Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2011

Алекс Векслер

На венском перекрестке

Мне иногда нравилось входить в чью-то роль, чтобы повеселить себя и других. Это обычно касалось важных командированных с московского рейса, которым и я когда-то прибыл в Вену по дороге в Израиль. Советские чиновники и туристы всегда прибывали первым автобусом, так как сидели в первом классе или в передней части самолета, а мои настоящие клиенты – подопечные советские евреи – прибывали последним, третьим, автобусом, так как размещались в конце салона. Дело в том, что советские вельможи – командированные, вырвавшиеся на капиталистический Запад, начинали напиваться уже в самолете и прибывали в Вену хорошо тепленькими. Я как человек веселый и общительный, а иногда еще и немного злой, увидев несколько раз это уникальное зрелище, решил вмешаться и вступиться за честь своей бывшей родины и репутацию ее высшего чиновничества. Как-то, заметив хорошо поддатого важного пассажира, которого вели «под белы рученьки» два холуя, то ли помощники, то ли гебешники, я начал свое первое выступление с хорошей миной при неплохой игре. Прилично поставленным – или выработанным – командирским голосом (рос в семье старшего офицера Советской армии) я сказал приблизительно следующее: «Какой позор! Не успели оставить Родину и уже «нажрались». Вы позорите имя советского человека и коммуниста. Я вынужден буду сообщить о вашем недостойном поведении куда следует. И вы можете лишиться партбилета!» На моих глазах высокий чиновник трезвел от страха и начал униженно лепетать отдельные слова, обращенные ко мне, вроде: «Простите, извините, пожалейте, больше не повторится» и т.д.

Никто, конечно, не знал и не спрашивал, кто я такой на самом деле. Но само мое присутствие в месте для избранных, т.е. имеющих силу и власть, и уверенный тон делали свое дело. Передо мной почти навытяжку, как на параде, проходили пассажиры передних рядов салона ТУ-134. Важные и гордые собой советские командированные, а иногда и тургруппы «выездных счастливчиков». Частенько в такие группы были вкраплены под видом рабочих и колхозников дети, жены и прочие члены семей партийно - советских бонз как всесоюзного, так и республиканского значения. Когда я впервые решил пообщаться с подвыпившими советскими гражданами, с большим трудом делавшими первые неустойчивые шаги на австрийской земле, представитель Аэрофлота, обычно сопровождавший пассажиров своего рейса, сделал удивленно-вопросительное лицо. Но, как видно, он был парень с юмором, и ему мой экспромт понравился. В дальнейшем мы с ним часто переговаривались глазами, и несколько раз он дал мне понять, что среди его подопечных есть клиент, требующий моего вмешательства. Мне же было вполне достаточно видеть его смеющиеся глаза. И в это весеннее утро только мне одному известным движением он указал на выбранную им жертву с огромным «джеймсбондом», еле-еле сползающую с автобуса и уже предвкушающую встречу с загнивающим Западом.

Я произнес короткий, но почти гамлетовский монолог, после которого несчастный вельможа, порекомендованный мне аэрофлотчиком, никак не мог понять, «жить или не жить» ему дальше. Почти протрезвев, побледнев и лишившись дара речи (у него не открылся рот, чтобы просить прощения и извиняться, как поступали другие), он проследовал в сторону паспортного контроля, где даже не смог самостоятельно предъявить паспорт (как мне потом рассказывали австрийцы). Потом с трудом, с посторонней помощью доплелся до посольского «членовоза». При этом, наверно, проклинал себя самого, меня, неизвестно откуда «инкогнито» взявшегося представителя партконтроля или других компетентных органов, последнюю рюмку, выпитую в самолете, друзей, которые не предупредили, что такое может случиться, и так бездарно начатый первый день за рубежом. А что больше всего его мучило, как я подозреваю, это не покидавший еще долгое время животный страх за партийный билет, который, как мною было обещано, он положит на стол.

Так начинались первые советско-израильские контакты на земле нейтральной столицы бывшей Австро-Венгерской империи. Прошу не забывать, что мне, представителю Израиля, был тогда 31 год, а представителю великой Советской державы было немногим больше. А в молодости мы все склонны к поискам приключений и удовольствий, за которые, кстати, не надо расплачиваться. Чтобы закончить тему Аэрофлота и его представителя, остается сказать, что однажды, по его инициативе, у нас состоялся все-таки серьезный разговор. Это случилось через несколько дней после того, как он же привел ко мне Владимира Буковского, прибывшего в Вену, как и многие другие советские диссиденты, по израильской визе. Советский представитель подошел к моему столику в ресторане аэропорта Швехат и попросил передать Буковскому, что в случае, если он будет себя хорошо вести (я, правда, не совсем понимаю, что под этим подразумевалось), то в скором времени к нему присоединится на Западе его жена или невеста. С тех пор прошло более 30-и лет. И поэтому я не совсем точно помню: то ли жена, то ли невеста. Единственное, что я знал наверняка тогда, да и сегодня тоже, что разговор со мной был ему продиктован и санкционирован компетентными организациями, которым в дальнейшем в письменном виде он передал его содержание, что соответствовало инструкции. Я сделал приблизительно то же самое, что и он, то есть передал кому нужно содержание разговора.

А теперь я подхожу вплотную к истории, из-за которой мне сейчас вспомнился венский аэропорт. Евреи-эмигранты в большей степени и репатрианты – в гораздо меньшей прибывали, как я уже говорил, последним, третьим, автобусом. Они отличались от других пассажиров наличием детей, пожилых родителей, неуверенностью в себе, растерянностью, в высшей степени напряженными нервами, а иногда и бросающейся в глаза усталостью. В момент, когда подъезжали мои подопечные, я перемещался в центр зала, напротив огромной раздвижной стеклянной двери и становился у них на пути. Я даже иногда не успевал попросить их подойти ко мне, но всегда в считанные секунды прибывшие группировались вокруг меня (или моих коллег), и я видел, как у многих пробуждается какое-то чувство уверенности, поскольку в незнакомом месте появился вожак, готовый взять на себя ответственность и объяснить, что делать дальше. Даже страх, никем и ничем не подтвержденный, что их насильно увезут в Израиль, часто уступал место такой человеческой и такой еврейской черте, как оптимизм и стремление к новому и еще неизвестному. Направлений было несколько. Первое и основное: Вена, Рим, Америка, Канада, Австралия – далее везде. Второе, дополнительное: Вена, Германия. Франция, Швейцария – в основном, для диссидентов и неевреев, приезжающих частенько по израильским визам, но проходящим эмиграцию через христианские организации «Каритас», «Толстовский фонд» и тому подобные. И, наконец, последнее направление, ради которого мы и находились в Австрии: Вена – Израиль – аэропорт им. Бен-Гуриона.

Попросив у сгруппировавшегося вокруг меня народа предъявить визы и пересчитав их (надо было сообщить австрийцам о числе прибывших и их дальнейшем направлении), я начинал выяснять пожелания присутствующих, касающиеся выбранного ими пути: на Запад или на Восток? Обычно мы уже по внешнему виду определяли «олим» (едущих в Израиль) и «ношрим» (отпадавших по дороге). Давал себя знать приобретенный опыт и кое-какая методика в определении поведения прибывающих: одежда, глаза, состав семьи, географические и этнические особенности, степень напряженности и упакованности. Едущие в Израиль брали с собой весь багаж, так как направлялись в израильскую гостиницу. Откуда в считанные часы или дни улетали в страну. Остающиеся в Вене сдавали почти весь свой багаж в камеру хранения на вокзале или в аэропорту и получали его только перед отходом поезда, на котором они отправлялись в Рим. Кстати, бравые венские полицейские и спецназовцы, обеспечивающие безопасность евреев и примкнувших к ним, следующих в разных направлениях, как на Восток так и на Запад, называли поезда с евреями, следующие в Рим, не иначе, как «транспорт нах Рома», а автобусы с репатриантами, направляющиеся из аэропорта или железнодорожного вокзала в сохнутовскую гостиницу австрийского Красного креста, как «транспорт нах лагер». Эти обычные фразы, которые нам, израильтянам, приходилось слышать каждый день, имели свою болезненно-историческую коннотацию, так хорошо знакомую евреям.

Так вот они стояли друг против друга в Венском аэропорту Швехат. Две группы людей только что сошедших с самолета. Две группы евреев, прибывших одним рейсом из одной страны победившего социализма, в визах которых было написано: «В Израиль на постоянное место жительства». С одной стороны было человек тридцать: несколько детей, молодежь, люди среднего возраста, одна семья с двойняшками и пожилыми родителями. Особенно выделялась молодая пара с маленькой светловолосой испуганной девочкой на руках, в глазах которой стояли слезы. Отец девочки, красивый молодой мужчина, передавая мне визы, был неожиданно многословен. Он попытался аргументировать свое решение, несмотря на то, что я его ни о чем не спрашивал, тем более ни в чем не обвинял и не убеждал – это не входило в мои обязанности. Его взволнованное выступление, скорее, прозвучало, как оправдание за какое-то преступление: «Мы – в Штаты. Мы хотим в эту великую страну. Мы ощущаем себя людьми любой национальности, а в Израиле или ты еврей, или – никто». Через пару минут у меня в руках появилась разгадка его излишней разговорчивости.

С другой – израильской – стороны находилось восемь человек. Супружеская пара лет 55-ти с почти тридцатилетним сыном-инвалидом, молодая семья с грудным ребенком из Грозного, едущая к своим родителям в Пардес-Хану, и пожилая очень еврейская пара, с такой грустью и болью в глазах, что невольно подумалось: «Как тяжело быть одинокими в старости». Издалека было видно горе, которое они несли с собой и о котором не хотели говорить.

Часть будущих «американцев», как мне показалось, смотрели на будущих «израильтян» с какой-то долей непонимания и жалости, а кое у кого даже просматривалось высокомерие и превосходство. Я еще раз посмотрел визы и задержался на нескольких из них, выданных в один и тот же день, одним и тем же ОВИРом, в одном и том же городе, да и порядковые номера их следовали один за другим. Сомнений не было: молодые люди с белокурой девочкой, едущие в Америку, были детьми пожилой пары, отправляющейся в Израиль. Точнее, глава семьи был их сыном. Не так трудно оказалось разгадать причину горя бабушки и дедушки и слез в глазах маленькой светловолосой внучки. Как потом оказалось, единственной.

Последним и окончательным подтверждением раскрытой «тайны» было имя и отчество отца и деда: Гирш Хаймович, что прозвучало в имени и отчестве его единственного сына как Ефим Григорьевич. Понятно, что родившегося в начале 50-х мальчика назвали в честь деда Хаима, погибшего летом 1943 года под Курском, Ефимом, а отчество он получил не Гиршевич (по понятным причинам), а Григорьевич. Я решил дать им доиграть этот страшный спектакль до конца, рассчитывая в глубине души на чистое сердечко ребенка. И не ошибся...

В то обычное весеннее утро в аэропорту Вены две группы разделились: одна, получив от меня направления, поехала в гостиницу организации ХИАС «Hernalzerhof», другая, вместе со мной, - в израильскую гостиницу. И вдруг маленькая белокурая девочка, воспитанная несчастной бабушкой, вырвавшись из рук отца, с криком бросилась к израильской группе: «Бабуля! Дедуля! Я хочу с вами! Бабуля! Не бросай меня!»

И все встало на свои места. В анкетах молодой пары я прочитал: «Родителей нет. Они умерли». И это было предательство, ценой которого молодая еврейская семья надеялась создать себе благополучие в США, при этом убедив ребенка, что именно бабушка с дедушкой бросили его. Они доверили Израилю принять их пожилых родителей, а сами решили стать людьми мира – без национальности, без прошлого, отказавшись от святого долга любви к тем, кто дал им жизнь.