Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2009

Виктор Кузнецов

Правдивые легенды ИФЛИ и МГУ

Из воспоминаний Льва АДЛЕРА

* * *

Незадолго до своей кончины Лев Адлер прислал мне записанные им по памяти неизвестные стихи Николая Глазкова, с которым он в послевоенные годы был довольно близко знаком. Как ясно из их содержания, созданы эти стихи в годы войны.

Николай Глазков

«На Стромынку, — пояснял Лев Моисеевич, — в студенческий городок после войны часто приезжали со своими стихами молодые поэты-фронтовики — наши ифлийские товарищи и их друзья. Чаще других — Семен Гудзенко, Михаил Луконин, Александр Межиров. Они же, вместе с Давидом Самойловым и Наумом Коржавиным, тогда еще не напечатавшими ни одной строчки, бывали на Моховой, на филфаке МГУ. Николай Глазков никогда среди студентов МГУ не выступал. Но его стихи-афоризмы хорошо знали: и об окнах ТАСС и о Чили, и о том, как по-разному оценивают события историки и современники. Их потом часто цитировали и печатали. А эти стихи я не встречал больше ни в одном сборнике Николая Глазкова».

Я тоже просидел несколько дней в библиотеках. И тоже не обнаружил присланных мне стихов ни в одном глазковском поэтическом сборнике…

* * *

Профессор Аркадий Лаврович Сидоров (заведующий кафедрой и проректор одновременно) вел семинар по истории первой мировой войны и экономике России. Многочисленные портфели, которыми он завладел после разгрома космополитов (группа академика И.И. Минца), мешали профессору высыпаться. Поэтому семинар проходил весьма своеобразно. Объявив выступающего с рефератом студента, Сидоров погружался в глубокий сон. Но едва докладчик умолкал, в профессорском мозгу срабатывал «будильник», и он объявлял следующего докладчика. И опять засыпал до звонка на перемену…

В его семинаре были всего два парня, оба фронтовики. И «Лаврович» поручил им руководить женской половиной семинара — консультировать, оценивать, советовать. Но когда учеба закончилась, поступать в аспирантуру завкафедрой предложил этим шести девицам, а отнюдь не фронтовикам — консультантам и отличникам. Один из них — увы — побывал в плену, а другой — еще хуже! — был евреем…

* * *

Студент Леня Косман единственный на филфаке МГУ специализировался на еврейской литературе. Он хорошо знал и идиш, и иврит, и в итоге в 1949 году оказался зачисленным в сионисты…

Своего замдекана Ефима Ивановича Ухалова Косман величал Ефимом Ухаловичем.

— Леня, — говорил ему тот, — я не Ефим Ухалович, я Ефим Иванович.

— Хорошо, запомню, Ухал Иванович.

* * *

Студент Леня Горяев (он был широко известен в МГУ тем, что во время войны служил начальником офицерского клуба в Будапеште, и с этой должности его снял сам Ворошилов) по ошибке стучится в дверь женской уборной. Оттуда выходит знакомая девушка, и Горяев ее спрашивает: «Юзя дома?»

«Не знаю», — удивленно отвечает та.

* * *

Академик Борис Греков

Академик Борис Дмитриевич Греков вел спецкурс «Крестьяне на Руси» у себя дома. Посещали его шесть человек, которых он непременно угощал чаем, пирожками и бутербродами. Экзамен, за одним исключением, сдали на отлично, обогатив матрикулы еще одним автографом живого академика. И только «друг степей» Абаев, не знавший ни аза и плохо говоривший по-русски, получил четверку. Академик минут десять перед ним извинялся и предлагал пересдать в любое время, удобное для Багратиона (так Абаев русифицировал свое экзотическое имя).

Милое дело было сдавать экзамены мэтрам и очень трудно — молодым доцентам. А еще труднее — тем, кто пересидел в «доцентских девках»…

* * *

Профессор-правовед Галанза принимал экзамены своеобразно. Он впускал всю группу, каждого «обилечивал» и уходил часа на два в ресторан — благо на Моховой их было множество. Возвращался, выслушивал несколько фраз ответа и ставил поочередно в зачетку по двухбальной системе: «отлично» или «хорошо» — зачетки у него были расположены в особом порядке. Поставив отметку и расписавшись, профессор открывал первую страницу зачетки и в соответствии с фамилией переносил отметку в ведомость.

Сдавала экзамен группа, где училась Светлана Сталина (тогда еще не Аллилуева). И ей выпала четверка. Галанза побледнел, но мужественно перенес свой промах с отметкой в ведомость. История последствий не имела. Стипендию тогда, после войны, платили всем. Да и вряд ли Светлана так уж в ней нуждалась…

Вся эта процедура длилась минут тридцать. После чего Галанза опять уходил в ресторан…

* * *

Профессор-лингвист Чемоданов получил от студентов вопрос: сколько языков знал «шотландский грузин» академик Н.Я. Марр, тогда еще продолжавший находиться у «великого вождя» в фаворе.

«Мне не известно, сколько языков знал Марр, — ответил Чемоданов. — Но русского языка он, безусловно, не знал. В этом я убедился сам».

Позднее, в 1950 году в брошюре «Марксизм и вопросы языкознания» Марр, скончавшийся шестнадцатью годами ранее и свободно владевший, как утверждали некоторые из его учеников, шестью десятками языков, будет жестоко раскритикован Сталиным — по всей видимости, за попытку доказать генетическое родство между кавказскими и семитическими языками. «Труд титанической тарабарщины», — сказал тогда генсек о «яфетической теории» Марра.