Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2009

Леонид Жуховицкий

Время Аксенова

Аксенов был очень крупным писателем, может быть, великим. Говорят, масштаб художника определяют только потомки. Но талант и значение Василия Аксенова уже оценили миллионы и миллионы современников. А они, на мой взгляд, ничем не хуже будущих жителей России, которые еще неизвестно, какими получатся.

Аксенов был одним из признанных лидеров удивительного поколения шестидесятников, поколения, пробившего широкую брешь в тюремной ограде режима. Что такое диктатура, он знал не понаслышке — и отец его, и мать полной мерой отведали тюремной похлебки. Аксенов отомстил за них способом, доступным писателю — все его книги воспитывали людей мужественных, внутренне свободных, органически не приемлющих тоталитарность.

Его, пожалуй, больше, чем любого из прозаиков нашего поколения, любила молодежь — и люто ненавидели литературные лакеи, все эти бесчисленные «писатели-коммунисты» и «писатели-патриоты», всегда готовые лечь под любую власть. Эта корыстная шатия не завидовала огромному таланту Аксенова, но мучительно завидовала его огромной популярности. Писатель никогда не кричал с трибун о своей преданности родине — но именно он по-настоящему любил Россию и сделал необычайно много, чтобы освободить ее от коммунистической оккупации. Он не звал людей на баррикады, не мечтал о новой революции, однако каждый из его читателей, часто не задумываясь об этом, совсем по-чеховски «выдавливал из себя раба». А диктатура способна командовать только рабами — свободные люди рано или поздно пинком отбросят ее с дороги.

Он был фантастически трудолюбив и разнообразно одарен. Но если попробовать определить главную черту писателя Аксенова, я бы, наверное, назвал уникальную способность улавливать жизненное явление прямо в момент его зарождения. Благодаря этому дару он не только изображал действительность, но и создавал ее: как «тургеневские девушки» возникли сперва в прозе мудрого классика, а потом уж заполонили столичную и губернскую России, так и аксеновские «звездные мальчики» то ли пришли из жизни в его прозу, то ли, наоборот, шагнули в жизнь из его ранних повестей.

Аксенов был русским писателем и хотел жить в России. Но лукавые партийные чиновники всеми доступными им средствами выдавливали его из родной страны. Нынешнему читателю Аксенова не просто будет понять, зачем они это делали — еще не были написаны «Ожог» и «Остров Крым», еще его проза вполне укладывалась в растяжимые рамки советской литературы, а в него уже были нацелены кривые ружья из-за всевозможных углов. Завистливую ненависть придворных литераторов понять легко — но почему их с таким подловатым азартом поддерживали партийные верха?

Думаю, причина была не столько идеологическая, сколько профессиональная — уж слишком вольно, слишком виртуозно Аксенов владел живым русским языком. И в этом языковом совершенстве носы хитрецов со Старой площади улавливали немалую опасность. Если вспомнить всех советских вождей после Ленина — Сталина, Хрущева, Брежнева, Суслова, Черненко и прочих — у всех у них с родной речью отношения были безрадостные. Сталин писал с ошибками, Хрущева пожалеем, лично дорогой Леонид Ильич всю планету восхищал незабываемой дикцией. Все эти златоусты на трибуне, как утопающий за соломинку, держались за бумажку — а тут какой-то пацан полстраны захлестнул современным, живым, удивительно ярким словом! Легко ли было это терпеть? Любая страница Аксенова напоминала кремлевским старцам о крайне неприятном для них явлении: страна еще отбывала свой лагерный срок, а русский язык уже вышел на свободу.

Когда-то наш великий поэт, словно резцом по камню, выбил формулу: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». Жизнь показала, что Некрасов погорячился — быть или не быть художнику гражданином, решает только он сам. Для Аксенова гражданское мужество было как дыхание: таким родился, иным быть не мог. Когда, уже в брежневское время, двух наших коллег, Андрея Синявского и Юлия Даниеля, судили за книги, по ритуалу тех времен в Доме литераторов собрали «инженеров человеческих душ» морально добивать новеньких арестантов. В большом зале ЦДЛ шел митинг, мы, кого уже тогда называли «шестидесятниками», собрались в фойе, на все здание шла трансляция. Слышался тонкий, но гневный голосок Михалкова. А Вася тем временем ходил по фойе и собирал подписи под письмом протеста — первым в новейшей истории страны. Всего набралось шестнадцать автографов. Этот стихийно возникший документ потом назвали «Письмом молодых», а самих молодых окрестили дурацким термином «подписанты». Рад отметить, что никто из шестнадцати в дальнейшем не скурвился — поколение «шестидесятников» оказалось на редкость твердым.

Одна ласточка не делает весны, один человек еще не поколение. Но в нынешний горький день, мне кажется, не будет большой ошибкой назвать ту эпоху временем Аксенова. Его книги и его личность очень много значили для нас. Кстати, эпоха оказалась удивительно долгой, по сути, еще не кончилась. Хотя бы потому, что так и не появилось прозаика, романы и повести которого вытеснили бы с полок и публичных, и личных библиотек книги Аксенова. Он не пережил свою славу — слава пережила его. Та слава, для которой он никогда пальцем о палец не ударил — сама пришла, сама осталась, сама нынче стоит у гроба.

Василий Аксенов был одним из творческих лидеров поколения, которое принесло России свободу. Сумеют ли сегодняшние писатели эту свободу удержать?

Хотелось бы верить.