Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2011

Римма Казакова

Поэт о времени и о себе

Из магнитофонных записей разных лет

Свои первые стихи я написала лет в девять. Шла война. И свои первые стихи я написала отцу на фронт. Простые, школьные стихи советской девочки, которая ждет отца с фронта:

Отец всю войну носил в гимнастерке письмо с этими стихами. Они были для него как талисман, как для кого-то симоновское «Жди меня…». И какие бы стихи я ни писала потом, он говорил: те были лучше. У него был свой подход к стихам, свой взгляд на них. Вообще же мои родители были далеки от поэзии. Они без особого восторга, относились к тому, что я пишу, считали все это не серьезным занятием… А когда у меня вышла первая книжка и я получила за нее свой первый гонорар и на эти свои первые деньги купила и подарила родителям телевизор, тогда они немножко оценили мое творчество.

Моя мама работала в гарнизоне отца, в совете гарнизона. На разных должностях. Машинисткой, секретарем. Мои родители любили меня по-своему. Их больше волновало не мое литературное дело, а другое. Когда я работала в Хабаровском окружном Доме офицеров Советской Армии, я писала отцу письма, рассказывала в них о себе и однажды получила от него такое послание: «Дочка, я думал, что ты стала серьезным человеком, вступила в партию, а ты пишешь, что ты выкрасила волосы хной и ходишь на танцы с этими паразитами офицерами. Я их знаю. И поэтому не советую тебе водиться с ними. Жалко, что ты идешь не вперед, а назад. Твой папа Федор Казаков».

Однажды в Переделкине я познакомилась с Александром Петровичем Межировым. Он гулял со мной по дорожкам и говорит мне, немножко заикаясь: «Римма, в-вы, вы к-кого предпочитаете? Ахматову или Цветаеву?». Я, не задумываясь, отвечаю: «Я предпочитаю, конечно, Цветаеву. Она такая пылкая, такая лаконичная, такая яркая! Такая страстная!». Он: «К-какой кошмар! Я-т-то думал, что т-такая серьезная девушка, к-как вы, должна любить Ахматову, а не истеричку Цветаеву, д-должна любить серьезную, глубокую, прохладную петербуржанку, которая так ценит с-слово…». И так далее.

Прошло два года. Я опять приезжаю в Москву, в Переделкино. И для меня Александр Петрович Межиров – уже Саша. Я говорю ему:

– Саша, вы знаете, вы совершенно правы. Я почитала Ахматову. Как это прекрасно, как это серьезно, как это…

А он в ответ:

– К-какой кошмар! К-как вы можете любить эту рыбу, эту холодную петербуржанку? Любить надо честную, откровенную, открытую, яркую Цветаеву…

Он преподал мне хороший урок.

Я поняла, что любить надо всех, кого любится. И однажды даже прочитала в воспоминаниях Эренбурга, как в один год он любил одних живописцев, а через год уже совершенно не признавал их, любя других. Поэтому самое лучшее – принимай все, что хочешь. Но не будь категоричным в суждениях. Не заставляй другого человека мыслить, думать так же, как ты…

Надо сказать, Александр Трифонович Твардовский очень любил меня, когда я еще жила в Хабаровске. Он вообще любил тех, кто жил в глубинке, и следил за ними.

Однажды я приехала в Москву очень расстроенная. У меня тогда только что вышла в Хабаровске, в 1958 году, первая книга. Она называлась «Встретимся на Востоке». И критики накатали на нее такую рецензию, из которой следовало, что я, оказывается, – «бернштейнианка», что я воспеваю движение в ничто и в никуда (а не в светлое будущее – коммунизм), потому что я написала, что счастье – в поиске счастья, а не в самом счастье. Кроме того, меня обвинили чуть ли не в аморальности, в том, что я очень не целомудренно пишу о любви, что ранняя Ахматова писала намного целомудреннее. А я в ту пору даже еще ни с кем не целовалась. Ну и… я пришла в «Новый мир». Показала Твардовскому эту рецензию и сказала, что рецензия плохая и что я расстроена. Он засмеялся. Показал мне свое стихотворение «Московское утро». В нем говорилось о том, как он написал стихи и отдал их в «Правду» и ему пообещали напечатать их в этой газете, и как он надел новые брюки и пошел смотреть на углу дома уличный стенд с наклеенной на него газетой, проверять, есть там его стихи или нет. Смотрит – а стихов там нет. Он и говорит: «Зачем же я новые брюки надел?». И я подумала: «Если даже у великого Твардовского такое бывает, то что мне-то говорить?». И до сих пор, когда кто-то жалуется на свои неудачи, я повторяю эту строчку из стихов Твардовского: «Зачем же я новые брюки надел?».

Я считала себя абсолютно советским человеком. Но к 60-м годам мне стало ясно, что, во-первых, все мы чем-то недовольны… И уже в те времена у меня было много вопросов, связанных с разными негативными явлениями советской действительности, и много из-за этого неприятностей. Я не зря назвала свою новую книжку «Наперекор». Мне всю жизнь приходилось идти наперекор кому-то и чему-то.

Когда Иосипа Броз Тито объявили нашим другом, я думаю: «Ну да, а раньше он был нашим врагом, совсем еще недавно…». Прихожу в политотдел. Меня там опять начинают шпынять за мои крамольные мысли. В Хабаровске я была секретарем комсомольской организации, и под моим руководством было управление Хабаровского Дома офицеров, футбольная команда и ансамбль песни и пляски. В ансамбле все круто гуляли. Футболисты пили. Но как-то мы все-таки с этим боролись. Капитаном футбольной команды был такой Боря… Я прихожу к нему: «Борь, ну не будете больше пить?» – Боря отвечает: «Ну, больше не будем, но меньше тоже не будем». Он орет мне: «Когда в партию вступишь?» – «Никогда». – «Почему? Разногласия какие у тебя с партией?» – «Идеологические…»

Поначалу мы жили в Москве на Ленинском проспекте. В пятиэтажке, в хрущевке. С плакатом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», одна часть которого – «Пролетарии всех стран…» – висела на крыше одного дома, а другая часть – «…соединяйтесь!» – на крыше нашего дома. Потом плакат упал, и остался только кусок «соединяйтесь!». Мы жили в этом доме, как в хорошей коммуналке. Одалживали у соседей кто раскладушку, кто три рубля на хлеб… Жили дружно, как сестры и братья. Ходили в гости друг к другу. Сначала каждый у каждого искал или любовника, или свою жену, или ее вещи, а потом все поняли, что не надо этого делать. И зажили еще дружнее. А у меня была соседка, которая все писала мне записки и совала их в дверь: «Товарищ Казакова, не стучите каблуками». Потому что я ходила на каблуках. Однажды я постучала ей в дверь и сказала шутливо: «Убью в следующий раз, если опять напишешь мне записку!». А она испугалась, но отвязалась от меня.

Я не всегда же пишу стихи… Для меня стихотворение – это ребенок, которого надо выносить, который должен вырасти в утробе матери, а потом родиться на свет. А раз это так, то я пишу только по вдохновению. Но я должна поймать его на кончик пера и заставить себя довести дело до конца… Есть женщины, в том числе и поэтессы, которые не любят заниматься домашними делами и готовить. Они никогда не убирают квартиру. Вечно куда-то спешат. И едят что попало… А я люблю наводить у себя порядок и люблю готовить. Я люблю простую еду. Например, если отварить простую хорошую картошку и полить ее маслицем с базара, из жареных семечек, и посыпать укропом, это будет замечательная еда! Но для того, чтобы это сделать, надо не лениться. Надо почистить картошечку, приготовить ее как следует. Я люблю первые блюда и прекрасно готовлю их. И когда мои детки (мой сын со своей женой и дочкой) звонят мне по телефону, они говорят: «Если ты сваришь суп, мы придем к тебе в гости». Однажды моя внучка Маша спросила у меня: «Объясни мне секрет, почему у тебя получается такой вкусный суп и такие щи вкусные?». Я говорю: «Маша, потому что я все это делаю с любовью. Я люблю тебя, и поэтому у меня все так получается. А когда ты станешь постарше, я расскажу тебе, что за чем класть в кастрюлю, чтобы было так же хорошо».

Я была против нового гимна. Я и сейчас против. У меня даже есть стихи об этом. «По поводу нового-старого гимна»:

Я считаю, что новые слова гимна ничуть не лучше старых. Я даже в телепередаче «Мужчина и женщина» сказала, что это малограмотная белиберда.

как это понимать? Страна – это мудрость народная? А как там дальше?

Это какая-то география для школьников младших классов! Надо было еще написать – раскинулись колхозы. Такой у нас гимн… Но что делать?.. Я, кстати, откровенно сказала, что это ошибка… и позор для народа. Говорю это к тому, что принципиальная политика – это лучшая политика. Лучше быть принципиальным человеком. Я свои взгляды меняю только тогда, когда понимаю, что была не права, и готова признать это.

Соученик моего сына Егора, его товарищ по Литинституту, Леонид Боярский, был у меня в гостях на дне моего рождения и произнес такой тост: «Я хочу выпить за Римму Федоровну – за то, что она не боится любить». Как интересно – да? Я задумалась над этими словами и даже потом песню написала:

Так вот, я думаю, что мною в жизни движет любовь. И раньше мною двигала любовь.

Я говорю о том, что мною всю жизнь двигала и движет любовь к людям. Да, мною движет любовь и жалость к людям, и сострадание к ним. Я люблю делать людям добрые дела. И я могу заплакать от «острого счастья», если кто-то совершит какой-то добрый поступок.

Я считаю, что человеку нужно родиться с желанием что-то делать. Есть «ленивые и нелюбопытные». Как говорила мне моя мама, если у тебя плохо на душе, не впадай в уныние: помой пол, и тебе станет легче. Любое деяние – оно что-то меняет в положении вещей, передвигает какие-то атомы в мире. А уныние есть грех.

Помню, как-то раз моя мать, уходя на работу, велела мне, чтобы я, придя из школы, сделала по дому то-то и то-то, и то-то… А я вместо этого лежала на диване и книжку читала, задрав ноги. И мать отлупила меня – за то, что вроде как пробездельничала. Но я понимаю мою мать. Бедная она женщина. Время было трудное, война, от отца писем нет, хлеба в доме нет, есть нечего. И она меня так отходила лучиной, что я долго выдирала занозы из кожи. А потом мама села и сама заплакала… Ну, я ее, естественно, простила за все.

У моей мамы была подруга, соседка наша, и эта подруга-соседка говорила ей, что вот я свою дочку на твою Римму ни за что не променяла бы: моя мне и суп сварит, и пол подметет, и чулки заштопает, а твоя лежит на диване, книжки читает да еще стихи пишет!..

Я была немножко как бы не от мира сего.

Когда я пишу стихи, кого я слышу? Б-га? Мироздание? Или сама себя? Я говорю: не знаю…

Записала Нина Краснова