Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2012

Одесса. Вид с Дерибасовской улицы

Мери Шиф

Кукла

Если вы думаете, что Кукла – это только детская игрушка, то ошибаетесь. Кукла - это еще и фамилия. У нас в Одессе и не такие еще смешные фамилии встречаются, а носители их иногда даже известные в городе люди. Думаю, что вам знакомы фамилии Вареник, Борщ, Шпирт или Горб...

На Анну Матвеевну смотрел голубыми глазами высокий молодой человек по фамилии Кукла. Он работал киномехаником в детском клубе и сорвал демонстрацию фильмов, специально заказанных для детей из групп продленного дня. Мероприятие прошло и без него, правда, Анне Матвеевне пришлось целый час выворачиваться наизнанку, чтобы развлекать шумных детишек, которые требовали «мультиков», но дело было не в этом. Дети были обмануты, страдал престиж клуба, а его Анна Матвеевна поддерживала.

Прогул этот был не первым, терпение Анны Матвеевны лопнуло, и она предложила Кукле уволиться «по собственному желанию», хотя знала, что у Куклы есть семья: красавица-жена и похожий на него с белыми кудряшками малыш. Совесть ее не мучила. Всем было известно, что клуб для Куклы был в основном местом для хранения трудовой книжки. Маленькая зарплата в клубе семью не кормила, а зарабатывал Кукла совсем другим способом. В свободные дни он ремонтировал квартиры, а во время довольно продолжительного отпуска «шабашил» на разных строительных работах в окрестных колхозах.

В клубе появлялось все больше таких совместителей: молодые люди не хотели, как это делали ровесники Анны Матвеевны, довольствоваться малым, да и жизнь все дорожала. Она их понимала, без особых просьб подписывала всякие разрешающие документы, не воровали ведь, но не терпела неуважительного отношения к работе в клубе. Кукла же, кроме всего, часто опаздывал, старался уйти пораньше. И не ребенок был тому причиной, жена его, как говорили, сидела дома с малышом.

Оправдания его всегда касались старенькой бабушки: то ей стало плохо, и ее надо было повезти к врачу, то ее затопили соседи сверху. Бабушка жила одна в небольшой квартирке на первом этаже с выходом из комнаты прямо на улицу. Всю зиму Кукла ежедневно ходил к ней топить печку, с которой каждый раз случались неприятности. Да и вообще много забот было с этим старым, намного старше бабушки, жильем. На этот раз подвели газовщики, которые не пришли вовремя, чтобы запустить, наконец, газовое отопление.

«В конце концов, – сказала Анна Матвеевна в сердцах, – почему Вы один занимаетесь бабушкой? Где Ваши родители, другие родственники, наконец, жена Ваша не работает?»

«Анна Матвеевна, кому нужен старый человек?», – в голосе Куклы прозвучали боль и нежность. Он протянул ей заявление и, вежливо попрощавшись, вышел из кабинета.

Анна Матвеевна почувствовала, что Кукла на нее не в обиде. Сердце у нее защемило от жалости и непонятной грусти. В какой-то момент она хотела вернуть его, порвать заявление, но понимала, что делать этого нельзя – работа есть работа.

Еще долго сидела Анна Матвеевна, задумавшись, неуверенная в своей правоте. Она не знала, кем была эта бабушка, какую жизнь прожила, как получилось, что только взрослый внук взвалил на себя заботу о ней.

И вдруг откуда-то издалека возникло в памяти далекое воспоминание о теплом летнем вечере, наполненном запахом цветущей акации, о молодом человеке, с которым прогуливалась она, возвращаясь домой из читального зала, где готовилась к экзамену. И как они оба обратили внимание на открытую на улицу дверь из комнаты, расположенной на первом этаже старого дома, где за столом, под матерчатым зеленым абажуром, сидела еще не старая бабушка и маленький мальчик. Он пил чай с вареньем, а бабушка держала ярко раскрашенную книжку, на которой большими буквами было написано «Снежная королева».

«И у меня была бабичка», – задумчиво сказал спутник Анны Матвеевны. Он был иностранец, приехал издалека и, наверное, скучал по дому. А ее старенькая бабушка тогда еще была жива.

Может быть, история мальчика Кая, прочитанная бабушкой, когда-то наполнила теплом сердце молодого человека со странной фамилией Кукла, не дав проникнуть в него ледяному дыханию беспощадного времени. И Анна Матвеевна, сама еще молодая бабушка, в тот вечер отправилась к внуку…

Евгений Минин

Всласть тьмы или булгаковризация

Подножная проза

Через люк в передней части самолета, волоча сумку и почесывая собственную залежавшуюся от неупотребления в полете свою переднюю часть, выполз по шаткому наклонному трапу. Подъехал «Камаз», нас запихали в кузов, и самосвал понесся по спящей Москве, расталкивая по дороге всякие Мерседесы с Тойотами, и через десять минут остановился на Красноватой площади. Дождь припустил не по-нашенски (доселе реял, нептунил, моросил). Частицы водяной пыли, разделившись на положительные и отрицательные, лупили друг друга, вызывая искры молний. Я прошел мимо кабака в белом плаще с кровавым подбоем шаркающей кавалерийской походкой. Два новые русские мужика, стоявшие у дверей кабака, увидев развивающиеся на ветру пейсы сделали кое-какие замечания: («Жыды одолели... уже мерещатся... Может выйдем – спасем Россию. Ты чего – пиво допить надо»). Им, хазирам, недоступно, а нам, хазарам – все равно! – печально подумал я, пробегая мимо.

Прибегаю к родне и сразу – в кухонные кущи! Щи в печи, афикоман под подушкой, коньяк в тазике, и в нем золотая рыбка – мол, говори, Мишка, желания. А у меня одни желания, епрст, креветок с жульеном, пюре с макаронами, водочки с портвяшей под речи Проханова – и спать-спать.

В городе менты то и дело останавливали. Выдергивали из толпы безошибочно – нюх у них бесподобный: «Тю, мол, еврейко! А ну, геть сюды…». А я уж и ничем не выделялся – ну очочки на горбатом носу, ну борода семь сорок сантиметров, ну пейсы кудрявые, ну, брюки подвернуты и в носки заправлены, на теле лапсердак до колен, на голове шляпа черная с целлофановым мешком сверху – но пою-то я на ходу кобзонски: «Золотая ой вэй Москва!»

Все равно вяжутся-привязываются: «Ахтунг да покажи мандат!» Линейкой меряют пейсы – меньше пяти сантиметров считаются контрафактом, и тут же отнимается гражданство. Чего-чего, а отнимать менты умеют. Иногда, когда робко показывал израильский паспорт – они читали «Шма Исроел» и отпускали.

И вдруг из переулка на рысях выскочил конный разъезд – трое верховых с навигаторами в руках, с ложками за голенищами – ночной дозор. Слышу вопли: «Живьем брать! Валюту отнимать!»

Рванул оврагами. И тут земля под ногами вспучилась, треснула, и я полетел в образовавшийся провал, в темную дыру, крича на лету: «Пропал Ершалаим – великий город!»

Поймал на руки меня Басилашвили, похожий на Воланда: «Однако! Вы же нажрамшись. Я чувствую, что после водки вы пили портвейн! Помилуйте, да разве это можно делать! Покажите документ»

Зубами вытащил даркон.

– Ты сын Жанны Дарк, – мрачно посмотрел Басилашвили-Воланд, – французский поц?

– Нет, я – еврей, клянусь пейсами – заплакал-запел: «А я в Израиль, домой хочу, я так давно не видел кнессет».

– Азазелло – сказал кому-то позади мой собеседник – отправь его домой. Этих евреев испортила Россия, все норовят в православие перекинуться. И поскорее, пока Понтий Пилат в отъезде. Он не любит нелегалов. Азазелло протянул мне бутылку с наклейкой «Машкантовка». Я сделал два глотка, в глазах потемнело, и земля ушла из-под ног…

Выполз я уже из шкафа на глазах главного редактора журнала.

– Что происходит в квартире? Мне мешают заниматься! Что вы там делали, Михаил? – спросил он строго меня. – Неужели боролись с молью?

– Вот, писал-писал, написал – протянул ему рукопись.

– Марго, брось в камин – сказал главред. – Хорошие рукописи не горят. Проверим огнем.

Я смотрел, как огонь пожирает страницы, и трепетал, меня бросало в жар, била дрожь.

– Скудна моя жизнь, игемон, – вздохнул я.

– Идите на кухню, Миша, и починяйте примус – голосом Басилашвили-Воланда сказал главный.

– Слушаюсь, мессир! Если вы находите, что в рукописи нет размаха, то я немедленно начну придерживаться вашего мнения.

Главный редактор сложил руки рупором и крикнул мне, уходящему на починку примусов: «Свободен! Свободен! Они ждут тебя!»

В лето 2012