Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2011

Дмитрий Кардовский. Бал в Петербургском дворянском собрании

Александр Говорков

Печальная эстафета

Стихи, надо сказать, не из лучших у Лермонтова. Предшествует им весьма корректный эпиграф, взятый из трагедии Жана Ротру «Венцеслав»: «Отмщенья, государь, отмщенья! Паду к ногам твоим: Будь справедлив и накажи убийцу...». Но дело не в эпиграфе. Косноязычные строчки полны расхожих (даже по тем временам) штампов. Помните, сколь непросто было заучивать в школе эти тяжеловесные вирши?

Помимо скорбных ламентаций о гибели поэта, стихотворение содержит гневные упреки в адрес Дантеса и так называемого «света». Если с Дантесом все ясно, то строчки, обращенные «свету» довольно туманны. Оказывается, поэт погиб, потому что «восстал... против мнений света один, как прежде...». Некие мрачные силы, скрытые Лермонтовым под местоимением «вы», «сперва так злобно гнали... свободный, смелый дар и для потехи раздували чуть затаившийся пожар...» «Что ж? веселитесь...» – предлагает Михаил Юрьевич этим неназванным мракобесам.

В общем, стихотворение исполнено самого благородного негодования. Впрочем, гнев этот направлен против и так кругом виноватого Дантеса. Ни одного намека на персон, обозначенных словечком «вы», в первоначальном тексте вычитать невозможно.

Естественно, что в подобном виде (и с таким-то эпиграфом!) стихи не вызвали у власть имущих никаких подозрений. Николай Павлович и без лермонтовской подсказки был исполнен решимости примерно наказать убийцу придворного историографа.Возможно, что судьба Лермонтова потекла бы по совершенно иному руслу, но... 7 февраля он дописывает в стихотворение 16 заключительных строк. Они оказались роковыми для автора.

Подобно лесному пожару, новая редакция стихотворения распространяется по Петербургу. Какие-то доброхоты снабжают свежим текстом обитателей Зимнего дворца. Не дремлет и всезнающий Бенкендорф. 19 (или 20-го) февраля на стол императору ложится докладная записка Александра Христофоровича:

«Я уже имел честь сообщить Вашему Императорскому Величеству, что я послал стихотворение гусарского офицера Лермонтова генералу Веймарну, дабы он допросил этого молодого человека и содержал его при Главном штабе без права сноситься с кем-либо извне, покуда власти не решат вопрос о его дальнейшей участи, и о взятии его бумаг как здесь, так и на квартире его в Царском Селе. Вступление к этому сочинению дерзко, а конец – бесстыдное вольнодумство, более чем преступное. По словам Лермонтова, эти стихи распространяются в городе одним из его товарищей, которого он не захотел назвать».

Резолюция самодержца на столетие опередила события отечественной истории: «Приятные стихи, нечего сказать; я послал Веймарна в Царское Село осмотреть бумаги Лермонтова и, буде обнаружатся еще другие подозрительные, наложить на них арест. Пока что я велел старшему медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он; а затем мы поступим с ним согласно закону». Николай Павлович предвосхитил стиль Иосифа Виссарионовича. Любопытно, что первая реакция императора – объявить поэта сумасшедшим, точно так же, как до этого поступили с Чаадаевым.

Из докладной Бенкендорфа явствует, что к ее написанию Лермонтов уже содержался под стражей. Действительно, 18 февраля Михаил Юрьевич без лишних проволочек был арестован и заключен на верхнем этаже здания Главного штаба. В творческом смысле арест пошел Лермонтову на пользу. Как вспоминает Шан-Гирей, Лермонтов велел камердинеру, приносившему обед, «завертывать хлеб в серую бумагу, и на этих клочках, с помощью вина, печной сажи и спички написал несколько пьес...». Именно так были созданы настоящие шедевры – «Когда волнуется желтеющея нива...» и «Я, матерь Божия нынче с молитвою...».

Узнику не пришлось долго ждать решения своей участи. 27 февраля было опубликовано высочайшее распоряжение: «Его императорское величество в присутствии своем... соизволил отдать следующий приказ: ...по кавалерии переводятся: Лейб-гвардии гусарского полка корнет Лермантов в Нижегородский драгунский полк прапорщиком». Наказание оказалось суровым. Лермонтов не только был разжалован из гвардии в армейский полк с фактическим понижением на два чина, но и направлен на кавказский театр боевых действий, проще говоря – в Чечню. Вот тебе и «отмщенья, государь, отмщенья!».

Эта история удивительным образом напоминает произошедшее с Пушкиным в начале 1820 года. Принято считать, что ссылка Александра Сергеевича в Кишинев (а вначале его хотели упечь в Сибирь или на Кавказ!) была наказанием за политические стихи – «Деревня», «Вольность», «Noеl». На самом же деле ярость Александра I вызвали совсем другие стихотворения – те, которые были обращены к императрице Елизавете Алексеевне.

Так что же ужасного написал Лермонтов в этих злополучных шестнадцати строчках? На первый взгляд – ничего особенного! Счесть их «воззванием к революции» мог только сумасшедший или недобросовестный человек. Эти строки развивают тему клеветнических «мнений света» и «тех», кто «злобно гнали... свободный, смелый дар». В новой редакции стихотворения Лермонтов немного конкретизирует облик носителей «мнений света» и злобных гонителей свободного дара Пушкина. Оказывается, это – «надменные потомки известной подлостью прославленных отцов... жадною толпою стоящие у трона». Именно они, «надменные потомки» являются палачами «Свободы, Гения и Славы». Далее Лермонтов сожалеет, что эти «палачи» и «наперсники разврата» неподвластны закону (в силу, видимо, «толпления у трона») и угрожает им высшим – то есть Божьим – судом. Никаких «воззваний к революции»!

Почему же император отреагировал на стихотворение столь болезненно и резко? На какую мозоль вольно или невольно наступил дерзкий гусар?

Михаил Юрьевич лишь повторяет – почти теми же словами – то, о чем говорили тогда в пушкинском окружении. Андрей Карамзин писал, что Пушкин «пал жертвой злословия и клеветы». Жуковский адресовал Бенкендорфу такие слова: «...Тысячи презрительных сплетен... погубили его». И далее: «...клевета, как бы она... нелепа ни была, всегда достигает своей цели...». Вяземский утверждал, что «Пушкина в гроб положили... городские сплетни... и клевета петербургских салонов». Великая княгиня писала своему мужу, Михаилу Павловичу: «...Работа клики злословия привела к смерти человека, имевшего... большие достоинства».

О какой клевете, о какой сплетне в один голос говорят очевидцы событий? Может быть, речь идет о подробностях романа Дантеса и Натали? Вряд ли. Клевета касалась лично Александра Сергеевича и была крайне скандальной. Сплетниками был пущен слух о сожительстве поэта с Александриной Гончаровой!

В мемуарной брошюрке, вышедшей в 1887 году, бывший кавалергард князь Александр Трубецкой утвеждает, что Александрина призналась в этом Идалии Полетике. Напомним: эта дама была внебрачной дочерью графа Григория Строганова и двоюродной сестрой самого Трубецкого. Из текста мемуаров понятно, что источником сплетни о внутрисемейном адюльтере Пушкина были Трубецкой и Полетика.

Своими признаниями князь заземлил полет фантазии исследователей этой дуэли. Не надо искать авторов антипушкинской интриги среди масонов, иностранных дипломатов, иезуитов, гомосексуалистов или жандармов Бенкендорфа. Пушкина погубили родовитые гвардейские офицеры, направляемые Идалией Полетикой и Александром Трубецким (близким другом Дантеса, кстати сказать).

В той же брошюре Трубецкой сообщает удивительную вещь: «дипломы рогоносца», полученные Пушкиным, рассылались поручиком лейб-гвардии Урусовым, корнетом лейб-гвардии Опочининым и генерал-майором Александром Строгановым (сводным братом Идалии и кузеном Трубецкого). Яснее некуда!

Корнет лейб-гвардии Михаил Лермонтов был заядлым шахматистом. Бесстрастные архивные источники сообщают: частым партнером Лермонтова был корнет Константин Опочинин. Значит, подробности смертоносной интриги Михаил Юрьевич мог получить из первых рук! Знаком был Лермонтов и с братьями Трубецкими – Сергеем и Александром.

Последовательность событий такова: до Лермонтова доходит слух о гибели Пушкина от пули Дантеса и он, оплакивая поэта, сочиняет первую редакцию стихотворения. В последующие десять дней Михаилу Юрьевичу становятся известны имена пасквилянтов и распространителей чудовищной клеветы. Уж не сражался ли он в шахматы с Опочининым в эти дни? Как бы то ни было, разгневанный корнет дополняет стихотворение шестнадцатью свежесозданными строками.

Имена клеветников, естественно, не названы и теперь, но некоторые намеки на них в этих строчках все-таки содержатся. «Жадною толпою стоящие у трона... потомки... прославленных отцов». Куда уж прославленней – Строгановы и Трубецкие! Лермонтов понимает: этим людям закон не писан, пред ними молчат и суд, и правда.

В новой редакции уже и эпиграф приобретает иное – ироническое – звучание. С одной стороны Лермонтов взыскует государева отмщенья, с другой стороны утверждает, что наказать виновников гибели Пушкина не удастся – кишка тонка и у государя.

А, собственно говоря, почему? Да, конечно, отцом интриганки Идалии и соавтора пасквильного диплома генерала Строганова был граф Григорий Строганов, занимавший виднейший пост в Министерстве иностранных дел. Но главное заключалось в другом.

У пасквилянтов была защита сильней любых чинов и родословных. Кавалергард Александр Трубецкой был любовником Александры Федоровны, супруги Николая I. Безусловно, Лермонтов знал об этом. По всей видимости, поэтическая дефиниция «наперсники разврата» как раз и намекает на любовную интрижку тридцативосьмилетней императрицы и двадцатитрехлетнего кавалергарда.

Вот этого и не простили Лермонтову. Не могли простить. Намеки на интимную жизнь императорской семьи были куда серьезней любых «воззваний к революции». С Лермонтовым случилось то же самое, что и с Пушкиным, неосторожно упомянувшим императрицу Елизавету Алексеевну в нескольких стихотворениях. Написав стихи «Смерть поэта», Михаил Юрьевич магическим образом принял печальную эстафету из рук Александра Сергеевича. Враги Пушкина стали врагами Лермонтова, печаль Пушкина стала печалью Лермонтова.

Косвенно нашу догадку подтверждает тот факт, что полный текст лермонтовского стихотворения под названием «На смерть поэта» был опубликован Герценом в Лондоне вскоре после кончины Николая Павловича. И в этом тоже содержится известная перекличка с судьбой Пушкина: того держали в ссылке вплоть до смерти Елизаветы Алексеевны.

В каком-то смысле, «На смерть поэта» – «постмодернистское» произведение. Оно насыщено множеством цитат, образов и выражений, заимствованных у Пушкина. Использованы «Андрей Шенье», «Вольность», «Поэт», «Кавказский пленник», «Евгений Онегин»... Лермонтов намекает: Пушкин закодировал свою судьбу в печальной участи Владимира Ленского. Вряд ли бы самого Александра Сергеевича обрадовало это не очень тактичное сравнение.

Удивительно, что Сергей Трубецкой (тот самый, которого за многочисленные бесчинства разжаловали из гвардейцев в армию) невольно сыграл столь же роковую роль в судьбе Лермонтова, как его брат – в судьбе Пушкина. Вечером 13 июля 1841 года в пятигорском доме генерала Верзилина сошлись Михаил Лермонтов, Николай Мартынов, Лев Пушкин (младший брат Александра Сергеевича), Сергей Трубецкой. Их принимала хозяйка дома Надежда Верзилина со своей дочерью Эмилией. Трубецкой играл на фортепьяно, около которого стоя беседовали Надежда Петровна и одетый кавказцем Мартынов. Сидевшие на диване Лермонтов, Пушкин и Эмилия оживленно разговаривали между собой. Желая повеселить девушку, Михаил Юрьевич сказал вполголоса, указывая на Мартынова: «Берегитесь этого опасного горца с большим кинжалом». Именно в этот момент Трубецкой прекратил музицировать, и слова поэта расслышали все находящиеся в зале. Оскорбленный Мартынов вызвал Лермонтова на дуэль...

Лермонтов знал: литература – поэзия особенно – обладает магическими свойствами. Лермонтов знал... но – «судьбы свершился приговор». В судьбу Михаил Юрьевич верил не меньше Пушкина.

Все произошло, как по-писаному.

Со страниц «Героя нашего времени» сошел Грушницкий и застрелил своего создателя.