Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2011

Нухим Волф Юдка Западинский, его жена Ханна. Их дочери – Роня Хая и Рухь Лэя (справа)

Лариса Рябченко

Они остаются со мной

Мой отец родился 5 декабря 1922 года. Из мальчиков этого года рождения, как и 1923-го, после войны выжило 3 процента. Он был вторым сыном в семье, а всего их было трое – все мальчики. Его мать – Рухь Лэя Западинская – была дочерью очень богатого человека, купца первой гильдии в Одессе. Но в Одессу ее отец – Нухим Вольф Юдка Западинский приехал из Прилук, где женился на Ханне Заславской. В Прилуках – маленьком городе тогдашней Малороссии – нельзя было стать купцом первой гильдии. А в Одессе нельзя было жить купцам даже 3-й или 2-й гильдии – им не давали вида на жительство.

В царской России был список городов, в которых не давали вида на жительство евреям. Можно было жить только в местечках – Витебске (Марк Шагал), Бобруйске, Могилеве, Житомире, Бердичеве (где венчался с Элеонорой Ганской Оноре де Бальзак). При этом в местечках нельзя было занимать никаких официальных государственных должностей – полицейского, судьи, старшины и т.д., нельзя было покупать землю, нельзя было держать завод. Нищета в этих местечках была страшная. При этом гарантий на право жительства вне оседлости не было даже для купцов первой гильдии и для лиц свободных профессий с высшим образованием. Без вида на жительство человек не мог жениться, не мог купить или снять квартиру, не мог поехать за границу, так как не мог получить заграничный паспорт. Дворники все имели бляху – жетон, согласно которому они были осведомителями, помощниками, нештатными сотрудниками (не получая за это жалование от властей) в полиции и обязаны были взять паспорт на прописку в полиции у всякого человека, который останавливался в доме больше, чем на 2 ночи. А в гостинице нельзя было жить без «подорожной» – предписания по службе, либо паспорта, где указывалось привилегированное положение – потомственного или столбового дворянина, который мог перемещаться.

Я это пишу, потому что мой отец все это знал не понаслышке и за отмену кое-чего из вышеназванного списка: запрета на профессии, черты оседлости, обязанности переходить в православие для обучения в ряде учебных заведений или занятия определенных должностей – был благодарен Советской власти.

Дед папы реб Нухим Волф Юдка Западинский в Одессу приехал вскоре после женитьбы на Ханне Заславской (девичья фамилия нашей прабабушки). В 1998 году я была в Кракове на фестивале еврейской культуры с нашим университетским другом Толей Ройтманом – он меня пригласил туда поехать. Поляки при Владиславе Гомулке (это был их первый секретарь польской компартии в послевоенные и сразу послесталинские годы) выгнали в 1958 году всех евреев – просто всем дали заграничные паспорта и билеты до Австрии в одну сторону. В Кракове осталось 18 евреев – это община такая была в 1998 году. Теперь поляки ежегодно торгуют еврейской культурой – фестиваль громадный, клезмеры – музыканты приезжают со всего мира. Много из Бостона и Калифорнии. И на этом фестивале я услышала выступление краковских клезмеров и почувствовала, что именно на этом языке разговаривали мои бабушка и дедушка. Потом я была на индивидуальной экскурсии по Казимежу – еврейской части Кракова, где было гетто во время войны. И пан Хеня – мой экскурсовод спросил меня про мои корни. Я рассказала про прадеда Западинского, что знала – и пани Хеня сказал: «Да он же наш, галицианер!». Это значит – галицийский еврей. Галиция – область Польши, куда входит Краков. Все первогильдейные купцы – евреи – в Израиле записаны. Прадед был главным арендатором земель польских князей Пилсудских, Запольских, Тернавских, Вишневецких. В пятипроцентную норму евреев в высших учебных заведениях Российской империи он не попал. Поэтому наш прадед окончил Сорбонну – Эколь экономик.

Также он знал иврит, хорошо толковал Талмуд. Его называли рабби. Когда папин отец – Яков Киселевич Шильман пришел свататься к бабушке, мой 72-летний прадед его пытался экзаменовать на иврите по Талмуду, но у того было 4 класса хедера и все. Однако, как все мы – везучие Шильманы – он знал ответ именно на те вопросы, которые ему задал будущий тесть. И тесть пребывал в уверенности, что выдал дочь за образованного еврея. Мой прадед реб Нухим Волф Юдка Западинский был такой честный, что ему поручали в синагоге на Пейсах делить мацу для бедных – это была высокая честь, это означало, что все уверены: он не возьмет ни крошки. Конечно, сам прадед не обрабатывал арендованную землю, сдавал ее в субаренду польским крестьянам. Но не мог требовать арендную плату с неудачников, нищих, голодных, многодетных, жалел их и разорился. Хотя у него в Одессе остались лавки.

У них с моей прабабушкой Ханной было 13 детей: 11 сыновей и 2 дочери. Моя бабушка Рухь Лэя была младше своей сестры – Рони Хаи (у них была разница в семь лет). В 1905 году лавки прадедушки разграбили. Не знаю, что стало со всеми его сыновьями, но шесть из них уехали, это бабушка – папина мама – мне рассказывала – двое в Америку, двое – в Канаду, двое – в Австралию. Фамилия их Западинские. Мы по Гуглу каких-то Западинских нашли, но я им не писала – они могут русский не знать уже. Может быть, наши англоязычные дети их найдут своих родственников. Бабушка Рухь Лэя застала только ошметки прежде богатой жизни – еще были кухарка и горничная. Была своя квартира, была даже ложа в Одесском оперном театре. Но уже еда была – гречка с селедкой, и белая булка только в Шабат. Однако гордость, надменность, чувство собственного достоинства, превосходства над другими, необразованными, провинциалами остались навсегда, даже когда они с дедом моим – Яковом Киселевичем жили совсем бедно. Она говорила: «Ми не фиркаем». Местечковых евреев она презирала, и папа о них пренебрежительно отзывался, и я в детстве, хотя знала о них только по рассказам. Но провинциальное мышление я до сих пор не люблю. Бабушка Роза (Рухь Лэя) имела образование всего 2 класса ешибота (ешивы), но говорила очень правильно, не путала падежи, не произносила слов, значение которых не знала, не терялась в любом обществе, не боялась ничего, не смущалась ни чинами, ни чужим богатством. Выглядела очень царственно, была высокая для того времени, держалась прямо. Ее называли в Одессе «мадам Шильман», я сама слышала. Ее родственники в Прилуках имели высшее образование, я читала письмо – мне наша двоюродная сестра Женя давала, – от ее двоюродного брата из Прилук, он писал, что кто-то у них адвокат, кто-то врач, кто-то инженер. Она очень гордилась своими сыновьями – врачами и офицерами, но считала, что это – правильно, так и должно было быть. Прадед Нухим Волф Юдка после разорения в 1905 году держал лошадей-тяжеловозов (они назывались биндюги), телеги для перевозки тяжелых грузов, наемных такелажников – грузчиков в порту. А потом и сам работал грузчиком. Он был высокий – под два метра, широкоплечий, очень сильный. Папа –в него. Мой папа его уже не застал, наверное,его назвали в честь прадеда – Нухим-Вольф. При советской власти, когда стали давать паспорта, оставляли одно имя из многих еврейских. Бабушка по паспорту – Рухь Вольфовна, ее называли Роза Владимировна, а мы бабушкой Розой. Папа мне недавно, в декабре 2007 года рассказал, что его хотели назвать вообще Нухим Волф Шалом Берл. Но в паспорте такое имя бы все равно не оставили. Ханна Западинская (в девичестве – Заславская) пережила его надолго – она умерла в 1942 году в Москве в возрасте 105-и лет. В Москве она жила у старшей дочери.

Нухим и Абрам (справа) Шильманы

Дедушка Яша Шильман – папин отец – был революционером. В 1905 году во время погрома ему сломали правую руку, а потом ее прострелили в гражданскую. Рука потом стала сохнуть, и он писал и работал левой. Познакомились они с бабушкой Розой Западинской в еврейском клубе Вейцмана в 1919 году. Тогда молодежных клубов было много. Сосватал их организатор клуба – спросил деда: «Вам нравится Западинская? Она о Вас так хорошо говорила!». А ее спросил: «Вам нравится Шильман?» И они стали встречаться. Потом дед посватался, успешно сказав будущему тестю две строчки из Талмуда. Его случайно спросил отец его невесты то, что он случайно знал. И они поженились. В 1920 году у бабушки Розы и дедушки Яши родился первый сын – Иосиф. На его брис – обрезание, бабушка устроила «стоячий бал», как она рассказывала. Теперь это называется фуршетом. Больше она детей не хотела – говорила, что в Одессе было не модно иметь много детей, «это для провинциалов». И все же 5 декабря 1922 года родился наш папа – Нухим Яковлевич Шильман, а в 1929 году родился третий сын – Абраша. Иосиф похоронен как Владимир. Абрам стал Анатолием. Так что папа только остался со своим именем и фамилией, хотя в обиходе его называли и Наумом, а во Фрунзе – даже Николаем.

Старший сын бабушки Розы и дедушки Яши – Иосиф, по словам папы, был очень красивый. У него были ярко-синие глаза, высокий белый лоб и соболиные брови. Они с папой были очень дружны, хотя совсем разные. Иосифа определили в еврейскую школу, но он учиться не любил и не хотел, вместо уроков играл в футбол, чем наносил ущерб семейному бюджету, так как ботинки изнашивались мгновенно. После 8-го класса бабушка его не пустила ни работать, ни учиться. Он остался дома, при ней, помогал ей готовить, ходил с ней на базар, она его никуда от себя не отпускала. Так он просидел год и после сразу поступил в фармацевтический техникум, а потом – в мединститут. Закончил его как раз перед войной и пошел на фронт полковым аптекарем. Его убили 10 января 1944 года под Житомиром (Украина). Он похоронен в деревне Дубровка Чудновского района Житомирской области. Я там – в Житомире – была в командировке в 1986 году. Папа мне сказал, что там Иосиф погиб и похоронен в Житомирской области. Папа там был после войны, заезжал специально и сказал мне, что он похоронен в общей могиле на площади возле школы. Но когда я приехала, оказалось, что возле школы только памятник, а братскую могилу перенесли на кладбище. И когда я приехала на кладбище, его фамилии на памятнике не было. Была такая антисемитская гнусность – мол, евреи не воевали. Я пошла в Военкомат и так там плакала. Я сказала: «Он прожил всего с 1920 по 1942 год, погиб, защищая эту землю, а Вы даже черточки между датами для него пожалели! Нам ничего не надо, я живу в Сибири, отец с семьей – в Казахстане, от Вас нам ничегошеньки не нужно». «Но как же можно?», – кричала и плакала я в Военкомате. И потом мне прислали письмо, что память моего дяди увековечена. Увы, проверить это теперь уже трудно.

Когда Иосифа призвали, его можно было проводить до призывного пункта, где они находились несколько дней. Бабушка Роза и его жена Лиля узнали, что Иосиф плывет в действующую армию на корабле, они считали, что на последнем. А немцы бомбили порт, и корабль разбомбили. Бабушка с Лилей бегали в порт, видели горящий корабль и думали, что Иосиф был на нем и погиб. На самом деле он не был на том корабле, который разбомбили, он ушел на другом корабле и погиб в 1944 году под Житомиром. Дедушка с бабушкой и маленьким Абрашей (дядей Толей) – в 1941 году ему было 12 лет – эвакуировались из Одессы в Ленинабад вместе с заводом, на котором работал дедушка. Наш папа Нюсик – был на фронте под Москвой. Жена Иосифа – Лиля с доченькой Лорочкой и своей мамой оставались в Одессе. Как потом рассказывала бабушка, она не могла взять Лилю с собой по ряду причин. Первое – в эвакуацию брали только непосредственно членов семьи – неработающих престарелых родителей, несовершеннолетних детей, жен или неработающих мужей. Если муж и жена работали в разных организациях, и обе организации эвакуировались, то муж и жена эвакуировались раздельно. Количество мест и в поездах, и в местах, куда эвакуировались, было ограничено. Дедушка был всего-навсего экспедитором, это была маленькая должность.

Иосиф и Лиля Шильманы

Бабушка не предполагала, что Лиля с Лорочкой могут погибнуть, если останутся в Одессе. Мало кто тогда еще знал про лагеря уничтожения, про гетто, мало кто знал, что у Гитлера существует план «окончательного решения еврейского вопроса». Между СССР и остальными странами существовал «железный занавес», и никаких известий о войне Гитлера с 1 сентября 1939 г., кроме официальных, не поступало. А официальные комментарии по радио и в газетах до нападения Гитлера на СССР были больше в пользу Германии. Сталин и Гитлер подписали договор о взаимопомощи и ненападении в 1939 году, а к нему был подписан «Пакт Молотова – Риббентропа», который скрывали наши власти до конца СССР. Все судили о немцах по Первой мировой войне. Тогда немцы, хотя и применили впервые отравляющие газы против людей – иприт, фосген, но с военнопленными не зверствовали, и конкретные народы не уничтожали. Поэтому некоторые люди не только не могли, но и не хотели ехать в эвакуацию, бросать имущество, знакомых, работу.

Таким образом, бабушка и дедушка уехали, а Лиля, ее мать и шестимесячная Лорочка остались. Немцы через день после прихода в город вывесили приказ, чтобы все евреи собрались на сборных пунктах с необходимыми вещами и запасом продовольствия на сутки. Тогда еще ходили слухи, что немцы хотят евреев эвакуировать в безопасное место, так как город бомбят и немцы, и Красная армия, а евреи – близкие к немцам по языку люди. И все неэвакуированные пришли. Это были старики на колясках и костылях, женщины, у которых мужья были на фронте, одинокие женщины, дети. Все это известно от соседки бабушки, украинки, которая была замужем за евреем, он был на фронте, она не работала, поэтому осталась в Одессе.

Вся эта толпа беспомощных людей медленным шагом потащилась на окраину, где немцы организовали гетто. Парализованные и больные отставали, мешали идти строем, и немцы их убивали прямо на глазах родных. Когда после первых выстрелов начали понимать, что их ждет, началась паника, люди стали кидать детей в толпу, что образовалась поодаль, детей ловили, прятали, немцы стреляли и в детей, и в толпу, и в кидавших. Мать Лили парализовало на месте, и ее пристрелили на глазах у Лили. У ворот гетто проверяли и отбирали паспорта, прицепляли желтую звезду и номера, русские и украинцы по паспорту уговаривали их отпустить, у ворот стояли румыны, и за небольшую мзду они это делали в первый день. Во второй день уже никого не отпускали. Соседка видела, как Лорочку задавили в толпе на руках у Лили, как Лиля сошла с ума, и бросилась на колючую проволоку, по которой шел ток. Соседку выпустили за сережки, и она это потом рассказала бабушке. В память о моей двоюродной шестимесячной сестре меня назвали Лорой.