Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2010

Леонид Гофман

Истина научная или национальная школа

Конечно, дело не в том, – «новая» или «старая», а в том, – музыка или нет. Понимает ли композитор, в чем состоит его искусство; владеет ли исполнитель своим искусством «чисточитания», умением разглядеть за нотой смысл? Это нелегко, но в этом и состоит цель музыкального образования. Увы… современная высшая школа этой цели плохо соответствует. А нравы нашей музыкальной жизни, когда все считается одинаково хорошим: и Бетховен и Глинка, и Равель и Хренников, и Малер и Шнитке – все это только дезориентирует молодого музыканта и разрушительно действует на формирование в нем классических критериев. В конечном итоге он не знает, «что такое хорошо, и что такое плохо».

Странно, но в сегодняшней России слова «Ново-венская школа» произносятся с уважением теми, кто называет себя левыми, авангардом. Ведь Шенберг никогда не был модернистом. В своих Drei Satiren (op. 28) его персонаж Модернский, подобно Жириновскому, саморазоблачает авангард. Наивные «левые» в словах «Новая Венская школа» прочли «новая» как противопоставление старой классической, но Шенберг-то говорил Noue Wiener Schule в смысле возрождения, сохранения и продолжения классических традиций… Ничто не может составить конкуренцию Учению о гармонии Шенберга, где систематически изложено все богатство тональной системы, где не учат стилизации, а воспитывается гармоническое мышление и единство стиля. Традиция не в копировании образцов. Она суть передача огненной эстафеты. А недостатки школы лишают традицию своего основного качества – способности продолжения в истории. И тогда возникают ложные надежды: почему бы не «пойти другим путем»? Почему бы не прийти к новым результатам через экзотику?

Музыкальная практика, в целом, состоит из двух частей: folk-musik и art-musik. Фольклорная музыка и музыка как искусство. Я пользуюсь западной терминологией, поскольку мы так привыкли к небрежностям в русской, что уже не в состоянии пробиться к смыслу через завалы досадных, но въевшихся в сознание, недоразумений. Например, у нас бы сказали: народное творчество и академическая музыка. Непонятно только о какой, собственно, академии идет речь. Какой академии мы обязаны появлению Баха, Моцарта или Брамса? Могли бы сказать еще хуже: народное творчество и профессиональная музыка. Ясно, что это совершенно некорректная фраза. Профессиональным может быть как то, так и другое... И, кстати, непрофессиональным тоже. Вообще же это очень зыбкое понятие, оно не тождественно мастерству. С точки зрения профессионализма, Сальери, несомненно, опережает Моцарта, потому что профессиональный означает не более, чем соответствующий рынку, в то время, как выражение великий мастер говорит о соответствии человека своему высшему предназначению.

Если богатство и разнообразие фольклора соответствует этническому составу населения планеты, то музыка как искусство делится на небольшое количество направлений, связанных, так или иначе, с различными культурно-историческими традициями, – школами. Различие между ними объясняется не сущностным содержанием понятия «школа», а ее качеством, то есть относительными достоинствами или недостатками.

Что представляют собой эти два типа музыки? Как связаны они, способны ли взаимовлиять друг на друга?

Проверенный временем, фольклор всегда прекрасен. Но для многих он означает что-то древнее, застывшее, окаменелое: какие-то старинные крестьянские песни, ритуальные танцы. Не понятно только, почему и в какой точке истории его течение оборвалось. В детстве я очень досадовал: почему разбойничья песня – это фольклор, а лагерная песня зеков – нет? «Это псевдонародное творчество», – не моргнув глазом, отвечала моя преподавательница. (Совсем, как у Стругацких: «сидела рыба на дереве. – Господин учитель, как же рыба может сидеть на дереве? – Ну, это была сумасшедшая рыба».) Понятно, что на самом деле, фольклор – это живое развивающееся явление. Укорененное в историю, оно, несомненно (я не могу представить ничего другого), должно иметь свое продолжение в настоящем и будущем.

Поп-арт это тоже фольклор, но сегодняшнего дня. Если раньше в распоряжении народного музыканта были палка с жилой и тыква, то сегодня к его услугам электроника. Сущность-то не меняется.

Существует мнение, что музыка как искусство вышла из фольклора. Насколько это верно? Можем ли мы с тем же успехом утверждать обратное?.. Задумаемся… когда мы говорим фольклор, мы уже подразумеваем существование чего-то, что таковым не является... И нельзя же назвать фольклором то, что существовало в древние времена, до того, как в музыке произошло это разделение. Скажем, древние псалмы. Откройте «На реках вавилонских». Вавилоняне требовали от левитов песен, а псалмопевец говорит: Эйх ношир эт шир hашем аль адмат нейхор? (Как же я могу петь песнь Г-споду на земле чужой?) Но почему же песнь Г-споду? – От них же требовали (с современной точки зрения) песен, а не молитв... Значит, всякая песнь была песнь Г-сподня?!

Светское и духовное, народное и утонченное существовало в неразрывном единстве. Поэтому лучше было бы сказать, что фольклор и музыка как искусство образовались тогда, когда произошло функциональное разделение того, что сегодня я бы назвал прамузыкой.

Какую же роль в создании композиторской школы играет фольклор? Думается, такую же, как и молоток в производстве компьютера. Хотя, поверьте, я ничего не имею против молотка. Наоборот, это очень полезная в хозяйстве вещь, хотя и не имеющая отношения к компьютеру... Что же такое искусство?

Если Г. В. Плеханов прав в том, что философия в современном смысле начинается со Спинозы, а значит, современный мыслитель так или иначе – спинозист; то с этой точки зрения, современный музыкант не может не быть баховистом.

И вот здесь, наверное, кому-то захочется задать вопрос: разве Бах не использовал григорианский хорал, не писал английских, французских сюит, итальянского концерта? Верно, писал. И это также верно, как то, что нас учили, что искусство должно быть «национальным по форме и социалистическим по содержанию», не понимая того, что, «когда мы говорим форма, мы подразумеваем содержание, а говоря содержание, подразумеваем форму». Не подумайте, что я собираюсь говорить об истории СССР, поборники так называемого средиземноморского стиля в Израиле утверждают очень похожие вещи. Они тоже считают, что можно построить национальную школу, исходя из фольклора.

В произведении искусства можно встретить более или менее точно процитированный фольклорный элемент, или вульгаризм. И это нисколько не разрушает искусства. Это, как онегинский «бобровый воротник», как слово «навоз» в высокой поэзии Пастернака, как газетная лексика или канцеляризмы у Мандельштама, из которых он созидает великое искусство. Непонимание таких вещей приводит к губительным ошибкам. Я совершенно не понимаю, как Кон мог назвать темы Малера банальными. Малер, точно также, как Моцарт, Бетховен и Брамс, мог использовать в своих сочинениях тематизм демократического происхождения. Но малеровская тема столь же прекрасна, сколь и оригинальна.

А Бах? Разве он создавал или основывался на каком-то этническом музыкальном языке? Разве его беспокоили какие-то другие стилистические проблемы помимо стилистического единства? Разве он говорит нам от имени этноса, или Лютера, а не от имени природы, ее высших законов, если позволите, Г-спода Б-га? Если Бах встречает какую-то подходящую идею в связи, скажем, с французской стилистикой, то он как бы говорит нам: «Идея неплоха, но, если исходить из нее, тогда целое должно было бы выглядеть... вот как!..»

Все его концерты могли быть названы итальянскими, так как в его время концерт – это итальянский жанр. Но Бах, конечно же, не создает жанров, направлений... Он не занимается «маркетингом». Он создает великие образцы. И это потом Гете станет использовать в своем учении образцовость в качестве эстетического термина. Восходящая к Баху венская традиция в этом и состоит. Он не был первым в истории, но для музыкантов, среди малочисленной когорты великих Мастеров, святое имя Баха – первое. Он первый, кто в биографии каждого из нас открывает наднациональную природу музыкального искусства, или как, не подозревая ни о чем, правильно подметил Ленин, ее нечеловеческое, а значит природное, Б-жественное происхождение.

С чем же сравнить эти два типа музыки? С язычеством, культивировавшим народные представления, и монотеистической религией, открывающей, как говорит Талмуд, закон выживания. Закон, который, как и научная истина, не зависит от этнического фактора?

Но давайте сделаем более мягкое сравнение: скажем, русский язык – язык империи, и украинский – язык этноса, или продукция трансконтинентальных и национальных корпораций. Или, может быть, геометрия и землемерие…

Что такое музыка, мы узнаем уже из фольклора. Что такое искусство, мы узнаем из классики, почему и необходимо ее изучать. Конечно, это должно быть нашей постоянной работой. Разве литература и филология не сообщающиеся сосуды? Попробуйте оторвать Мандельштама-поэта от Мандельштама-филолога. В принципе, композиция любого автора отражает, прежде всего, глубину его понимания того, что есть искусство. Анализируя классику, мы можем усовершенствовать наше представление о предмете. И если мы (дай-то Б-г) перестали считать, что величие романа заключается в том, что он – «энциклопедия» или «зеркало революции», и согласились принимать за содержание поэзии саму поэзию, то это уже могло бы означать, что сделан важный шаг в правильном направлении: от словоблудия вокруг – к знанию, то есть к тому, чтобы начать мерить искусство мерой искусности.