Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2013

Михаил Давыдович Ромм. Фото на надгробье

Макс Койфман

Незабытые странички

Когда писатель Михаил Давыдович Ромм (двоюродный брат известного кинорежиссера Михаила Ильича Ромма) заболел, нам стоило немало усилий уложить его в больницу. Он согласился. И пока мы ждали «скорую», он открыл ящик стола, извлек оттуда несколько писем и попросил, чтобы я прочитал их вслух, а сам уселся в свое любимое кресло, откинувшись на спинку. Ромм слушал меня молча, а я еле сдерживал слезы, понимая, что он мысленно прощался с людьми, которых знал, любил и всегда помнил.

Беру первое письмо к Ромму – от Ангелины Галич, жены известного поэта, драматурга и барда Александра Галича: «... Время летит на рысях – его не замечаешь. Ужасно, как мы давно не виделись. Этим летом мы снова были в Малеевке, и я очень часто вспоминала наши с Вами прогулки и чудесные беседы. Помня Ваш лозунг «красота лечит», я в полной мере пользовалась этим неизменным лекарством и лечилась красотой. Там по-прежнему хорошо и красиво, особенно деревья... У нас за это время было много всякого. Несколько раз болел Саша. Он много работал. Два раза он уже успел побывать в больнице и за границей. «Третья молодость» не принесла ему творческой радости, но зато он три раза по месяцу жил в Париже и там работал. Саша теперь пишет очень много стихов и песен. Дошли ли до Вас его пленки? Их много. Это целый цикл песен, которые он поет под гитару».

Тогда, читая это письмо, я не думал, что очень скоро Галича не станет, и что похоронят его не в стране его песен «Ой ты северное море», «До свиданья, мама, не горюй, не грусти», а на чужбине – под Парижем. И что в том же году в парижской квартире задохнется от дыма и его Нюша – Ангелина Галич...

...Ромм ходил в гимназию, где учились и сыновья великого певца Леонида Собинова. Каждый год, когда его мальчики переходили из класса в класс, Собинов пел для гимназистов бесплатно. И никому из них не надо было подолгу торчать у театральной кассы, отказывать себе в ужине и папиросах, чтобы сколотить деньги на счастливый билет – «на галерку».

Накануне концерта директор гимназии обычно вызывал к себе Ромма и поручал ему подобрать крепких ребят «для личной охраны» Собинова – от его «горячих поклонниц».

Ромм очень гордился, что ему не раз доводилось быть «телохранителем» знаменитого певца, чей чарующий голос он помнил всегда, куда бы его не кидала жизнь.

Как-то Ромм показал мне письмо от писателя Федора Чирвы из Чимкента. «Уважаемый Михаил Давыдович!» – писал Чирва.– «Извините, что я без Вашего согласия дал в газету «Южный Казахстан» Ваш рассказ. Надо, крайне надо, чтобы люди знали о вас. Буду рад, если вы пришлете мне что-нибудь еще. Мне хочется вообще держать с вами более тесную связь. Дела у нас общие, трудные, а литература требует много сил, ко всему прочему мешает разобщенность. У нас много солнца, море дынь, яблок. Так что перебирайтесь к нам в Чимкент». И тут Ромм задумался и поделился своими сомнениями с Шимоном, старшим сыном расстрелянного еврейского поэта Переца Маркиша, семья которого одно время тоже отбывала ссылку в Кзыл-Орде, но уже, к счастью, успела перебраться в Москву.

«Михаил Давыдович, – писал Шимон, – поздравляю Вас с добрыми намерениями и желанием жить в другом городе. Чимкент я видел проездом из Фрунзе, из окна вагона. Тогда была ранняя и очень холодная осень. И город был под снегом, поэтому ничего определенного не могу сказать. У нас, слава Б-гу, никаких видимых перемен. Живем по-прежнему. Давид (младший брат – М.К.), к сожалению, чувствовал себя неважно, но теперь гораздо лучше. Бабуся стареет. Я тружусь, увы, не с прежним усердием – нервы очень шалят, истощились проклятые... А в Чимкент все-таки перебирайтесь: там больше солнца и зелени – океан...»

И Ромм подался в Чимкент: в город тепла и зелени, который хоть и был недалеко от Кзыл-Орды, но казался нам недосягаемым и благополучным.

«Подумать только, – удивлялся Лазарь Лагин, автор повести для детей «Старик Хоттабыч», – я не раз видел Ваше имя в Справочнике союза писателей! Но мне и в голову не приходило, что это Вы и есть тот самый Ромм, с которым я когда-то путешествовал в Арктике. Ведь о вашей судьбе я имел в свое время самые мрачные сведения. Буду очень рад, если мне приведется повидать вас в Москве и пожать вам руку».

«Имя Михаила Ромма хорошо знакомо старшему поколению и почти неизвестно молодым. И все потому, что злая судьба забросила этого талантливого человека далеко от Москвы. Потом пройдет немало времени прежде, чем он, оправившись от тяжелых невзгод и несправедливости, вновь подаст весть о себе...» – писал в газете «Футбол» спортивный журналист Александр Вит, с которым Ромм одно время работал в газете «Красный спорт». А в личном письме к Михаилу Давыдовичу Ромму Вит признавался: «У меня камень с души снят. Я, правда, хотел написать что-то другое, более теплое и душевное, но не хватило ни таланта, ни времени. Все хвалят меня за то, что написал, и ругают за то, как написал. Одни говорят, что я слишком возвеличил роль Ромма в футболе, другие, что недостаточно подчеркнул, что Ромм не спортсмен, а писатель-профессионал. Я отгавкиваюсь, но на всех не угодишь».

Однажды я принес Ромму книгу Натальи Кончаловской «Песня, собранная в кулак» – об Эдит Пиаф. Ромм взял книгу и, перелистывая страницы, заметил: «Я, кажется, знал Наталью Кончаловскую. Правда, было это давно. Но я хорошо помню маленькую трехлетнюю девчушку, бойкую, шуструю и играющую почему-то под столом в гостиной». Потом Ромм написал Кончаловской о своих впечатлениях от ее книги. Ответила Ромму и она: «Я очень благодарна вам за великолепную рецензию об Эдит. Редко, когда так точно характеризуется основная задача книги. Но должна вас огорчить: мы с вами никогда не встречались. Вы были знакомы с Наташей, дочерью Дмитрия Петровича Кончаловского, моей двоюродной сестрой. Это она была дикой, угловатой девочкой. Я же дочь Петра Кончаловского, внучка Сурикова. Я была толстой, курносой и веселой девочкой. Но все равно мне было бы радостно познакомиться с вами. Недавно вышла моя новая книга: «Дар бесценный» – о Сурикове. И мне бы очень хотелось, чтобы вы прочли ее».

Позже я попросил Наталью Кончаловскую прислать мне копию письма Ромма на ее книгу об Эдит Пиаф. Не прошло и двух недель, как в почтовом ящике меня дожидалось ответное письмо: «К сожалению, я не могу выполнить Вашу просьбу, поскольку письмо М. Ромма я передала в Париж моей двоюродной сестре. Для нее это письмо представляло большой интерес. Получить обратно это письмо нет сейчас никакой возможности. Но при случае – я постараюсь Вам помочь».

Помню, как Ромм с улыбкой рассказывал нам о своей мимолетной встрече с Владимиром Маяковским. Оба они влюбились в рыжеволосую гимназистку, из-за которой чуть было не подрались. Спасибо рыжеволосой, она заранее предупредила, что оба они не в ее вкусе. Когда я спросил Ромма, как звали ту гимназистку, он так не вспомнил – «подвел склероз», однако, Маяковского он с тех пор считал трусом, а по его победной улыбке было ясно, что героем в этой истории был, конечно, он сам.

В тридцатые годы Ромм, закончивший юридический факультет Московского университета, одно время работал адвокатом в театре имени Вахтангова и, смеясь, рассказывал, как бывают смешны и рассеяны великие актеры, и какие забавные истории с ними случаются. Вспоминая о своих встречах с остроумной гордячкой Турандот, Цецилией Мансуровой, известной актрисой театра имени Вахтангова, Ромм помнил, как часто в ее скромной квартире собирались именитые артисты московских театров. И как гости Мансуровой чуть ли не до утра отчаянно бились в преферанс. Среди них выделялся красавец-актер и кинорежиссер Борис Барнет, знакомый нам по фильмам «Окраина», «Девушка с коробкой», «Дом на Трубной», «У самого синего моря». Бывал на этой квартире и Михаил Ромм.

Обычно Турандот отводилась роль «ночной чайханщицы». Перед тем, как подать чай, Цецилия брала туфельку Турандот и выставляла ее посредине стола, впихивала в нее фарфоровую сахарницу и торжественно объявляла: «Карты долой, господа, перед вами Ее Величество «Принцесса Турандот». И если кто-то из актеров «не повиновался» и продолжал заглядывать в карты, «чайханщица» тут же награждала артиста репликами из «Принцессы Турандот», или Беатриче из «Много шума из ничего». И все буквально тряслись от хохота, опасаясь умереть от смеха, как отец Пьера Бомарше, когда сын читал ему своего «Севильского цирюльника». Но однажды, собираясь утром на генеральную репетицию, Цецилия никак не могла отыскать свою туфельку, в которой торчала сахарница. Она подняла сонных гостей, выстроила их в один ряд по стойке «смирно» и тут же приказала:

– А ну-ка марш за туфелькой «Принцессы Турандот!»

И все тут же бросились искать туфельку: кто на кухню, кто в туалет, кто в спальню, кто под кровать. А туфелька, как сквозь землю провалилась. Позвонили руководителю театра о пропаже туфельки Турандот, и что по этой причине Цэ Эм, то бишь Цецилия Мансурова задерживается на неопределенный срок. Когда же Цецилия увидела, что Барнет по-прежнему стоит, как вкопанный, она резко спросила:

– Неужели ты хочешь, чтобы я играла принцессу, шлепая по полу босиком?

– А почему бы и нет? – пошутил Барнет.

– Прекрасная мысль: и зал бы помер от хохота, и нам бы спокойнее спалось, легче думалось, – улыбаясь, поддержал Барнета Ромм.

– Мой любезнейший, Ромм, на вашем месте, я бы подумала о речи в свою защиту, а пока я предлагаю и вам подключиться к поискам туфельки Турандот.

– Я подумаю.

– Думать будете потом, а сейчас – действуйте!

Ромм открыл скрипучую дверцу неизвестно какой древности буфета, вытащил оттуда туфельку и, освободив находку от сахарницы, опустился на колено перед величественной Турандот и театрально пробасил:

– О, Великая Турандот, позвольте мне натянуть на Вашу изящную ножку туфельку бессмертной Турандот.

Вот так развлекался театральный «бомонд».

Осенью 1967 года М. Ромм послал депешу в Москву своему давнишнему другу – писателю Степану Лунину и просил «приютить» его на недельку. Лунин со свойственным ему юмором ответил: «Условия жилищные у меня те же: однокомнатная отдельная квартира, но сами-то мы меняемся, особенно я. До столетия мне еще пятнадцать лет, а я уже того – инвалид: и зрение упало до самой низкой отметки, и сердце дает сбои, если я нарушаю режим, предписываемый строгими врачами, и проклятая гипертония по-прежнему протекает по ежедневному расписанию. Но независимо оттого – лечусь я или хожу будто здоровый, душевно рад буду снова повидать Ромма в моей тесной и веселой комнатенке». Жаль только, что Михаил Давыдович так и не воспользовался скромными «апартаментами» Степана Лунина. Болезнь оказалась сильнее желания Ромма еще раз повидать Москву...

Ждал Ромма в Москве и писатель Лазарь Лагин: «Ради Б-га простите, что задержался с ответом по более или менее основательной причине: лежал, хворал, уложен был врачами по случаю «острого нарушения коронарного кровообращения». Но недельки уже через три передовая врачебная мысль пришла к выводу, что мне все же можно вставать со своего одра и даже отбыть в достославную Малеевку. Там я собираюсь погонять лодыря денька два, а потом примусь за правку моего нового романа «Голубой человек», выход которого ожидается в 1966 году. Буду ждать депешу: «Вылетаю. Встречай!» Не волнуйся. Встречу с «перцовкой», по обычаю русского гостеприимства».

В памятном тридцать седьмом в Москву нагрянули непобедимые футболисты из Басконии, которым очень не терпелось показать «русским», как надо забивать голы. Баски действительно играли легко, красиво и били по воротам без особых усилий. Встречу басков с футболистами «Локомотива» Ромм смотрел с толстяком Массом, известным в то время спортивным эрудитом, человеком редкого обаяния и ума. Этот уже немолодой и ужасно веселый человек, когда услышал от Ромма, что сейчас наши вколотят гол, страшно удивился: «баскам?» Когда же через минуту локомотивцы все-таки загнали свой единственный гол в ворота непобедимых басков, Масс тут же потребовал от Ромма прокомментировать предвидимый им гол. И Ромм на блокнотном листке набросал поле, ворота, расставил игроков на тот момент, выделил пунктиром вдруг образовавшийся «свободный коридор», куда неожиданно последовали две точные передачи, откуда сразу же последовал удар по воротам...

«Дорогой Михаил Давыдович! – писал Шимон Маркиш из Москвы. – Ваше почти месячной давности письмо попало мне в руки только сегодня, но отвечать, разумеется, нужно мне, как старшему в семье мужчине. Очень грустно, что наша регулярная переписка стала эпизодической. Зима была полна тяжелых тревог общего характера. Поэтому я не ответил вовремя на вашего «Спартака». Простите великодушно. Мы все, не исключая мамы и бабушки, прочитали Вашу новую книгу «Я болею за «Спартак» в рукописи. Хотя мы и не болельщики футбола, но книгу читали с увлечением и большим удовольствием. Может быть, отчасти потому, что горячо болели за ее автора и очень его любили, и еще потому, что чисто спортивная стихия подчинена в ней человеческой. Житье наше не переменилось, слава Б-гу. Разумеется, и мы не стали моложе. Бабуля жалуется на ноги, дядя – на сердце и почки. Но это не беда. Это естественно. Давид учится на высших сценарных курсах. Написал неплохой сценарий о Памире... Привет от всей нашей семьи. Ваш Шимон Маркиш».

Выждав немного, Ромм проникновенно сказал: «Если тебе когда-нибудь повезет встретиться с кем-нибудь из семьи Маркиша, передай им, что я их всегда помнил и очень любил».

Мог ли я тогда представить себе, что так и будет... только спустя долгих сорок лет! Но тут мне снова вспомнился Аскар Токмагамбетов, который когда-то «благословил» Ромма перевести на русский язык его роман «Отец и сын» и детскую повесть «Четыре года четыре часа».

Ромм приходил к Токмагамбетову не только, чтобы прочитать ему очередную главу своего перевода. Он приходил к нему, чтобы поделиться своими задумками или просто поговорить о какой-нибудь новой книге, появившейся на прилавке книжного магазина. Бывало, Ромм за компанию брал и меня с собой.

Гостеприимный хозяин приглашал нас к столу, а его жена с добрыми карими глазами и мягкой улыбкой ставила перед нами на темно-голубом подносе расписанные национальные пиалы и большой фарфоровый чайник с яркими узорами, из горлышка которого пробивался манящий запах свежезаваренного индийского чая. И тут же следом на таком же подносе она подавала баурсаки из кислого теста, горячие лепешки, сливочное масло, отличный курт и всякого рода сладости, где выпячивались темно-коричневые ломтики сушеной бухарской дыни с удивительным вкусом меда.

За чаепитием Аскар много шутил, острил, охотно читал свои басни, стихи. Аскара было любо слушать, он буквально заражал нас своей радостью и каким-то веселым мальчишеским задором. Не отставал от него и Ромм, он, как и хозяин дома, забавлял нас смешными байками из жизни великих артистов, шахматных гениев или футбольных звезд. Рассказывая, Ромм, как бы нарочно вставлял в свою, и без того красивую речь, поговорки и пословицы из книг Аскара Токмагамбетова, отчего тот, расплываясь в улыбке, повторял: «Ай да шайтан, ай да черт», не забывая при этом подлить нам в пиалу свой любимый кумыс, чудный напиток из кобыльего молока.

Наблюдая за этими двумя «обаятельными аксакалами», я обычно молчал, мне было интересно видеть их дружеские перепалки, слышать яркие шутки, неожиданные остроты, словом, все, что исходило от этих умных и веселых стариков. Но в тот день была моя очередь выдать что-нибудь из жизни «зеленого врача».

Но тут во дворе зарычала собака, и Аскар Токмагамбетов многозначительно заметил:

– Жди добрых гостей...

Уже через какую-то минуту дверь распахнулась, и на пороге обозначился стройный, по-военному подтянутый, незнакомый мне человек с наметившейся проседью в висках.

– Гость на пороге – счастье в доме, – промолвил Аскар и пригласил гостя к столу.

Приветливо улыбнувшись, гость представился:

– Бикинеев – и протянул руку Аскару, кивнул Ромму и мне.

Потом он пропустил пиалу с прохладным кумысом и принялся за горячий чай с баурсаками. Когда хозяйка сменила чайник и, уже было, направилась к выходу, Аскар, шутя, напомнил:

– Почетным гостям – почетное угощение.

Одарив Аскара расплывчатой улыбкой, эта маленькая, пышнотелая женщина с блеском в глазах ответила пословицей на пословицу:

– Суетливый в спешке садится задом наперед на коня, а я пока что, мой дорогой писатель, передом сажусь на коня. Как видишь, 1:0 в мою пользу.

Мы улыбнулись. А она перед тем, как закрыть за собой дверь, предупредила, что через час с минутами к столу будет подан бешбармак.

Когда Ромм, к слову, сказал, что он в жизни не раз сталкивался с «неприличными людьми» из КГБ, Бикинеев насторожился:

– Я, кстати, тоже из тех самых «неприличных людей», но был счастлив, если мне удавалось, как бы незаметно кому-то помочь в то далеко невеселое время.

Обложка книги Эстер Маркиш (Тель-Авив, 1989)

В комнате наступила тишина. Ромму было не по себе, все наши шутки, смех, улыбки как бы молча отошли в сторону. А Бикинеев тем временем рассказывал, как он, будучи в Кармакчах по делам работы, повидался с Эстер, вдовой известного поэта Переца Маркиша, расстрелянного в августе пятьдесят второго вместе с другими видными еврейскими писателями, поэтами и артистами. Обрадовав женщину тем, что в их конторе «ходят разговоры», что срок ее ссылки будет сокращен. Он глядел ей в глаза и ему казалось, будто он виновен в том, что сослал ее в этот унылый степной край, где даже деревце днем с огнем нельзя было встретить. И радовался, когда помог ей перебраться оттуда в Кзыл-Орду и даже похвастался, как ему, как бывшему фронтовику, пришлось учиться в вечерней школе, где немецкий язык преподавал ее старший сын, Шимон Маркиш, человек светлый и умный.

Спустя сорок лет читая книгу воспоминаний Эстер Маркиш «Отражение света» в литературной записи Л. Дановича, я как бы снова повидался с моим старым знакомым, майором Бикинеевым из Кзыл-ординского областного управления МВД.

После того, как Переца Маркиша арестовали, его семью сослали в Кармакчи, что в Кзыл-ординской области, где очень скоро Шимон заболел тяжелым воспалением легких. В Кармакчах мальчика не спасли бы, оставалась надежда увезти его в областной центр, в Кзыл-Орду. Но майор Ахметов, ответственный за ссыльных в Кармакчах, категорически возражал, мол, не положено, указа такого нет, чтобы детей «врагов народа» лечили в городе. Не помогло и официальное заключение местного доктора Теймураза Долидзе, тоже из ссыльных. Но майор был непреклонен: от своего решения он так и не отступился. Не отступилась и Эстер, когда поздней ночью она на свой страх и риск оставила Кармакчи и выехала с мальчиком в Кзыл-Орду...

Эстер вспоминала: «Утром мы были в Кзыл-Орде. Шли медленно, у Шимона едва хватало сил передвигаться. И вдруг увидели, как навстречу идет тот самый «незнакомец в штатском», который объявил нам о сокращении срока ссылки. Ну, все, мы пропали. На этот раз он был в форме. Остановился, как вкопанный:

– Это вы?!

– Как видите.

– Что вы здесь делаете?

– Вот, пришлось приехать. У сына двустороннее воспаление легких, в поселке ему помочь не могут, одна надежда на здешних врачей. Я решила пойти ва-банк. Должна вам сказать, что разрешения у нас нет, майор Ахметов отказал. Но, поймите, мой сын серьезно болен, речь идет о жизни и смерти...

– Вы представляете себе последствия вашего поступка?

– Представляю. Но у вас, наверное, тоже есть дети?

Офицер оглянулся по сторонам:

– Так... сейчас вы отведете сына в больницу, а потом сразу ко мне, в управление. Я оформлю вам разрешение задним числом. Будто бы это я вас вызвал в Кзыл-Орду.

Судьба хранила нас. Позже этот человек признается: тогда он помог нам из-за того, что его жена – еврейка. И у него действительно тоже есть дети...

Спустя пару месяцев после нашей первой, полулегальной, поездки в Кзыл-Орду нам разрешили перебраться в областной центр...

Потом майор Бикинеев, тогда начальник специального отдела Кзыл-ординского областного управления МВД, подпишет документ, где укажет, что ссыльному Шимону Маркишу разрешено отбыть в Москву для сдачи государственных экзаменов в Московском государственном университете имени Ломоносова...

А после освобождения, уже в Москве, в начале шестидесятых, мы с Шимоном случайно встретились с Бикинеевым... Он был в штатском, и мы его не сразу узнали. «Наш майор» (теперь он был подполковником) бросился к нам, как к родным. Он не скрывал, что рад встрече, расспрашивал о нашей жизни, интересовался научной карьерой своего бывшего учителя. Между прочим, намекнул, что в нашем досрочном освобождении есть доля и его участия».

Михаил Давыдович Ромм, рассказывая о своих встречах с Эстер Маркиш, отбывавшей ссылку в Кзыл-Орде, восторгался этой большой умницей и ее детьми Шимоном и Давидом, в которых уже тогда он разглядел будущих писателей. Ромм вспоминал, как за чашкой чая они по вечерам говорили о литературе, музыке, театре и – меньше о политике, которая и без того была для них непреходящей болью...

Ромм любил эту семью, дорожил ею...

И нам с женой случилось познакомиться с этой замечательной семьей, правда, уже в Израиле. Мы передали Эстер Маркиш письма ее старшего (ныне покойного) сына – блестящего писателя, полиглота и переводчика Шимона Маркиша к Михаилу Давыдовичу Ромму. А за бокалом сладкого вина тогда девяностотрехлетняя Эстер, осторожно перелистывая страницы прошлого, рассказывала нам о годах, проведенных ею в далекой казахстанской ссылке, о людях тех лет, которых мы тоже хорошо знали, когда мы жили и работали в Кзыл-Орде. Общаясь с Эстер, с этой отважной, удивительно образованной и эрудированной женщиной, создавалось впечатление, будто ты стал счастливым обладателем билета на «праздник памяти и душевной красоты».