ГАЗЕТА "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" |
|||||||||||||||||||||
АНТОЛОГИЯ ЖИВОГО СЛОВА |
ГЛАВНАЯ | АРХИВ АНТОЛОГИИ ЖИВОГО СЛОВА | АВТОРЫ № 4 (105) 2008г. | СОБЫТИЕ | ИНТЕРПРЕТАЦИЯ | ЮБИЛЕИ | СТОЛИЦА | ГЕОПОЛИТИКА | УСАДЬБА |
ФУТУРОЛОГИЯ | ОТЕЧЕСТВО | ЛИЦА | ЭКРАН | СЛОВО | КНИГИ | МОДА |
|
Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО"Copyright © 2008 |
Хочу честно признаться — эти маленькие рассказы не выдуманы. Они написаны о реальных детях, о реальных событиях, которые случались со мной во время моей достаточно большой педагогической деятельности. Оттого-то и в заглавии каждого рассказа использованы подлинные имена главных героев. Педагога, как и поэта, иногда в трудные минуты посещает вдохновение — звездный час, когда находится единственно верное решение в ситуации с маленьким, упрямым, непоседливым, но человеком, которого надо вырастить достойным этого звания. Вот и у меня в этих рассказах описаны редкие моменты, когда вдохновение приходило на выручку.
История эта произошла давно, когда я работал в средней школе Витебска. Теперь это гимназия №1 — весьма престижное учебное заведение, куда, по моим сведениям, принимают по конкурсу. Пришел я в школу к первому уроку, и почувствовал, что в воздухе царит какое-то напряжение, словно произошло что-то из ряда вон выходящее. Дежурная учительница, отвечая на мой вопросительный взгляд, сказала с возмущением: «Сходите, поглядите, что сделали наши «отличники» с кабинетом географии!» Выйдя из школы, сразу же за углом наткнулся на груду осколков стекла. Кабинет географии выглядел так, словно неподалеку преодолел звуковой барьер современный истребитель. Но это был не самолет-истребитель, а истребитель стекол, меткий и беспощадный, не пожалевший ни одного квадратика рам.. Мститель поработал «на совесть» и, помножив месть на меткость, выразил все, что накипело в его душе за долгий период обучения в школе. Подошла директор, оглядела результат педагогической деятельности преподавателя географии, горько вздохнула и попросила меня подняться в пострадавший класс — помочь завхозу, который вытаскивал осколки из рам.
— Кто же это? — спросил я, уже предугадывая ответ.
— Неуловимые мстители, — вздохнула директриса. — Учим мы их, учим, а они…
Я поднялся на второй этаж в кабинет географии и стал приводить в порядок классную комнату под укоризненным взглядом Миклухо-Маклая, следившего за уборкой и остеклением с портрета на стене. Полагаю, что даже для него, знакомого с нравами папуасов Новой Гвинеи, зрелище было жутковатое. Окончив работу, мы с завхозом кивнули друг другу и разбежались по своим делам. Но жгучее любопытство — желание узнать имя мстителя — не давало мне покоя. На следующий день у меня были уроки в седьмых классах, — должен же был кто-то проболтаться или, в крайнем случае, намекнуть. Но, увы... Все, кого спрашивал, увиливали от моего вопроса или вообще молчали. Последний урок был в седьмом «А», классным руководителем которого была та самая учительница географии. Думал, может здесь кто-нибудь расскажет из чувства обиды за свою «классную».
Ни-че-го!
И уже после звонка возле меня задержался умница и отличник Петя:
— Напрасно вы ищите, Евгений Аронович! Никто ничего не скажет. Тут можно только дедуктивным методом Шерлока Холмса…
— То есть как это, дедуктивным методом? — ошарашено спросил я, хотя сам с детских лет являюсь поклонником легендарного героя Конан Дойла.
— Да все просто, — лукаво произнес Петя. — Вчера была контрольная по географии. Возьмите журналы и посмотрите — у кого самая низкая оценка, тот и… Последнюю фразу мой консультант закончил, уже закрывая дверь класса. И вообще, как я сам не додумался!
Иду после уроков в учительскую, просматриваю журналы седьмых классов. В седьмом «В» напротив фамилии Сережи красовалась бесподобной величины единица, — что в школьном обиходе называется коротким и емким словом «кол». Неужели, все так просто!
На следующем уроке, дождавшись, когда останемся одни, я спросил:
— Зачем ты разбил окна?
— Это не я, — буркнул Сережа, не поднимая головы.
— Я не спрашиваю, ты это или не ты, я спрашиваю — зачем?
Сергей раскололся со второго раза:
— За то, что она поставила кол. И за то, что терпеть меня не может.
И… вообще, за все.
Я молчал. В данную минуту я должен был расхлебывать кашу за всю нашу педагогическую систему. И где-то я был на стороне Сергея, — как бывший хулиган с четверкой по поведению за четверть. Но в то же время понимал, что дурной пример заразителен. И если промолчать, то предугадать последствия не так уж сложно: окон в школе оставалось еще много.
— Вот что, Сергей, — начал я с вопроса. — А отчего ты не побил окна в наших мастерских. Смотри. Так удобно. Во-первых, первый этаж — целиться не надо. Во-вторых, целых шесть окон вместо трех. Во где разгуляться душе!
Сергей поднял на меня изумленный взгляд.
— Вы чего! С какой стати я должен бить у вас окна! Что вы мне сделали! И у меня пятерка по труду!
— Да ты пойми, чудак, сколько в школе мужиков? Завхоз и я. Значит, нам и пришлось стекла вставлять в кабинете географии. А я высоты боюсь, мало ли что, еще свалюсь. А тут первый этаж, не работа, а удовольствие, — бей, сколько хочешь. Получил двойку по химии — бей в столярной мастерской, по физике — в слесарной, по пению… Кстати, как ты поешь?
— Нормально пою, на четверку. А что? — отвечал Сергей, глядя на меня, как на ненормального.
— Так, когда мы в следующий раз вставлять будем, приходи, споешь что-нибудь. Ты же знаешь, Серега, под музыку и работать как-то легче. В общем, договорились. А директрисе я ничего не скажу, будь спок!
И как ни в чем не бывало, я пошел между верстаками, помогая и подсказывая ученикам. Прозвенел звонок, я принимал у мальчишек работу, ставил оценки. Сергей подошел последним. Получив пятерку, и пряча дневник в рюкзачок, он недоверчиво спросил:
— Неужели не расскажете никому?
— Да что ты волнуешься, я уже забыл. Иди на свою географию.
Я сдержал слово и о выходке Сергея никому не сказал ни слова. Окна в школе больше не били, потому что — так уж вышло — теперь Сергей как бы нес персональную ответственность и за стекла в мастерской. Он был неплохой мальчишка, но ему не хватало тепла ни дома, ни в школе. После окончания школы за кражу мотоцикла он получил год условно, — так мне рассказали его приятели. И больше о нем я ничего не слышал. Но запомнился он мне почему-то своим добрым отношением к жизни, а она не отвечала ему взаимностью никогда.
Дана была очень красивая девочка. Вы не представляете, как тяжело быть в классе самой красивой. Никто из подруг не хочет быть рядом — слишком велик контраст. Дана чувствовала, что я порой любуюсь ею, и часто приходила в мой класс, когда я настраивал компьютеры, и тихонько сидела в уголке, наблюдая за мной большущими голубыми глазами. Ну, точь-в-точь — Мальвина из известного советского сериала про Буратино. Я понимал, как ей одиноко в школе, и она приходила ко мне в компьютерный класс, как приходят погреться у костра. И я всегда был рад, когда она приходила.
Дана была слабенькой ученицей. Когда я ей ставил невысокие отметки, Дана задерживалась после урока у дверей кабинета и спрашивала: «Ну, почему, почему?!» Я виновато отводил глаза и бубнил, что надо больше старания, больше трудолюбия и т. д., и т. п. Иногда я завышал ей оценки, иногда давал такие задания, где Дана могла себя проявить и получить более высокий балл.
Неожиданно в классе произошел конфликт, и, по воле случая, в эпицентре оказалась Дана. За ее компьютер села другая девочка, способная, но своевольная, считавшая, что ей можно практически все. На мои уговоры та просто не реагировала. Как будто не слышит.
Дана смотрела на меня укоризненно. Класс с любопытством наблюдал, чем это все окончится. После пятой или шестой просьбы я взял упрямицу за руку и вывел из класса. Та, понимая, чем может закончиться наш конфликт, не предвещающий ей ничего хорошего, перешла в контратаку.
«Смотрите, — обратилась она к классу, — меня избили. Я пойду звонить маме. Мы найдем на него управу!» И с примкнувшими к ней союзницами побежала вниз в вестибюль, где находился телефон-автомат. Мама не заставила себя ждать и к концу урока уже была в школе.
После звонка я пришел к директору и рассказал о конфликте. Кстати, я взял за правило, о любом происшествии в классе всегда сообщать директору или завучу, чтобы они располагали информацией из «первоисточника». Кто знает, кто и как захочет раздуть пустяк в общешкольное событие первой величины.
Директор выслушал меня и, вызвав Дану, попросил ее рассказать, как все произошло, и написать объяснительную записку. Директор знал лучше меня, какой скандал могла раздуть родительница, прилетевшая в школу на всех парусах, и предпринял все меры защиты. И хотя подруги, угрожая бойкотом, оказывали на Дану давление, требуя, чтоб та написала, будто я еще дал строптивой школьнице подзатыльник, предвкушая удовольствие поставить учителя в неловкое положение или вообще убрать его из школы, девочка не поддалась, выстояла и написала правду.
Мама требовала, чтобы учитель был наказан и извинился перед ученицей, школа требовала извинения ученицы перед учителем за попытку срыва урока и грозила трехдневным исключением из школы. Пришли к компромиссу: учитель извиняется, за то, что применил силу, выводя ученицу из класса, ученица — за попытку срыва урока. Мама была не очень-то довольна таким исходом, по-видимому, пыталась жаловаться в высшие инстанции, но у нее ничего не вышло, и в знак протеста она перевела дочь в другую школу.
В классе страсти улеглись. И я был признателен своей школе, которая не дала меня в обиду, что случается редко, и — конечно же, Дане.
Наши отношения незримо изменились, мы стали друзьями — я защищал ее в классе, она меня в кабинете директора.
Конечно же, продолжалась прежняя история: после полученной в очередной раз невысокой оценки Дана задерживалась после урока у дверей класса и также спрашивала: «Ну, почему, почему, ведь мы же друзья!». И я ей отвечал: «Потому что — друзья, я не хочу обманывать тебя завышенными оценками. Мы должны быть честными друг перед другом».
И Дана поняла. Она прекратила выпрашивать высокие баллы, и просто стала больше стараться. Иногда я строил урок «под Дану», повторяя материал, который девочка хорошо знала и могла получить высокую оценку; да простит меня Педагогика!
С некоторыми детьми по окончании ими учебы я прощаюсь индивидуально. Мы стояли у ворот школы и молчали. Нам было грустно.
— Я буду заходить к сестрам, — с вечной своей улыбкой сказала Дана.
— Конечно, конечно, — вздохнул я, — еще увидимся.
В школе учились младшие сестры Даны, — такие же красавицы, такие же… «с ленцой», но с этими девочками никогда не было у меня проблем. Чувствовалась работа старшей сестры и уважение семьи ко мне. А я через них иногда передавал привет Дане и интересовался ее службой в армии.
Как-то утром вывел свою собачку на прогулку, вижу — какая-то девушка машет мне рукой. Подбежала. Высокая. Красивая. Дана!
— Как дела, учитель?
— Да все так же. А как ты, Дана?
— Я уже в театральном, на третьем курсе!
Я коснулся завитой прядки на правой щеке, которую Дана любила в момент раздумий накручивала на палец и улыбнулся: «Ах, какая у нас актриса будет! Удачи тебе, Дана!»
Елена Кантор родилась в Москве, окончила Московский институт химического машиностроения, работает техническим редактором. Автор четырех книг стихов и одной - прозы. Стихи опубликованы в журналах «Юность», «Литературная учеба», «Слово писателя» (Израиль), «Студенческий меридиан» и других.
Я молода еще,
Как ягода во льду —
Такая яркая, как будто
Это лето.
Как будто бы иду себе — бреду,
И песенка не спета.
Как будто мне, обратно возвратясь,
Бежать вперед,
Да Бог с ним, с направленьем.
Я, может быть, и ягодой звалась
Еще до опыленья.
И алая — как есть! — до простоты
На выдохе, на вдохе этой страсти…
Как будто бы и не было беды,
Как будто и не будет счастья.
…А им вовек нести молчание,
Ибо молчание — слова,
Когда разверзнется молва —
Шагов душевных обмельчание.
Она обрушится, как ночь —
Чужая, желчная, пустынная.
И как молчанию помочь?
И как не порасти унынием
И безнадежно сжать уста,
Когда — не речь, а обречение?..
Как будто бы еще чиста —
Одетая во все вечернее, —
Как будто бы еще свежа,
Еще не смята, не запорота
Вне слов молчащая душа,
Живущая под этим порохом.
Лестница…
Не тела,
Но души —
Ведущая,
Вперед идущая —
Такая тощая.
Такая мощная…
Как цепь — изящная,
Резная, страстная
И работящая.
И говорящая,
И вопрошающая:
— Куда идешь ты, друг?
— Ищу пожарища.
Ищу потопища
И огорчения.
Как после сна еще
Не ел печения,
Не пил отчаяния.
Не знал нелепицы.
Проснулся. Встал,
Увидел лестницу…
Я люблю тебя, лазоревое яблоко,
яблоко, которое не съешь,
яблоко, которое не падает,
яблоко не яблочных одежд.
Я люблю тебя, лазоревое яблоко,
жаль, уже не фрукт держу в руках,
просто я кусала раньше яблоко
и руками рыщу в облаках.
Щебень под ногами, — Мари, Мари...
Как кусают тропы в твои миры.
Тело истончают — не хлад, не зной...
Лишь смущенье встретиться с новизной.
Лишь боязнь
заглядывать в пропасть-пасть.
Помоги мне, Машенька, не упасть.
Помоги мне, душенька, сладко жить.
А пока что — камешки ворошить...
Камешки разбрасывать и идти,
Оставляя старое на пути.
…И белый парус в темном супе
Все ближе к краешку тарелки.
А ты все ждешь, что он утонет.
А он все ждет, что суп остынет…
Ты водишь по тарелке ложкой,
А он не знает шторма, ветра…
И вы не знаете друг друга.
Вам страшно ощущенье встречи.
Но суп — он все же будет съеден.
Межсезонье, милый. Чувств нищанье…
Пауза, объятая слезами.
Будто полувстреч предназначенье
В чем-то незначительном меж нами.
В чем-то невесомом. То, быть может,
Сила вне названия и тела.
Это просто осень все итожит,
Это просто лето пролетело.
Это просто я забыла спички,
И не разглядеть в ночи предмета.
Кажется, что распустились почки
В самой жаркой половине лета.
Кажется, что осень наступила
По весне, да Бог с ним, с цветом рыжим.
Только бы не заморозки, милый.
Я боюсь, что почек не увижу.
Я боюсь, что не застану счастья,
А цветы в альбоме — пыль да бархат.
Смотришь в ярко-рыжее бесчестье
Сквозь глаза заплаканные марта,
Смотришь…Я с тобой в снежки играю
В августовских красных рукавицах.
Только бы насытиться игрою,
Только бы успеть остановиться.
На полпути до Бога выпал снег.
А я стою, совсем не вижу снега.
Мне кажется, что те снежинки – небыль,
Которые сейчас летят ко мне.
О, как же одолеть те хлад и мрак,
Какие осознать нет сил и веры.
В той белизне непонятой, химерной
Беда иная под названьем страх.
Да, я боюсь, что это не пройдет,
На этот хлад я отвечаю зноем.
Так гривы огненные пляшут предо мною
И снег вбирают в свой круговорот.
Быть суетной, не отыскав свое,
И выстрадать: кто я… Такая малость.
Из жарких рук – из клетки – вырываюсь,
Истоптанное высмотрев жнивье.
Мне крупного зерна тугая зрелость
Изранит горло, разорвет, задушит.
И, выклевав его, я малодушно
Утешиться пытаюсь, что наелась.
Утешиться пытаюсь и слетаю
К лугам пологим с рослою травою.
От злаков прячусь в них, ищу покоя.
Равнина бесколосая густая
Меня не греет, не бодрит, не холит.
И стынет сердце – ждет иного злака,
Голодный зоб мой тяжестью неволить
И разорвать, как тонкую рубаху,
Лежать оставив на безмолвном поле.
Уходит твердь.
А дальше – жидкость, жидкость.
Ты плавать не умеешь, но божишься,
Что выплывешь. Нелепый взмах руки,
И только ли… А после – слезы, слезы…
Но это ль шок: цветок метаморфозы,
Взошедший в тверди – тверди вопреки?
Вся жизнь – молоко.
Я всю жизнь хочу молока.
Молочные реки – молочные руки. Млеко.
И губ моих пенке молочной не высыхать.
Я все еще жду
эту животворящую соль человека.
Я все еще нежусь под белой рукой,
покуда я дочь,
Покуда я лодка в той теплой реке,
уготованной Богом.
Молочная простынь – песок.
И мой замок песочный
Еще стережет эти вкусные детские годы.
Так соловьи слагают словари.
О Господи, щади их перья нежные,
Ведь словари слагают — соловьи,
Сей мир кроят, увы, из неизбежного.
Так соловьи слагают словари,
И в каждой букве нота обретенья,
Скольжение заката и зари,
Этюд познанья и этюд смятенья.
Так соловьи слагают словари.
И рукопись — израненная, хрупкая —
Дрожащей трелью тает изнутри,
Как тайнопись на треснутой скорлупке.
…Покуда пеленают словари,
Покуда бьются в тяготах познанья,
Бессонный голод к слову — чёрный гриф —
Кружит над соловьями в наказанье.
Так соловьи слагают словари…