Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2010

В XIX веке здесь была Ново-Екатерининская больница

Маргарита Лобовская

Эхо Страстного бульвара

Мемориальный знак настраивает нас на воспоминания о жизни и творчестве когда-то широко известного публициста. Он родился 11 июня 1898 года в Киеве в семье ремесленника Ефима Фридлянда, его отроческие годы прошли в городе Белостоке, получившем печальную известность в связи с кровавым погромом в июне 1906 года. В 1915 году еврейское население по приказу властей, было выселено из пограничных районов, и люди со слезами покидали родные места, а 17-летний юноша добрался до столицы. В 1916 году Михаил уже печатался в газетах и журналах Петрограда под псевдонимом, ставшим впоследствии его именем – Кольцов.

Молодой человек с восторгом принял Октябрьскую революцию – социальная справедливость, интернационализм, вера в счастливое будущее полностью соответствовали его убеждениям. Он вступил в большевистскую партию и стал активно печататься на страницах «Правды», в сатирических журналах «Чудак» и «Крокодил», а в 1923 году был утвержден главным редактором журнала «Огонек». Новое издание стало явлением в советской журналистике и было принято читателями. Авторы статей показывали страну – столицу, глубинку, Кавказ, Сибирь, Средюю Азию. Урал. Портреты многих обыкновенных людей 1920–1930-х годов улыбаются нам со страниц журнала. Советский человек мог, перелистывая и читая «Огонек», узнавать имена и работы известных художников, репродукции картин которых публиковались в каждом номере. Но корреспонденты журнала не фотографировали работу заключенных в лагерях, холодные бараки строителей каналов или женщин «Алжира» (Ахмолинский лагерь жен изменников родины).

Кольцов, как большинство советских граждан, не замечал беззакония и жестокости в СССР. Он считал справедливыми обвинительные речи Вышинского и расстрелы бывших партийных и государственных деятелей. Критика Кольцова была направлена против фашистских режимов в Европе. Вместе с ведущими журналистами Европы и США Михаил Кольцов страстно боролся за демократическую Испанию и при этом фанатически верил в мудрость Сталина. Но преданность власти и лично вождю не спасла журналиста. В 1938 году руковдство СССР планировало дружеские контакты с Германией; ненависть нацистского руководства к Михаилу Кольцову была известна, острая направленность его статей и свободное общение с иностранцами в Испании раздражала и мешала Сталину.

В декабре 1938 года Михаил Кольцов был арестован и 2 февраля 1939 года расстрелян. Через много лет забвения его имя вспомнил И.Г. Эренбург. В мемуарах он писал: «Михаил Ефимович остался в моей памяти не только блистательным журналистом, умницей , шутником, но и концентратом различных добродетелей и душевного ущерба 30-х годов».

Мы задержались у московского особняка, и, продолжая нашу экскурсию, пройдем по бульвару несколько шагов и остановимся у дворцового здания, на фронтоне которого выведена дата постройки «1775 год». Мы попадаем в иную эпоху. Усадьба князей Гагариных – Английский клуб московских аристократов. После войны 1812 года здание выкупило государство, и в 1833 году в усадьбе была открыта Ново-Екатерининская городская больница.

Через десять лет в больничной палате появился особый пациент – еврей из Могилева. Мещанин Мофит Шайн никаких прав на приезд в Москву в 1843 году не имел, но, надеясь на помощь Всевыш-го и на везение, отправился в незнакомый и закрытый для него город, а причины тому были веские. Его старший сын Ноах заболел и был обречен на неподвижность. Семнадцатилетний юноша радовал отца способностями, знал Тору, умел говорить и читать на русском, на немецком языках. И такое несчастье! От местных купцов Шайн узнал о московской больнице, где врачи-чудодеи только мертвых не поднимали на ноги и с помощью единоверцев добрался до столицы, поселился в Глебовском подворье, где евреи останавливались на короткий срок. Он нашел сведущего человека, написавшего ему прошение на имя московского генерал-губернатора князя Алексей Григорьевича Щербатова о дозволении показать больного сына врачам.

Разрешение было получено, и отец на руках принес юношу в больницу. И вновь везение. Главного врача, доктора Поля, болезнь заинтересовала, и Ноаха оставили на лечение. Отца сразу же выслали на родину. Медиков привлекала возможность опробовать на больном новые методики – массажи, растяжки и, несмотря на протесты обер-полицмейстер Брянчанинова, который регулярно докладывал генерал-губернатору, что Ноаху Шайну воспрещено жительство в Москве, старший врач, в ответ, также настойчиво просил главу города продлить пребывание больного, так как «к излечению еврея Ноаха Шайна имеется надежда». Юноша вызывал сочувствие и симпатию у окружающих. Студенты-медики, проходившие в больнице практику, отметили удивительные способности Ноаха к изучению языков, приносили пациенту книги. Больной, обладая уникальной памятью, быстро заучивал наизусть стихи Пушкина, Жуковского Баратынского; он изучал историю России.

Прошли два года напряженного лечения, и полковнику Брянчанинову 31 марта 1845 года врач вновь доложил: «Еврей Ноах Шайн, несмотря на весьма медленное по упорности болезни лечение, получил значительное облегчение. Так что есть большая надежда к восстановлению владению в его ногах, и старший врач Поль нужным считает оставить его, Шайна, в больнице для дальнейшего лечения». Прошло еще три месяца, и в теплый июльский день больной встал на ноги и хотя он мог передвигаться только на костылях, но самостоятельно. И это было счастьем. Но что было делать дальше? Как и где жить? Возвращаться домой было тяжело, там хозяйничала мачеха. В Москве иудеям жить не разрешалось. В больнице среди врачей было много немцев, и пастор Розенштраух и его жена, проявляя заботу о пациенте, которому некуда было податься, убедили молодого человека перейти в лютеранство. Так, перестав принадлежать своему народу и попрощавшись с еврейским именем и еврейской судьбой, Павел Васильевич Шейн стал москвичом, экстерном сдал экзамен в немецкой школе и остался там преподавателем. Шейн стал осваиваться в литературной среде, регулярно посещал университетские лекции М.П. Погодина…

Переезжая из города в город, передвигаясь на костылях по непролазным сельским дорогам, останавливаясь в больших селах и деревнях, он по утвержденной методике, точно записывал тексты песен и легенд, фиксировал особенности местного говора. Павел Васильевич обладал удивительным даром общения. Крестьянки проникались симпатией и сочувствием к барину-инвалиду и с удовольствием рассказывали сказки, пели песни, повествовали о местных приметах и заговорах. В 1859 году была издана книга Павла Шейна «Былины, исторические песни Корсунского уезда Симбирской губернии». Потом он отправился по центральным губерниям России и Белоруссии, и многолетняя работа завершилась изданием «Белорусские песни с относящимися к ним обрядами, обычаями и суевериями с приложениеми объяснительными словаря и грамматических примечаний».

Уже в преклонные годы Павел Васильевич выпустил «Сборник народных детских песен, игр и загадок», и собранный им материал сразу же разошелся по детским хрестоматиям. Он скончался 14 августа 1900 года в Риге, и его первый биограф Б.В. Соколов в 1906 году в статье о творчестве известного российского этнографа отметил: «Шейн был калекой со сведенными руками и ногами, но болезнь не помешала ему посвятить более сорока лет своей жизни утомительному делу собирательства. Это страстное служение русской народности, проявленное русским евреем, не мешает помнить тем, кто склонен бросать русскому еврейству обвинения в нелюбви и прямо в органической ненависти к русской народности и русской культуре».

Прогулка по Страстному бульвару, протяженность которого всего 300 метров, оказалась для нас очень насыщенной и продолжительной. Мы вспомнили судьбы двух отличных по времени, по взглядам и мироощущению людей. Оба – выходцы из «черты оседлости». Оба сменили свои имена. Жизнь каждого из них была по-своему значимой и по-своему несчастной.

Александр Бирштейн

Еврейская Одесса

Я был польщен. Как же! Я очень гордился городом, в котором жил, и то, что во мне сразу признали одессита, радовало. Но разочарование наступило сразу. От того же матроса я узнал, что одессит – синоним «вездесущего» еврея.

Взрослым я наткнулся на результаты переписи 1897 года. Оказалось, что в Одессе проживало 138935 евреев.

До революции в Одессе жили люди более ста национальностей, нетрудно заметить, что количество евреев превосходило – и существенно! – количество людей любой другой национальности в этом месте. Собственно, Одесса была единственным большим городом в Российской империи с таким демографическим составом.

Открывались еврейские учебные заведения, была еврейская больница...

Более того, в 1840 году была открыта первая в России хоральная синагога, названная Бродской. Архитектором синагоги был Иосиф Колович. Ее первым кантором был Н. Блюменталь.

В 1909 году в Бродской синагоге – впервые в России! – был установлен орган.

Здание синагоги на улице Жуковского

Основателями Бродской синагоги были австрийские евреи, по большей части из Брод, вступившие в российское подданство. Им была предоставлена возможность приехать в Одессу и влиться в одесскую еврейскую общину. В благодарность за это они и построили синагогу на углу Пушкинской и Почтовой (ныне Жуковского) улиц.

Быть прихожанином Бродской синагоги было необыкновенно почетно, а занимать в ней какой-либо пост – пределом мечтаний. Недаром Беня Крик обещает будущему тестю:

– Эйхбаум, – сказал ему король, – когда вы умрете, я похороню вас на первом еврейском кладбище, у самых ворот. Я поставлю вам памятник из розового мрамора. Я сделаю вас старостой Бродской синагоги... (И. Бабель).

И Беня таки добился своего. Еще бы! Быть старостой синагоги, где первым голосом был кантор Пинхус Миньковский, а руководил хором сам композитор Давид Новаковский, было более, чем почетно, это было целью многих и многих выдающихся по тем временам людей.

Более того, похороны, когда покойного провожал сам Миньковский, автоматически считались перворазрядными.

Вот что Беня Крик обещает тете Песе, матери убитого Иосифа Мугинштейна:

– Похороны Иосифа будут по первому разряду: шесть лошадей, как шесть львов, две колесницы с венками, хор из Бродской синагоги, сам Миньковский придет отпевать покойного вашего сына... (И. Бабель)

К Миньковскому вели детей, и он, прослушав их, говорил, выйдет ли из ребенка толк.

Миньковский вдоволь попутешествовал по миру, он жил в Одессе с 1902 по 1922 год, был главным хазаном Бродской хоральной синагоги, председателем местных отделений общества еврейской музыки ха-Замир и любителей иврита Ховевей сфат Эвер; с 1917 г. – профессор еврейской музыки и общей истории музыки в Еврейской консерватории; входил в круг еврейских интеллектуалов, возглавляемый Х.Н. Бяликом.

Известно, что слушать пение хора и кантора Бродской синагоги приходили И.Бунин, В. Лазурский...

Долгие годы Бродская синагога оставалась элитной и прогрессивной синагогой. Долгие годы... В 1920 году она была закрыта. Было решено, что евреям не нужна синагога, а нужен пролетарский рабфак. Борьба за синагогу шла до 1925 года. Кто победил – известно.

Потом в здании синагоги был областной архив. Есть он и сейчас, но туда никого не пускают. Здание в ужасающем аварийном состоянии. Но передать его еврейской общине власти не торопятся, хотя, конечно, что-то в Одессе меняется к лучшему. Разве можно было себе представить, что на доме великого еврейского поэта Х.Н. Бялика будет установлена мемориальная доска, а книги его переводчика и крупного романиста Владимира (Зеева) Жаботинского будут издаваться очень большими тиражами, как теперь?

24 мая 2002 года на доме по улице Малой Арнаутской была установлена мемориальная доска в честь жившего тут в 1907 году великого еврейского поэта, публициста и общественного деятеля Хаима Нахмана Бялика.

Открыл доску Почетный посол государства Израиль Шимшон Арад.

Бялик жил в доме 9 в квартире 12. На первом этаже.

Кто только не бывал у него! Менделе Мохер Сфарим, Владимир (Зеев) Жаботинский, Дизенгоф, Семен Фруг ...

Вообще дом 9 по Малой Арнаутской был, наверное, не очень обычным двором. Кроме Х.Н. Бялика, там жили еврейский писатель и издатель Иегошуа Равницкий, давший Х.Н. Бялику дорогу в литературу, банковский служащий Арье Файнзильберг, естественно, с сыновьями Ильей Ильфом – будущим великим писателем и Александром – будущим известным художником Сандро Фазини. А также сын мадам Бланк Дмитрий Ульянов…

А пойдем-ка с вами на Екатерининскую, 8, в дом, где располагалась редакция лучшей, по тем временам, ежедневной литературной, коммерческой и справочной газеты «Одесские новости». Газета выходила аж с 1885 года. В этой газете активно сотрудничал Владимир Жаботинский сначала как корреспондент, а позднее как член редколлегии и ведущий фельетонист. Карикатуристом был известный не только в Одессе Михаил Линский.

Ой, да что говорить, если корреспондентами газеты мечтали стать и таки стали М. Горький и К. Чуковский. Кроме них и многих других, в газете работали: Исаак Брусиловский, Давид Айзман, Борис Плит (Незнакомец), Лазарь Кармен...

Кстати, не менее знаменитая компания собиралась в 1920-е годы ХХ века на улице Дворянской, сперва в доме 20, а потом и в доме 33. Называлась эта группа молодых людей «Коллектив поэтов».

В 1920-е годы произошло событие, вернее, ряд событий, существенным образом повлиявший на развитие и становление русской литературы: буквально за несколько лет все ведущие одесские писатели и поэты переехали в Москву. Можно ли представить себе литературу без И.Бабеля, И.Ильфа, Э. Багрицкого, Л. Славина, В. Инбер и многих других?

Большинство из вышеперечисленных входило в «Коллектив поэтов». Постоянные собрания литераторов проходили в большом зале в уже упоминавшемся доме 33 по улице Дворянской. Кстати, снял это помещение для «Коллектива поэтов» Осип Шор – будущий прототип Остапа Бендера и при этом брат Анатолия Шора – поэта Анатолия Фиолетова.

Кто же входил в «Коллектив поэтов»? В первую очередь это молодой писатель Илья Ильф, поэт Эдуард Багрицкий, писатель Лев Славин, Борис Бобович, Аделина Адалис, Нина Гернет, Семен Гехт, Семен Кирсанов, Марк Тарловский...

Ну, и, разумеется: Валентин Катаев, Юрий Олеша, Зинаида Шишова, Владимир Сосюра...

Вот как описывает появление Семена Кирсанова в «Коллективе поэтов» известный одесский литературовед и краевед Ростислав Александров (Александр Розенбойм), ссылаясь на воспоминания Н. Гарнет из очерка «1920 год. Одесса»:

«Однажды... явился мальчик, громко и уверенно начал что-то читать... Кончил. Все помолчали. Потом кто-то... спросил его, как он относится к Пушкину?

Точного ответа мальчика не помню, но смысл был такой, что Пушкин кончился и нам не указ. Все помолчали. И вдруг... от окна, где сидел Ильф, раздался спокойный, ровный голос:

– Пошел вон!

Мальчик был Семен Кирсанов. Он не пошел вон, а стал таким же участником сборищ, как все мы».

Здесь в доме 33 поэты не только собирались, но и собрали неплохую по тем временам библиотеку, проводили литературные вечера...

А потом «Коллектив поэтов» распался, ибо, как я уже говорил, большинство его участников уехало в Москву и стало создавать уже не одесскую, а вполне советскую литературу в ее лучшем проявлении.