была весьма обширной, собранные Валентином Оскоцким материалы, повторяю, составляют увесистый том…

Выступая на конференции в Саратове, я сказал (текст привожу по стенограмме):

«Позвольте мне небольшую реплику. Здесь говорилось о том, что Комиссию следовало бы добавить побольше специалистов, то есть юристов и работников правоохранительных органов. Но, во-первых, специалисты у нас есть, и вполне квалифицированные, во-вторых, не в специалистах дело. Специалисты свое слово сказали, вынося приговор. Когда осужденный пишет ходатайство о помиловании, он не оспаривает прошлое. Он печется о своей дальнейшей жизни. Теперь о нем как об отдельной личности судят не законники, а представители общества, куда осужденный должен вернуться – писатели, священники, врачи, то есть члены Комиссии по помилованию. Теперь на первом плане не статья уголовного кодекса, а данный конкретный человек, его судьба. Одному преступнику – Родиону Раскольникову – Достоевский посвятил целый роман. В конце произведения раскаявшийся Раскольников уже другой человек...

Еще упрек в наш адрес: мы якобы не учитываем страдания потерпевших, их интересы. Но потерпевшие даже по прошествии длительного времени не могут быть объективными, это естественно. К тому же нельзя упрекать военного врача на фронте, что он не стреляет, не убивает врагов. У него другая миссия. Во всяком деле есть разделение труда...

Журналист Радзиховский упрекнул нас в закрытости, в отсутствии гласности. Но он ни разу не побывал на наших заседаниях. Пожалуйста, мы можем довести гласность до предела. Каждый вторник мы выносим свои рекомендации Президенту – кого следует помиловать. Мы можем информировать об этом всех журналистов.»

Покойный Юлий Крелин, известный врач и писатель, тогда заметил:

– Ребята, хорошо выступаем, но все уже решено заранее.

Он был прав. Несмотря на то, что общественная реакция в защиту Комиссии была весьма бурной.

На одной из пресс-конференций, когда уже было принято решение об упразднении Комиссии (дату не помню), я сказал:

– Помилование – это далеко не всегда освобождение от дальнейшего наказания. По большей части – это сокращение срока, это поощрение к предстоящему возврату в общество.

Давайте не обманывать себя. Большинство заключенных все равно выйдет на свободу. Вопрос в том, какими они выйдут? Неужели вы хотите, чтобы они вышли хуже, чем вошли? Неужели нет раскаявшихся, нет несчастных, больных, многосемейных, кого можно поощрить – выпустить раньше срока? От сумы и тюрьмы не зарекайся. Это хочется напомнить тем чиновникам, которые выказывают особое равнодушие к судьбе заключенных.

Приведу пример. Мы предложили помиловать Александра Г., проходившего по разряду «тяжкие и особо тяжкие преступления». Почему?

Да потому, что в момент преступления ему было 14 лет. Его подпоил старший двоюродный брат, напал вместе с ним на прохожих, дрался, угрожал газовым пистолетом. Братья отняли кожаную куртку, кольцо, берет и 10 рублей. Их задержали, вещи возвращены потерпевшим. Суд, отметив пассивную роль и возраст Александра, все-таки приговорил его к 5 (!) годам лишения свободы с конфискацией имущества (!) …Парень отсидел около трех (!) лет, характеризуется положительно, неоднократно поощрялся, переведен на льготные условия. Окончил 11 классов вечерней школы и профучилище по специальности слесаря. «В содеянном раскаивается (цитирую характеристику Администрации воспитательного учреждения), оказывает положительное влияние на других несовершеннолетних осужденных.» Отец Александра недавно умер...

Спрашивается, зачем парню сидеть еще два года? Он станет лучше?

Наше предложение о помиловании Александра Г. попало не к Президенту, а на стол к работнику администрации Президента Виктору Иванову, он продержал у себя дело чуть ли не полгода, потом отослал его в Минюст на экспертизу. Минюст отклонил нашу рекомендацию…

P.S. Стоит отметить, что после упразднения Комиссии и Радзиховский, и Хинштейн, и их единомышленники сразу напрочь перестали интересоваться, как в нашей стране обстоит дело с помилованием. Наверное, теперь все в полном ажуре…

А. Хинштейн, напечатавший в «Московском комсомольце» статью против Комиссии по помилованию, основываясь исключительно на материалах, предоставленных ему Минюстом, не пожелавший ни проверить факты, ни прийти на наши заседания, в «Известиях» от 24 декабря 2001 написал (не о себе ли?):

«Журналистский мир узок. Внутри него все знают, кто занимается реальными расследованиями, а кто просто публикует без проверки запущенную кем-то дезинформацию».

Воистину так!

Куда в большей мере это относится к Андрею Мальгину, которому зачем-то понадобилось вернуться к прошлому, чтобы очернить его. А работа Комиссии и его председателя – достойная страница нашей недавней общественной истории. О чем и свидетельствую.