Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2012

После презентации книги в синагоге Ор Менахем Мендл. Четвертый слева – Яков Орлов

Яков Орлов

Будь, что будет

В начале февраля 1990 года мы получили по почте официальный вызов из Израиля на всю семью от неизвестной нам Чарны из Беэр-Шевы, что очень обрадовало и воодушевило. Теперь надо было идти в ОВИР и ставить в известность всех и вся о нашем намерении навсегда покинуть Советский Союз. Мы постарались тщательно подготовиться к первому походу в ОВИР, ожидая вопросов по поводу наших «родственных» связей с Чарной из Израиля. Тогда советских граждан, насколько мы знали, могли отпустить за границу на постоянное местожительство только по вызову от прямых родственников (отец, мать и сын, а также брат и сестра). И поэтому мы немало помучались над версией, какой и с чьей стороны является нам родственницей Чарна из Беэр-Шевы. Сейчас, конечно, можно улыбаться, но тогда нам было далеко не до смеха. Наконец, мы все единодушно пришли к тому, что Чарна может быть «двоюродной сестрой» тещи.

С этим мы явились в ОВИР. И нам без проблем выдали необходимые для выезда из СССР бланки заявлений. Там был вопрос о знании государственных секретов. Этот важнейший для всей моей судьбы вопрос я особенно тщательно обдумал и ответил совершенно искренне, полностью осознавая всю меру ответственности за каждое свое слово, что никаких секретов, содержащих государственную тайну, я не знаю. В дальнейшем эта уверенность в своей правоте, которая, несомненно, сказывалась во всем моем облике и поведении, позволила мне избежать ловушек и провокаций со стороны КГБ.

Утром 16 февраля 1990 года с тяжелой головой я приближался к месту моей работы, хотя мои ноги буквально отказывались идти туда. И тут обратил внимание, что от входа в мастерские можно увидеть вдали городское кладбище, где были похоронены мои родители (пусть будет память о них благословенна). В этот ранний час кладбище было закрыто густым туманом.

И вот я вошел в кабинет директора и попросил его подписать мое заявление. От неожиданности он несколько растерялся, но, собравшись с духом и ни о чем не расспрашивая меня, решительно расписался и приказал секретарше поставить печать. Большое спасибо ему, так как это позволило нам, не теряя темпа, уже в конце февраля сдать все необходимые документы в пермский ОВИР.

После того, как в конце февраля 1990 года в ОВИРе зарегистрировали наши документы о выезде в Израиль, начался мучительный период неизвестности. В томительном ожидании проходила неделя за неделей, а оттуда ни слуху, ни духу... И вскоре стало ясно: это было затишье перед бурей. Где-то в конце марта 1990 года к секретарю пермских мастерских, совсем еще молоденькой девушке, пришел незнакомый нам человек в строгом темно-синем костюме и стал выяснять, могу ли я отсюда, из строительных мастерских, добывать какие-либо секретные сведения об авиационном заводе, расположенном поблизости. Этими провокационными вопросами «кагебешник» так напугал нашу секретаршу, что она потом долго испуганно косилась на меня. Как стало известно, в то время в КБ проходил образцово-показательный «спектакль», который был рассчитан не только на меня, но и для устрашения других евреев, многие из которых в то время работали в КБ и на других предприятиях ракетной отрасли. Оказалось, что в КБ была создана комиссия, которая искала доказательств того, что я был знаком с какими-либо государственными секретами. И явно добивалась соответствующих свидетельских показаний. Однако не получила того, что хотела. И тут они решили в нарушение собственных режимных правил спустя восемь месяцев после моего увольнения с КБ, повысить мою форму допуска к секретности. Теперь вместо обычной 2-й формы допуска они сделали меня обладателем формы допуска «особой важности»… Таким образом, они, уважив меня, повысили мой служебный статус почти до уровня Генерального конструктора, так как я не уверен, имели ли такой допуск к секретности – «особой важности» – даже некоторые из его заместителей.

В середине апреля 1990 года произошло то, что мы с тревогой ожидали. Нас вызвали в ОВИР и сообщили об отказе в выезде за границу не только мне, но и жене, и сыну, а также родителям жены. По горькому опыту отказников предыдущих лет мы знали, что если в семье кому-либо отказывают в выезде по причине осведомленности в государственных секретах, то и остальные члены его семьи также становятся невыездными. Но при чем тут родители жены?! Мы также хорошо понимали, что идти к кому-либо из высокопоставленных лиц, жаловаться и просить о снисхождении к больным родителям было совершенно бессмысленно.

Меня мучила одна и та же мысль: что стал причиной всего этого, и мое душевное состояние было близко к депрессии – не мог даже взять в руку карандаш и подойти к кульману. Потом нам позвонили из ОВИРа и пригласили всех на собеседование. И сказали, что могут разрешить выезд в Израиль всем, кроме меня. Оказалось, что именно в те дни правительство Горбачева под давлением Запада решило уменьшить количество отказников в Советском Союзе. О чем же думали советские компетентные органы, допустив образование так называемой «разделенной семьи», что по международным нормам считается грубейшим нарушением прав человека? Скорей всего о том, что жена и сын, в конце концов, не выдержат разлуки и вернутся ко мне.