"Информпространство", № 191-2016 Альманах-газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2016

Павел Клоков

Дневник молодого москвича

День первый. Все, переехал. Живу теперь в Москве. На 16-м этаже. Хожу по тротуарам и плюю только в урны я. Из окна виден главный корпус МГУ и Останкино. На первом этаже сидит вежливая консьержка. Местный управдом сразу сказал, что кого-кого, а журналистов и менеджеров у нас навалом, а вот нормальных токарей — раз, два, и обчелся. Я хотел ответить, что нормальных журналистов тоже еще поискать надо, но, как прожженный провинциал, сдержался.

Приключений пока немного. Позавчера вечером, например, ездил по делам в Балашиху, а, вернувшись, застрял в лифте. 20 минут в закрытом железном ящике вызвали во мне массу впечатлений.

— В лифте! Что случилось? — спросил женский голос.

— Не знаю, — ответил я.

— Вы на каком этаже?

— На 16-м.

— Застряли, что ли?..

Мне хотелось дать полноценный ответ, как можно больше рассказав ей о бренности бытия и техническом прогрессе, дающем сбои с невиданным постоянством. Но я ответил короче:

— Да.

Вчера, сам не зная зачем, съездил на Красную площадь. Улыбчивые китайцы попросили их сфотографировать. Я обрадовался и, почувствовав, что приношу пользу, нечаянно срезал им головы. Поразился количеству живых цветов, лежащих на месте гибели Бориса Немцова. Постоял возле Государственной Думы, а потом зачем-то заглянул на сельскохозяйственный рынок на Каширке.

Москва — живой город. Большой и незнакомый, но при этом родной. Я не собираюсь его завоевывать и тем более воевать с ним. Мы будем дружить. Мы уже дружим.

День пятнадцатый. Помню, раньше, когда ехал в поезде, соседи обедали свежей селедочкой, огурчиками, домашним салом, перед всем этим делом выпивали по рюмочке, зазывая всех, кто рядом, за свой живописный столик. Мол, садитесь, не откажите.

А сейчас? Чуть ли не тайком пассажиры впихивают в себя покупной, наверняка несвежий пирожок, делая вид, что вокруг ни единой живой души.

Раньше в поезде невозможно было покурить, не услышав под конец философский вывод о том, что «жить хорошо мы никогда не будем». Сейчас же выйдешь, все молчат, да так, что хочется поскорее куда-нибудь убежать. Почему-то в тамбуре молчание переносится особенно тяжело...

Раньше даже дети шалили как-то по-другому. Например, я, маленький, мог бежать по вагону, спотыкаться, забегать в чужие купе, хватать конфеты... Не воровать, конечно, а брать то, что предлагают. В наше время детей словно привязывают. Боятся.

Наступило время страха и убежденной закрытости.

День двадцать второй. А что, в Москве не принято помогать друг другу?

Сегодня в метро классическая старушка — в нелепой шапочке на голове и в интеллигентном довоенном пальто — пыталась затащить по пандусу тележку, загруженную каким-то тряпьем. Я невольно ринулся помочь. Мол, бабушка, так и так, прожженный провинциал совершенно бесплатно помогу затащить ваш груз на эти несчастные десять метров подъема. Та встрепенулась, словно я лубянский гэбист, и живо начала от меня отмахиваться. Не надо, я сама, извините. Не успел я отойти, подошел работник правоохранительных органов. Предъявите ваши документы. Я в тот же миг понял, что это связано со старушкой. Но, не подав виду, достал паспорт и регистрацию. Пока сержантик читал мои данные, бабка, ей-богу, чуть не завалилась. Тележка действительно была тяжелой.

А люди как шли мимо, так и шли.

День двадцать девятый. Ветер за окном такой, что занавески дрожат. Иной раз (как будто где-то внутри стены) раздается пронзительный свист. Потом шипение. Потом даже костровый треск.

Говорят, 30 метров в секунду.

То есть один километр ветер пробегает за 33 секунды. До моего дома и семьи сейчас 500 км. Московский ветер преодолеет это расстояние за 16 500 секунд. То есть за 4,5 часа. Это же почти так же, как если бы ехать на машине.

Ну и что это за ветер такой? Так, ветерок.

Чужой Фейбук — загадка.

Попросился тут в друзья человек, у которого двенадцать друзей и аватарка с голой задницей. Натурально!

Я долго думал, как мне ответить. Кто знает, может это проверка на толерантность и мою терпимость к чужому мировоззрению? Да и что плохого в голой заднице? Это же не свастика, в самом деле. И не портрет Гитлера. У каждого есть это место, просто не всякий ставит его себе на аватарку...

А то, что всего двенадцать друзей, тоже не показатель.

Человек до последнего сопротивлялся интернету и социальным сетям, где-нибудь работал, избегая пытливых взглядов местных юзеров и троллей. Например, на заводе по изготовлению настольных ламп. Вот так смена выпустит дневную норму, зайдет в раздевалку и — в телефоны... А этому, с голой задницей, и уткнуться некуда.

И вот (может, вчера, а, может, даже сегодня) голозадничный не выдержал... и зарегился.

Для начала добавил во френды своих коллег. Потом соседа по лестничной клетке. И тут почему-то всплыл я. Причем общих друзей у нас нет...

Ни у кого ведь такого ни разу не бывало, чтобы пойти совершенно трезвым на кухню, споткнуться, упасть и вырвать с корнем телефонный провод?

Ни разу ни у кого?

У меня тоже...

День тридцатый. Москва — Железногорск

Успев не со всеми проститься, я взял на вокзале билет, вздохнул и уехал в столицу за радостью новых побед. Навстречу мелькающим фарам под общий отчаянный клич теперь я хожу по бульварам и делаю вид, что москвич. Иду тротуаром Арбата среди бесконечных реклам и, словно Есенин когда-то, скучаю по милым местам. Далекие курские дали под вечер мелькают как сон...

И вот я уже на вокзале ищу свой четвертый вагон!.. Не в силах припрятать улыбку (в восторге купается мозг!), ликую: «Домой! На побывку! Встречай меня, Железногорск!»

Колеса стучали и пели. И вот, наконец, захожу в редакцию «Эхо недели», с которой я близко дружу. А там суета над газетой... И в этом своя благодать!

«А ну-ка нам, Паш, посоветуй, какой заголовок здесь дать...».

«Катится мир к катастрофе! — шучу по привычке в ответ. — А лучше давайте пить кофе — я тортик принес и конфет».

Оставив газету в покое, мы сели. И мне говорят:

«Ох, что ты! У нас тут такое! Построили новый детсад! А сколько здесь было мороки, когда утверждали бюджет!.. Везде закатали дороги — ни трещин, ни ям больше нет. Засеяли земли в районе, да так, что на весь горизонт! Внесли пять поправок в законе, чтобы убрать капремонт. Долой надоевшие беды! Ты вдумайся, сон или явь: теперь у нас есть туалеты! На каждом углу, ты представь! Нам тоже казалось, что шутки, однако же нет, повезло: легальные ходят маршрутки, а вечером всюду светло! Да в городе столько оказий! Устроиться, скажем, на ГОК теперь можно даже без связей (а раньше кто-нибудь мог?). И нет прошлогодних кошмаров. И смертность уходит на спад. И вместо привычных пивбаров киоски с цветами стоят. Медсестрам достаточно платят, в больницах хватает врачей...».

И тут я не выдержал: «Хватит!.. Пожалуйста, хватит речей! Если, действительно, чудо... дороги... маршрутки... детсад... Зачем я уехал отсюда? Сдался мне этот Арбат!»

И тут засмеялось все «Эхо»! (А что я сказал? Не пойму).

«Сегодня же, Паша, День смеха! Ты что же, поверил всему? Живем мы, конечно, в надежде — большой и горячей в душе, только у нас все, как прежде... А, может, и хуже уже».

И снова огни на перроне. И жду я, как в песне, звонка снова в четвертом вагоне...

Город любимый, пока.

День тридцать четвертый. Приезжал тут тесть по делам. Пошли с ним в Третьяковскую галерею (ворд совсем обалдел: подчеркивает красной волнистой линий слово «Третьяковскую»). Сначала в ту, что на Крымском валу, а на следующий день — в Лаврушинский переулок.

Ну что я могу сказать? Во-первых, Эрнст Неизвестный. Совершенно не помню, как называется скульптура... Ну там еще женщина без головы, у которой одна нога впятеро толще другой... Смотрел минут пять, не отрываясь. Так ничего и не понял. Сразу видно, что приезжий. В смысле, я. То есть наоборот — недалекий. Какие-то железки лежат на постаменте, гнутые ржавые черепа.

Подойдя к одной из скульптур, тесть сказал: «Ну вот, смотри. Нормальная работа. И глаза на месте, и уши, и руки...» Действительно, думаю. Ну это я про Крымский вал говорю. Там, где знаменитые «Футболисты» и «Опять двойка».

Потом приехали в главное здание Третьяковки (ворд в очередной раз отказывается признавать один из самых известных музеев мира). Там, конечно, уже все по-серьезному. И ахал, и охал, и, конечно же, глаза округлял, как неисправимый провинциал. Одно «Явление Христа народу» чего стоит. Не в компьютере или книге, а там, на стене... Обошли все! Набрались впечатлений. И, не зная, как со всем этим справиться, зашли в шашлычную. Удивительное, кстати, дело, — после Третьяковской галереи зайти в питейное заведение, возвышенно оглядеться и вежливо произнести подошедшей девице: «Нам, пожалуйста, водочки, шашлык, картошечку по-деревенски, вот этот салатик и морс».

Ну а сегодня были в Кубинке — в танковом музее. Это тоже своеобразная Третьяковка. Только здесь от шедевров пахнет металлом и смазкой. Тяжелые танки СССР и Германии, гусеничная и колесная техника, английские и американские машины, Европа, Япония... Тоже все добросовестно обошли. Очень понравилось. Я заметил, что на территории музея ходят не только мужчины, но и женщины. Причем не в качестве местных сотрудников, а в качестве таких же гостей, как и мы.

Некоторые танки поражают воображение. И это 40-е годы!..

Больше всего на свете я не хочу войны.

День тридцать восьмой. Я тут прочитал забавные комментарии по поводу коррупции в российской медицине и кое-что вспомнил.

Как-то раз (а чуть точнее — лет пять назад) лег я в орловскую больницу. Случай мой был очень даже простой, если не сказать житейский. Нужно было вправить носовую перегородку. Между прочим, для тех, кому требуется, это совсем не больно. Врач сразу сказал, что мне волноваться не о чем и что для него выпрямить перегородку — все равно что зайти после работы в пивную. Ну или может не так сказал, а примерно...

После операции нос мой, извините, стал в два, а, может, и в три раза больше (как будто десертная черешня превратилась в зрелый индийский персик), но кроме элементарной и глупой брезгливости (с моей же стороны) никаких неудобств распухший нос мне не приносил. К тому же в палате лежали еще пять-шесть носорогов — с такими же, если не больше, носами.

Я наслаждался жизнью, играл с мужиками в карты, читал книжки, свободно выходил на улицу, много спал и даже — от нечего делать — слушал байки местного деда, якобы попавшего в челюстно-лицевое отделение после удара сковородкой (бабка, мол, застукала его с другой бабой, что было очевидным враньем).

И как-то в один из вечеров подошел ко мне один из новеньких и тихо спросил: «А ты сколько врачу дал?»

Я, далеко не маленький ребенок, сразу понял, о чем речь и быстро ответил: «Нисколько».

Новенький переспросил меня раза три, ни за что не поверил, обозвал брехлом и пошел спрашивать других. Мужики ему отвечали: тысячу рублей, две, три... Кто сколько. Не нашлось ни одного, кто... Ну как я.

А я, клянусь носом, не знал, что в областной больнице сунуть врачу небольшой комплимент от пациента в виде одной, двух, трех тысяч рублей — давно сложившаяся (пускай и неофициально) норма. Так принято, и не важно кем. Никто же не знает, кто придумал, что на перекрестке нужно идти на зеленый свет, а на красный — стоять. Все принимают это как данность...

В общем, я не дал врачу ни копейки. И не потому, что я такой законопослушный, принципиальный, вредный... Просто не было денег.

В день выписки врач вызвал меня на осмотр. Обычно он проходил в кабинете с открытой дверью, а тут, понимаете ли, дверь закрыл. Время начал тянуть. Чуть ли не в карман заглядывать. Но я нет! Стоял до последнего! Так и оставив врача ни с чем.

Наверное, впервые мне было неудобно быть честным.

День сорок второй. А между тем, ровно пять лет назад я стоял на Курском вокзале — в солдатской форме — в компании таких же несчастных закадык, как и я. До встречи с казармой оставалось минут сорок.

Мы делали вид, что все так и должно быть. Как будто до этого уже были в армии, причем 114 раз.

В электричке сидели гражданские люди, даже близко не подозревая, каким они владеют счастьем. Они сидели с такими лицами, словно это их призывают в армию...

От новой формы пахло залежалой казенщиной. Берцы были сделаны из железа. Рюкзак хотелось бросить в окно.

Но, тем не менее, страна, устав от постоянного напряжения, могла теперь расслабиться и спать спокойно, потому как на защиту ее рубежей ехал я. И еще несколько головорезов, половина из которых были пойманы в Курске сотрудниками правоохранительных органов.

День пятьдесят третий. Недавно иду по улице. Вижу, стоит человек в белом халате и огромной маске седого зубного врача. Человек ненавязчиво раздает рекламные буклетики, показывая на новый стоматологический кабинет. Шарики, музыка. Все как обычно. Только из динамиков музыкального центра поет Вадим Казаченко: «Больно, мне больно!..»

Мысленно, да и физически улыбнулся. И пошел дальше.

А дальше в газетном киоске увидел объявление. Мол, у нас продается уголовный кодекс. Со всеми поправками. Да еще по суперцене. И все-таки он продается, подумал я.

А в метро ко мне подошел мужик и предложил купить средство от тараканов. Всего за 50 рублей.

День шестидесятый. Вообще Москва — странный город.

К примеру, сколько ездил на маршрутках, водители не слушают группу «Бутырка» или Аркадия Северного. А даже наоборот.

В паспортном столе моего района нет километровых очередей, а когда я в обеденное время пришел за военным билетом (который сдавал, чтобы встать на воинский учет), сотрудник — не из моего окошка — сразу подошла ко мне, спросила, в чем дело, выдала билет и любезно попросила в следующий раз приходить до обеда либо после него.

В аптеке, в которую я зашел с растертыми ногами, фармацевт битых семь минут выясняла, какого характера мои мозоли, чтобы дать мне именно тот пластырь, который мне нужен. Я тушевался, конфузился. Но в итоге мы друг друга поняли.

За полтора месяца, что я здесь, не было ни одного случая, чтобы какой-нибудь автомобилист не пропустил меня на пешеходном переходе. Как будто к моей макушке привинчена синяя мигалка.

Сколько спрашивал прохожих, как пройти в библиотеку, ни один не схватил меня за грудки со словами:

— Да откуда вы только беретесь, понаехавшие...

Был даже случай, когда я искал Петровку, 38, и местный старожил, стоявший на остановке, махнул рукой на общественный транспорт и довел меня до места (благо нам было по пути).

А недавно я шел по темной пустынной улице, в конце которой собралась довольно шумная компания. В Железногорске, из которого я приехал, это нехороший знак. Но я не из трусливых. Собрал волю в кулак и пошел им навстречу. Слышу, один говорит другому:

— При чем тут Блок, слушай... Одним из первых основателей символизма был Брюсов. Я тебе отвечаю...

Мне захотелось присоединиться к ним, но помешала неистребимая провинциальная зажатость.

В редакции «Комсомолки» меня предупредили, что Москва — криминальный город. Что здесь огромные деньги, а, соответственно, большое количество жуликов и мошенников. Но, слава Богу, пока никаких тревожных звоночков не поступало.

Кроме того, что я недавно потерял карточку Metro на восемь поездок. Но я верю в то, что я ее именно потерял.

День шестьдесят седьмой. Вот лежат у меня в холодильнике три яйца, крошечный помидорчик черри, спичечный коробок сыра, перышко зеленого лука, пара столовых ложек чесночного соуса, долька лимона, полбаночки самой дешевой на свете кильки в томате, яблоко пенсионного возраста, домашняя аджика и одна несчастная сырная сосиска.

Я посмотрел на все это дело и, вдохновившись пятничным вечером, решил себя побаловать: «А-а, неохотаидтивмагазин, ассорти». С изысканными французскими нотками в виде сырной стружки и кусочков яблока, пропитанных лимонным соком.

Напевая Тома Джонсона, которого в жизни никогда не слушал, я измельчил сосиску, лук и яблоко. Размешал все это в аджике и кильке. Потом разбил в сковородку три яйца и высыпал на них получившуюся густую жижу. Помидорчик черри я умудрился порезать на 16 долек и вместе с натертым сыром отправил в топку. Все это дело тщательно помешивая, я двигал бедрами как заправский танцор диско, тревожно ощущая, какой запах исходит от плиты.

За окном шумели машины. В них сидели люди, которые еще не ужинали.

А я взял вилку, зацепил немного бурого корма, попробовал и немедленно выкинул все это в мусорное ведро.

Ищите меня в «Перекрестке», рядом с моим домом.

Настроение прекрасное.

День семидесятый. Один из неоспоримых плюсов метро — человек, который в нем бывает каждый день, как правило, читает больше того, который в нем не бывает. Каких только книг я не встретил за последний месяц.

«Психология толпы», «Библия для неверующих», «Словарь воровского жаргона», «Как стать успешным человеком за 10 дней», «Способы вязания крючком», «Методы моделирования факторных систем» и даже «Записки охотника».

Да, да, те самые.

Иной раз стоит девочка. Лет 15-ти. А в руках у нее один из томов ЖЗЛ, посвященный вратарю Яшину.

Читают «Инструкцию по эксплуатации мотоцикла «ИЖ-Планета 5». «Первые шаги в йоге». «Цитаты Василия Сухомлинского».

Подземная библиотека полна неожиданностей.

Недавно я наблюдал за одним старичком, который держал в руках громадную книгу — страниц эдак в шестьсот. Формат у книги превышал А4. Старичок любезно отказался сесть на то место, которое ему уступили. Читал он без очков, хотя шрифт у текста был безобразно мелким. Я разобрал всего одну фразу: «...но это определение не логическое, а образное».

Филолог или лингвист, подумал я. Может быть, даже известный. Таскать с собой такую громадину, да еще ехать стоя... Точно известный. Возможно, даже автор этой самой книги...

Ну а сегодня я видел, как влюбленная парочка, надев по одному наушнику, смотрели на планшете фильм «Девчата».

И я вместе с ними. Слышать озвучку этого шедевра мне необязательно, так как я еще в детстве его выучил наизусть.

* * *

Об авторе: Павел Игоревич Клоков — журналист, блогер, поэт.