Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2012

Александр Говорков

Рука Пушкина

Попробуйте представить себе Гоголя-дуэлянта. Не Гоголя, жгущего рукопись «Мертвых душ», не Гоголя, ворочающегося в тесном гробу, а Гоголя, метящего в лоб противника с расстояния в десять шагов. Комичная картинка... А вот в руке Пушкина пистолет столь же органичен, как и гусиное перо. Пушкин, словно биатлонист на трассе, предстает нашему внутреннему взору вооруженным и, время от времени, стреляющим. И все благодаря его последнему поединку...

Со дня смерти Пушкина прошло уже более ста семидесяти лет, но подробности роковой дуэли продолжают волновать нас ничуть не менее невнятных пророчеств Нострадамуса или подозрительной оборванности календаря майя. Ну что нам в этой, казалось бы, сугубо частной истории? Однако, мы горячимся, пытаясь докопаться до истины.

Изменяла ли Наталья Николаевна мужу? А если изменяла, то с кем – с Дантесом? С императором? Не одел ли Дантес, стреляясь, кольчугу? А может Пушкина застрелил сидевший в засаде снайпер? И кто, наконец, автор пресловутых «дипломов рогоносца»? Бенкендорф? Барон Луи де Геккерн? Министр иностранных дел Нессельроде? Граф Уваров, министр просвещения? Князь Петр Долгоруков? Зловещие масоны? Не менее зловещие иезуиты? Еще более зловещие геи?

Какие могучие силы ходят в пушкинских погубителях – самодержцы, князья, тайные организации, министры, послы! Словно Гильгамеш, герой вавилонского эпоса, один на один бьется Пушкин со вселенским злом. Частная, не очень красивая история выросла в нашем сознании до размеров национального мифа.

Между тем, последние несколько лет в ходу революционный взгляд на происхождение «дипломов», утверждающий, что их автором был... сам Пушкин! Сам их сочинил, сам написал, сам разослал по адресам... полный самиздат! Первым обнародовал эту остроумную гипотезу Анатолий Королев, замечательный писатель. Дальнейшее развитие она получила в трудах академика Николая Петракова, активно популяризируемого Владимиром Козаровецким и (ныне – увы! – покойного) Александра Лациса.

По версии Петракова (которую позже поддержал и Королев) любовником Натальи Николаевны был вовсе не Дантес, а Николай I. Таким образом, фабрикуя дипломы, Пушкин метил в императора и пытался этим отчаянным способом «взорвать» ситуацию. Александр Лацис шагнул еще дальше. Он объявил Пушкина психически больным, который путем дуэли решил покончить с собой. Такое завуалированное самоубийство...

Спорить с Петраковым и Лацисом я сейчас не намерен. Рассмотрение их версий потребует дополнительной аргументации и уведет нас в сторону от основного вопроса: мог ли Пушкин быть автором «дипломов»? Тем более что Петраков опирается на гипотезу Королева, правда, почему-то не ссылаясь на своего предшественника. Обратимся к первоисточникам, к «матричной» версии Анатолия Королева.

Изложи писатель свои предположения в художественной форме, подобной его прекрасной повести «Голова Гоголя», я не испытал бы от подобного чтения ничего, кроме удовольствия. «Рука Пушкина», петербургская повесть. Никаких вопросов! Твори, выдумывай, пробуй... Но Королев, опубликовав эссе под названием «Пушкин и диплом рогоносца», избрал иной жанр. А это уже подразумевает дискуссию...

Одно из ключевых утверждений эссе содержится в самом его начале. Анатолий Королев пишет: «...до сих пор нет ответа на вопрос: кто и почему 3 ноября 1836 года написал и разослал по почте в 7 экземплярах роковой диплом рогоносца...». Почему он столь уверен в упомянутой им дате: 3 ноября? Конверты с «дипломами» были запечатаны красной сургучной печатью, содержащей псевдомасонскую и иную символику. Пасквилянту необходимо было сначала изобразить эскиз печати на бумаге, а затем передать его в мастерскую для изготовления самой печати. Работа не одного дня... Да и попробуйте написать от руки несколько экземпляров диплома и запечатать каждый из них в два различно надписанных конверта – труд тоже немалый. Далее злодей должен был отнести изготовленные им конверты на почту. «Дипломы» были доставлены адресатам именно почтой, а не какими-то нанятыми пасквилянтом посыльными. Об этом свидетельствует отметка 58 (номер приемного места, где принято послание), проставленная на одном из сохранившихся конвертов. Приемное место №58 находилось во втором почтовом округе города. Да и Королев с этим не спорит – «разослал по почте».

В тогдашнем Петербурге ящики для сбора корреспонденции размещались в торговых точках – лавках. В соответствии с «Положением о заведении городской почты» от 27 октября 1830 года «лавки для сего» надлежало «избирать преимущественно те, кои находятся на перекрестках улиц и мостов по рекам и каналам». Служащий почты вскрывал эти ящики, связывал письма шнурком, привешивал к ним жестяной номер приемного места «дабы письма одного приемного места не смешивались с письмами других мест» и доставлял на почтамт. Уже там специальный чиновник письма пересчитывал и заносил их количество в ведомость. Далее корреспонденцию сортировали, и письмоносец доставлял ее по адресам. Процедура, требующая времени.

Между тем, конверты с «дипломом» поступили адресатам утром 4 ноября. Эта дата неоспорима. Стало быть, Анатолий Королев утверждает, что за одни сутки пасквилянт-многостаночник успел сфабриковать печать, написать сами «дипломы», запечатать конверты, отнести их в приемное место, а доблестная петербургская почта – собрать, рассортировать и доставить послания по адресам. Никак невозможно! Судя по всему, работа по созданию дипломов началась в конце октября 1836 года, не позже. А если учесть, что, по мнению Королева, пасквилянтом является сам Пушкин, то задача усложняется еще больше. Ведь именно 3 ноября (и об этом упомянуто Королевым) Александр Сергеевич покупал в магазине Беллиазара книгу «Остроги, тюрьмы и преступники». Итак, вместо того, чтобы целый день горбатиться над изготовлением пасквиля, Пушкин расхаживал по книжным магазинам.

Количество экземпляров «диплома» по версии Королева – 7 – также вызывает сомнение. Известно, что конверты получили Елизавета Хитрово, Александра Васильчикова, Екатерина Карамзина, Вяземские, Михаил Виельгорский, Клементий Россет. Итого – шесть. Седьмой экземпляр – самого Пушкина. Но существовал еще и восьмой пакет, поступивший министру иностранных дел (и непосредственному начальнику Пушкина) графу Нессельроде. Именно этот экземпляр показывал Нессельроде голландскому послу Луи де Геккерну. Сам Пушкин писал Геккерну: «Я узнал, что семь или восемь человек получили в один и тот же день по экземпляру того же письма». Из контекста пушкинского письма ясно: поэт плюсует еще по меньшей мере семь экземпляров к полученному им «диплому».

Семь-восемь... Какая, вроде бы, разница! Но чуть позже мы увидим: дата 3 ноября и количество экзепляров диплома, равное 7, чрезвычайно важны для Анатолия Королева. Именно на этих числах он выстраивает свою гипотезу. «...Смею предположить, что автором диплома был сам Пушкин... Честь Пушкин ставил превыше всего и единственный выход из нестерпимой ситуации видел в дуэли с Дантесом... Однако у поэта не было главного – предлога... Пушкину нужны были весомые оправдания перед императором... Кроме того, ему был нужен серьезный повод для объяснения с женой и, наконец, требовались нравственные оправдания дуэли... перед высшим светом Петербурга, и в глазах тех, чье мнение ему было особенно дорого, – то есть близких друзей... Древняя мудрость гласит – ищи, кому выгодно? В данном случае диплом Ордена рогоносцев, злая великосветская забава тогдашнего Петербурга, был на руку только одному человеку - Пушкину... Это был долгожданный, драгоценный и неопровержимый предлог для дуэли. А написать диплом от руки по-французски печатными буквами и разослать по известным адресам – дело пары часов свободного времени... Но! Тут возникало другое препятствие. Из-за анонимных писем никогда не стрелялись... Следовательно, Пушкину требовалось не просто абы, кабы сочинить диплом, требовалось, подать пасквиль как улику против старого Геккерна... Пушкин делает ставку на качество бумаги, которая была использована для диплома и – на слог, каким писался диплом».

Ах, какой оптимист Королев – «дело пары часов свободного времени»! Да и на предлоги и оправдания перед императором, а также высшим светом, Пушкину было наплевать. Стрелялся на дуэли он многократно и никогда не искал ни каких-то особенных предлогов к тому, ни, тем более, оправданий. Последний подобный случай произошел менее чем за год до описываемых событий, когда Пушкин вызвал на дуэль графа Соллогуба всего за несколько неловких слов, сказанных тем Наталье Николаевне.

По мнению Анатолия Королева, мотив к созданию «дипломов» один – выгода. Но какую выгоду искали шутники, рассылавшие петербургским мужьям «дипломы рогоносца»? Ведь Пушкин был далеко не единственной жертвой этой «великосветской забавы тогдашнего Петербурга». И о какой выгоде думал князь Долгоруков, адресуя Чаадаеву письмо от лица вымышленного парижского психиатра Луи Коллардо с предложением излечить русского философа от мании величия? Дурацкая злая шутка... Но дело даже не в этом. Королев словно не замечает, что оказывается в искривленном пространстве какой-то нелепой логики. «Честь Пушкин ставил превыше всего» и потому сфабриковал анонимку, да еще и позаботился перевести все подозрения в ее авторстве на Геккерна! Для защиты чести Королев вынуждает Пушкина совершить мерзкий поступок, могущий навсегда обесчестить поэта не только перед лицом его современников, но и в раскосых глазах «друга степей калмыка» – будущего читателя. Не о таком памятнике мечтал Александр Сергеевич... Но, может, я преувеличиваю? Может, не столь уж «мал и мерзок» этот поступок? Может, он вполне укладывается в неписанный «кодекс чести» того времени?

Королев, чувствуя нравственную двусмысленность своей гипотезы, подыскивает Пушкину «оправдания». «Во-первых, шесть дипломов было разосланы только самым близким друзьям Пушкина... чтобы все дипломы были либо ими по-дружески уничтожены, либо возвращены в руки Пушкина. Тем самым поэт добивался того, чтобы диплом не стал ходить по Петербургу, и факт посрамления не вышел из круга самых преданных поэту лиц... Хитрово, не вскрывая, пересылает конверт Пушкину, Россет конверт распечатал и прочел, Виельгорский передал пакет в Третье отделение на дознание, двое из адресатов – Вяземский и Карамзина дипломы просто уничтожили, а Соллогуб, взяв полученный конверт, поехал с ним прямо к Пушкину... Замысел поэта начал удаваться – уже утром половина дипломов была уничтожена, и факт постыдного оскорбления не вышел из узкого круга близких людей». Так вот зачем Королев игнорирует существование, как минимум, еще одного «диплома»! Неучтенный Королевым экземпляр, находящяйся в руках Нессельроде, напрочь подрывает его гипотезу. Ведь министр иностранных дел относился к числу злейших недругов Пушкина. Да и числить всех упомянутых адресатов в самых близких друзьях Пушкина – явная передержка. Княгиня Васильчикова (именно ей, а не гостившему в ее доме Соллогубу было направлено письмо) коротко знала родителей Александра Сергеевича, но отнюдь не была его близким другом. Поражает и то, насколько Пушкин (если он действительно сам заварил эту кашу) ошибся в оценке действий своих самых близких друзей. Михаил Виельгорский переправил послание не много, не мало, как в III Отделение (то есть, Бенкендорфу), а Россет не только распечатал и прочел его, но стал показывать встречным-поперечным: Ивану Гагарину, Петру Долгорукову, Ивану Скалону, великому князю Михаилу Павловичу... Одно слово: «замысел поэта начал удаваться»!

Отношение Королева к придуманному им пушкинскому поступку начинает двоиться. С одной стороны: «факт посрамления» и «факт постыдного оскробления», с другой – «Роняет ли честь Пушкина наша версия? На мой взгляд, нисколько не роняет!.. Нестерпимое положение, обостренное чувство чести... страстный поиск повода для дуэли – все это делает Пушкина мучеником собственной интриги. Ведь она же не удалась». А что, если бы интрига удалась – это как-то меняло наши оценки?

Автор революционной гипотезы как будто не замечает очевидного: пасквиль оскорбляет не только и столько самого Пушкина, но в первую очередь бесчестит его жену. А теперь представьте – 3 ноября 1836 года Александр Сергеевич Пушкин, злорадно усмехаясь, воровскими печатными буквами выводит на листе бумаги: «Довожу до сведения почтеннейшей публики, что Наталья Николаевна Пушкина – шлюха». Повторяет сие утверждение еще семь раз и отправляет его в конвертиках самым близким друзьям, а на деле – по секрету всему свету. Это о матери своих четверых детей...

Как ни расширяй собственное сознание достоевскими словами о широте русского человека, но подобный поступок иначе как мерзостью не назовешь. Интересно, что и реакция самого Пушкина (настоящего, а не выдуманного Королевым) была точно такой же. Мемуары Владимира Соллогуба сохранили для нас описание событий 4 ноября. Получив утром из рук свой тетушки Васильчиковой конверт с пасквилем, Соллогуб понес его Пушкину. Тот сидел в кабинете за письменным столом и что-то писал. Соллогуб передал Пушкину конверт, который поэт тут же распечатал. «Я уж знаю, что такое», – сказал он, пробежав первые строчки – «Я такое письмо получил сегодня от Елисаветы Михайловны Хитрово. Это – мерзость против жены моей». И добавил далее: «Я подозреваю одну женщину». Мерзость против жены моей... Удивительно точная оценка. Человека, творящего мерзость, русский язык именует мерзавцем. Зачем Пушкину, будь он автором «дипломов», ломать перед Владимиром Соллогубом эту мазохистскую комедию? Зачем Пушкину надо было упоминать о подозрениях в адрес «одной женщины», если он, по версии Королева, всеми силами пытался представить пасквилянтом Геккерна?

Королев усугубляет абсурдность своей гипотезы, делая сообщником Пушкина... Александрину Гончарову, сестру Натальи Николаевны. «Кем же конкретно был написан диплом?.. Диплом написан человеком, который знает французский язык. Значит, он должен быть человеком светским, которому текст был продиктован вслух... Возникает сообщник, соучастник, умеющий писать по-французски, и безоглядно преданный Пушкину. Кто же он? Может быть, гением диплома была старшая сестра Натали – «бледный ангел» Александрина? Есть основания считать, что они были в любовной связи, а ведь это одно и тоже, что быть в тайном сговоре». Действительно, по распространенной версии, Александрина была любовницей своего свояка. Но сколь наивно звучит утверждение, что «это одно и тоже, что быть в тайном сговоре»! Как известно, Фанни Каплан состояла в любовной связи с Дмитрием Ульяновым, но ведь это отнюдь не означает, что тот участвовал в подготовке покушения на своего брата. Мухи – отдельно, а котлеты – отдельно...

Таким образом, Королев усиливает гипотетическую вину Пушкина, не только творящего «мерзость против жены своей», но и заставляющего Александрину участвовать в «мерзости против сестры своей». И все для того, чтобы иметь «повод к дуэли» и «оправдаться в глазах императора»!

Кстати, об императоре. 23 ноября стараниями Жуковского состоялась личная аудиенция, данная Николаем Павловичем Пушкину. Уже после гибели поэта Николай писал своему брату Михаилу: «...Порицание поведения Геккерна справедливо и заслуженно: он точно вел себя, как гнусная каналья. Сам сводничал Дантесу в отсутствие Пушкина, уговаривал жену его отдаться Дантесу, который будто к ней умирал любовью...».

А теперь сравните слова самодержца с выдержками из так и не отправленного письма Пушкина Геккерну от 21 ноября: «...Ваша роль во всей этой истории была не очень прилична. Вы... сводничали вашему... так называемому сыну... Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о вашем сыне... вы говорили, бесчестный вы человек, что он умирает от любви к ней...». Такое впечатление, что Николай конспективно излагает письмо Пушкина. Значит, во время аудиенции поэту удалось убедить императора в том, что автор интриги (а, значит, и анонимок) – барон Луи де Геккерн. Обмануть царя в доверительной беседе Пушкин не мог, как ранее не смог сделать это письменно – во время расследования авторства «Гавриилиады».

И наконец, – зачем Пушкину понадобилась вся эта громоздкая, глупая и – прямо скажем – бесчестная затея с написанием анонимок на самого себя? Ведь два месяца спустя он избрал совершенно иной способ, написав настолько оскорбительное письмо Геккерну, что исходом его могла быть только дуэль. Что мешало Александру Сергеевичу поступить столь же прямо и эффективно в ноябре? Никаких очевидных дополнительных поводов к написанию подобного письма в январе у него не появилось. Наоборот, в это время он уже был связан данным императору обещанием не драться на дуэли.

Можно находить все новые и новые возражения Анатолию Королеву. Но суть заключается вовсе не в этом. Понятно, что в ответ на любые возражения могут быть выдвинуты контраргументы. В конце концов, окончательной версии последней дуэли Пушкина до сих пор не существует. Видимо, это столь же непосильная ныне задача, как и создание единой теории поля. Полностью удовлетворительных ответов на все без исключения вопросы нет. Надо ответить на главный вопрос: мог ли Пушкин быть автором «дипломов»?

Мой ответ: нет, не мог. Конечно, Пушкин не был паинькой. Он обладал вздорным, подчас невыносимым характером. Но подобная выходка, стань она известной обществу, навсегда вычеркнула бы поэта из числа порядочных людей. Репутация его была бы бесповоротно разрушена. А репутацией Пушкин дорожил. Разве лишь для красного словца им сказано: «Независимость и самоуважение одни могут нас возвысить над мелочами жизни и над бурями судьбы»?

Я уж не говорю о существовавшем тогда «кодексе чести», не предусматривавшем создание автопасквилей. Не случайно, наверное, подобное предположение даже не приходило в голову ни современникам Пушкина, ни дореволюционному поколению пушкинистов. Ни друзьям поэта, ни его врагам. Нет, эта революционная гипотеза явно отягощена параноидальным опытом ХХ века.

Признаемся честно: ответ на вопрос об авторстве Пушкина – прежде всего явление веры. Половина читателей, ознакомившись с этой гипотезой, скажет: да! в самую точку! Другая половина будет упрямо верить, что Пушкин не писал пасквилей на свою жену, адмирал Нахимов не свинчивал пушки с кораблей и не продавал их туркам, а Лев Толстой не крал в гостях серебряные ложки. Вот и все.