Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2007

Евгений Бень

Обретения Леонида Гомберга

Примета XXI века — бытийное писательство. Бытийное писательство — это не жанр, тем более не форма. Если такое писательство настоящее, в нем всякое сливается воедино: прошлое, настоящее и будущее; религия, философия и наука; художественная проза, эссеистика и исследование и … многое, многое другое. Сам творческий путь Леонида Гомберга, его личная история — это трудное, но неотвратимое обретение себя в единстве с историей и ее Творцом, а, следовательно, с самим собой.

Когда-то, 27 лет назад, девятнадцатилетним я пришел к нему с сакральными вопросами, связанными со свободой совести, но не услышал вразумительных ответов. Когда мы заново познакомились через четверть века, то за эти 25 лет он уже ответил на такого рода вопросы своими книгами «От Эдена до Вавилона» (2001) и «Дорога на Ханаан» (2005).

Только цельный человек становится бытийным писателем, только тот, жизнь которого — мучительное обретение знаний, откуда Мы, во имя Чье и для Чего. Я думаю, что в этом обретении Леониду Гомбергу помог укрепиться его старший друг, замечательный поэт Юрий Левитанский, которому посвящена его книга «Война и мир Юрия Левитанского» (1997).

В феврале 2008 года Леониду Гомбергу исполняется 60, мы желаем ему здоровья и новых бытийных книг.

         Лев Аннинский

Суть трагедии

Леонид Гомберг

Жанр свой Леонид Гомберг определяет так: «Прогулка литератора по тропам мифологической истории иудейской цивилизации».

Что он хороший литератор, видно невооружённым глазом (эксперты Дина Рубина и Ефрем Баух отмечают у него сочетание решительности и осторожности). Но это не единственное достоинство текста. Гомберг не только литератор, он — историк, религиовед, специалист по мифологии. Он в высшей степени вооружен в своем путешествии по темным тропам иудейской истории, занесенной песком вечности или заросшей чащобами той же вечности. Тут не вооруженному специальными знаниями путнику делать нечего. И читатель книги Гомберга тоже должен быть вооружен, чтобы вполне оценить проложенный им путь.

Я не чувствую себя достаточно экипированным для такой задачи. Я литератор и только. Я могу попробовать извлечь из трагедии бытия эмоциональный эффект. «Суть трагедии», а не причины и сам ход её, сокрытые от нас… даже не завесой времени, а такой завесой, которая скрывает само понятие времени.

«Библейское время не соответствует нашему: оно не линейно».

Это значит, что наши нынешние мерки: год, век, тысячелетие, эра — не работают там, где оживают тени Каина, Ноя и Авраама. Там время спрессовано. Чем глубже в прошлое, тем больше оно там спрессовано. Чтобы вернуть ему вменяемость, мы должны его мысленно растягивать. Мы говорим: «день», а там в этот «день», может быть, уложился век. Или тысячелетие. Блаженный Августин, например, растягивал каждый «день творения» на тысячу лет (в нашем, а точнее, его, Августина, понимании), а ребе Штайнзальц всю протяжённость событий первой главы Книги Бытия укладывает в два тысячелетия (в нашем нынешнем понимании, ибо ребе наш современник).

Так что же, мне теперь искать «компромиссную дату» между шестью и двумя? Вовсе нет. Чувства мои устремляются в прямо противоположном направлении. Если время так беспощадно прессуется за пределами всякого исторического мига, то и нынешняя наша история: с её мировыми войнами и лопнувшими надеждами, с сотнями миллионов жертв, с самоубийственным опьянением народов, с безумием вождей, готовых спалить планету или заморозить ее в ядерной зиме, — все это по прошествии времен спрессуется в какой-нибудь мгновенный эпизод, вроде того, что тевтоны пошли на восток и дошли до Волги, а славяне и тюрки проводили их обратно до тевтонских лесов…

И вся наша трагедия уложится в какую-нибудь «суть» о пяти фразах. Про то, что у Гитлера тоже было «доброе влечение», но превратилось в «злое». Применительно к Сталину можно проделать такую же операцию. Как мы проделываем ее сегодня применительно к Каину.

Из трех узловых фигур иудейской истории (Каин, Ной, Авраам — я беру привычные для русского уха имена, иначе Ной станет Ноахом, Ева окажется Хавой, Авель Эвелем, Эдем Эденом) — так вот: из череды участников трагедии мировой истории (истории человеческой цивилизации, — уточняет Гомберг) я возьму Каина. Похоже, что и на Гомберга именно эта фигура произвела в свое время завораживающее впечатление.

Во-первых, Каина и переименовывать не надо; настолько имя его въелось в память человечества, выжглось в ней нескрываемым клеймом, слилось с понятиями цены: кары и покаяния. Во-вторых, его эпизод ранний, можно сказать, первый (если не считать змея и грехопадения с изгнанием, а это предыстория того, что сделал Каин), кровавая трагедия истории начинается с него. И, в-третьих, это действительно жуть изначальная, ибо, кроме двух братьев и их родителей на земле — никого. Вообще никого!

— А жена Каина? — следует обычный ехидный вопрос скептиков, вдумывающихся в этот сюжет.

— А что это меняет? — отвечает Леонид Гомберг встречным вопросом. — У нас нет никаких оснований утверждать, что Эдем был единственной лабораторией Всевышнего, когда он заваривал эту кашу с человечеством. В других концах земли могли происходить параллельные события. Так что Каину было где искать себе жену после трагической развязки.

Суть его трагедии от этого не меняется. Он — первый убийца, и Эдемская лаборатория — первое место, где опыт был поставлен.

«Если к этому повествованию, — пишет Л. Гомберг, — относиться исключительно как к эпической саге, забыв о ее Боговдохновенном происхождении, тогда мы естественным образом обречем себя на погружение в пучину неразрешимых вопросов... Почему Господь принял дар Авеля и не принял дар Каина? Каким образом Каин узнал об этом прискорбном для него факте? Почему ревнивец избрал для своего брата такую непомерную кару: ведь до этого времени на земле никто еще не умирал? Как он вообще додумался до убийства и откуда узнал, как его осуществить? Кого боялся Каин, когда на земле, кроме его родителей, никого больше не было?»

Эти вопросы способны поставить нынешнего вопрошателя в тупик.

Однако проследим проделанную Гомбергом реконструкцию событий «эпической саги».

Итак, два брата. Пахарь и пастух. Оба приносят жертвы Богу, обычные традиционные жертвы от трудов своих. Как в конце каждого хозяйственного цикла. Каин — обычную долю от урожая. Авель — «из овец своих, из тучных».

Но в том-то и дело, что жертва Каина — обычная, традиционная? а жертва Авеля — с претензией. Это не всегдашний возврат долга Господу (как у Каина), это — намёк на особые отношения. Это Авель и получает — в обход Каина, старшего брата, имеющего, между прочим, право на первородство.

Понятно? У Каина есть основания придти в бешенство: Авель пытается его обойти! Каин убивает брата в состоянии ярости и, надо сказать, дилетантски. Да и откуда Каину знать, как убивают людей? Он видел, как убивают животных: в этом смысле Авель сам подсказал своему убийце, как это сделать: Каин режет брату горло каменным ножом — «как в эпоху неолита резали жертвенный скот».

Далее у Господа разбирательство.

— Где брат твой Авель?

Следуют варианты каинова объяснения.

— Не знаю. Разве я сторож брату моему?

Комментарии Л. Гомберга к этому общеизвестному ответу. Каин, разумеется, знает, что Всевышний всё знает. На то он и Всевышний. Тогда зачем спрашивает? Испытывает?

Кроме общеизвестного ответа есть ещё вариант в Устной традиции, и Гомберг его тоже приводит — в переводе С. Фруга:

— Да, я убил брата моего, но не тобою ли внушено мне это злое дело? Ведь Ты — страж всего сущего на земле…

Я не думаю, что разница между записью Устной традиции и каноническим текстом так уж важна: прежде, чем канон был записан, он бесконечное количество раз передавался устно: можно себе представить, как сидят древние мужики вокруг очага и обмениваются версиями, в этих версиях проясняется вовсе не то, что было в реальности, а то, что эти мужики хотят услышать от Всевышнего, то есть приписать Всевышнему. Это и есть реальность, и именно ее комментирует Гомберг, когда Всевышний говорит Каину: «И ныне проклят ты от земли»:

«Эти слова Господа, вероятно, можно понять так: «Дело не в том, чего ты не знал, а в том, что ты сделал. Суть твоего знания заложена в самом устройстве мироздания и в самой природе человека. Поэтому и проклят ты от земли (а не от Господа), от реального естества мира…»

Так все-таки: Божий замысел или Естество мира в основе трагедии? Кто должен отвечать за произошедшее: человек, совершивший злодеяние, или Всевышний, это попустивший? Разумеется, если вслед за Гомбергом понимать эту «сагу» не как эпический сюжет вообще, а как текст «Боговдохновенного происхождения», тогда все подобные вопросы растворяются в Божьем сиянии. Но я как нераскаянный атеист склонен думать, что теми или иными качествами (намерениями и реакциями) награждали Господа те самые древние мужики, которые, сидя вокруг очага, обсуждали вышеописанный сюжет. И мы, обсуждающие его сегодня, делаем то же самое, хотя и более глубокомысленно. Эти качества говорят не о Нем, а о нас. А мы, если угодно, коренимся со всеми своими трагедиями в «естестве мира». Каковое я исчерпать не берусь — ни здесь, ни вообще. Есть вещи, которые лучше не знать. Иначе надо повеситься.

Если же говорить о чисто человеческой сути трагедии, то надо выбирать путь или самооправдания, или покаяния, говоря Господу: либо «это не мы, а ты сторож, то есть хранитель, ответственный за бытие», либо: «Да, это зло — от нас».

Так где же зло становится злом, пробегая путь от изначальной предопределенности до личного деяния?

Мартин Бубер, обремененный опытом гитлеровской эпохи, пытается разъять две стороны медали.

«Так называемое злое влечение, оказывается, не есть злое изначально. Оно становится злым лишь в той мере, в какой его делает таковым человек. Напрасно Каин ссылается на то, что Бог сам вложил в него злое влечение. Только отделив от сопутствующего безусловно доброго влечения, человек превращает его в безусловно злое».

Таким образом, следует не отделять одно от другого, а наоборот, «соединить вместе».

Ох, легко соединить это вместе в высоком умозрении. А в исторической реальности? Как соединить вместе мечту о светлом будущем всего человечества и тьму Гулага?

Не буду множить примеры.

Хочу только выразить читательскую признательность Леониду Гомбергу, вышеизложенные вопросы во мне пробудившему, и пожелать ему идти и дальше тропами Библейской истории-мифологии, находя на этих тропах пусть не ответы, но новые вопросы.

«Если будет на то воля Всевышнего», - напоминает нам литератор.

Ну, разумеется.