ГАЗЕТА "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" | ||||||||
АНТОЛОГИЯ ЖИВОГО СЛОВА |
ГЛАВНАЯ | АРХИВ АНТОЛОГИИ ЖИВОГО СЛОВА | АВТОРЫ № 127 2009г. | ПУЛЬС | MEMORIA | ГЕОПОЛИТИКА | ПУТЕШЕСТВИЯ | РЕЗОНАНС | РАЗМЫШЛЕНИЯ |
СЦЕНА | ЗЕРКАЛО | СЛОВО | КНИГИ | БЫЛОЕ | МИНИАТЮРЫ | ART |
|
Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО"Copyright © 2009 |
Игорь Харичев по образованию астрофизик, работал в Администрации президента РФ (1991-1997). Политолог, журналист, секретарь Союза писателей Москвы, генеральный директор журнала «Знание — сила». Опубликовал в центральных российских изданиях более 130 политологических статей. Его рассказы и повести публиковались с начала 1980-х в «Литературной России», «Учительской газете», «Литературной учебе», «Российских вестях», «Кольце А». Автор книг «Кремлевские рассказы» (1994), «Знакомые незнакомые слова» (1995), «Кремлевские призраки» (2000), «Кремлевская секретарша» (2006), «Своя вселенная» (2008).
— Дорогие коллеги, я рад сообщить вам новость чрезвычайной важности, — академик Кулачев, немолодой, но энергичный, с аккуратной бородкой окинул сидевших перед ним людей спокойным, полным достоинства взглядом. — Проблема бессмертия решена.
По рядам, заполненным участниками симпозиума, разлетелся шумок удивленных возгласов. Каждый из нескольких сотен ученых не удержался от произнесения слов или хотя бы междометий. Но тишина восстановилась быстро. Присутствующие ждали продолжения. Академик не заставил себя ждать.
— Уже не один год я выступал с позиций, что причина старения спрятана в клетке, — она содержит механизм собственного уничтожения, который с неотвратимостью включается в определенный момент. Вы знаете, что мне удалось установить, как работает механизм старения: кислород является причиной самоубийства клеток. Так задумала природа. Но человек оказался сильнее природы. Мне и моим сотрудникам удалось не только полностью расшифровать действие механизма старения, но и создать препарат, который останавливает процесс старения и даже поворачивает его вспять. Я всегда повторял: старение — атавизм, который следует преодолеть. И мы его преодолели, — тут академик позволил себе выдержать паузу, призванную подчеркнуть исключительную роль этих слов. — По сути, полученный препарат — это Эликсир бессмертия, тот самый эликсир, о котором бредили многие врачеватели, ученые древнего мира, алхимики. Лишь современные знания и возможности позволили создать его.
Очередная волна бурных эмоций разошлись по залу. Академик дал присутствующим возможность коротко обменяться мнением, а потом продолжил:
— Я не могу открыть вам ни секрета механизма старения, ни, тем более, состава эликсира. На предыдущих конференциях я сообщал, что веду мои исследования на деньги спонсора. Ему, фактически, принадлежат результаты моей работы. Он намерен запатентовать полученный препарат. Но это произойдет только после испытания эликсира. Я хочу сообщить, что приступаю к клиническим испытаниям препарата. И сделаю это на самом себе. Начиная с завтрашнего дня, я буду принимать препарат. Сейчас сентябрь. По моим расчетам, через полгода, то есть уже в марте, я буду выглядеть как двадцатилетний человек. То есть, почему буду выглядеть? Я на самом деле стану двадцатилетним юношей. Если учесть, что сейчас мне семьдесят, я одолею полвека.
По залу вновь разошлась волна возгласов. Академик продолжил, не дожидаясь, когда спадет шум:
— Я и мои сотрудники будем сообщать вам о ходе эксперимента. Еженедельно вся необходимая информация будет публиковаться в бюллетене и вывешиваться на нашем сайте. Дорогие коллеги, я прошу извинения, что вынужден покинуть вас. Неотложные дела заставляют меня сделать это.
Академик покинул трибуну, с легкостью спустился по ступеням в зал, довольно бодро двинулся по проходу. Сидевшие провожали его взглядами, в которых читалось любопытство, или уважение, или недоверие и даже неприятие. Академик ничего этого не замечал.
Вскоре Сергей Петрович Кулачев покинул здание Академии наук, в котором проходил международный симпозиум. Его ждала черная солидная машина. Дверь открылась, давая возможность известному ученому проникнуть внутрь. Едва Кулачев устроился на заднем сиденье, машина тронулась.
— Сергей Петрович, для пресс-конференции все готово, — с какой-то особой, ласковой вежливостью проговорил молодой и прекрасно одетый помощник, сидевший рядом, позади водителя.
— А пресс-релиз готов? — поинтересовался академик.
— Разумеется.
Помощник вытащил откуда-то и протянул академику листок, на котором поверху крупными буквами шло название: Проблема бессмертия решена. Последующий текст рассказывал об открытии академика С. Кулачева, позволившем обеспечить человеку вечную жизнь.
— Хорошо, — поворчал академик, покончив с чтением, и тут же погрузился в размышления о предстоящем эксперименте.
Вскоре машина, миновав непременные пробки, подъехала к известному информационному агентству. Помощник, схватив пакет с пресс-релизами, выскочил из машины, подождал, когда выйдет Кулачев. У стеклянной двери их ждал директор агентства, худой и курчавый.
— Добрый день. Прошу, — радушно улыбаясь, он показывал на дверь.
Миновав охранника, они зашли в лифт, который поднял их на четвертый этаж. Академик был препровожден в кабинет директора. Прекрасный французский коньяк и разнообразные фрукты ждали его.
— В зале уже негде яблоку упасть, — довольно сообщил директор, наполняя рюмку.
— Может быть, пойдем? — озаботился академик.
— Не надо. Еще пять минут, — тронув своей рюмкой рюмку академика, директор с явным удовольствием глотнул темно-коричневую жидкость.
Академик тоже выпил, но по его лицу можно было догадаться, что он не оценил достоинств дорогого импортного коньяка.
Наконец они прошли в зал. Он и в самом деле был заполнен журналистами, съемочными группами. Одних телекамер Кулачев насчитал более десятка. Когда они устроились за столом, директор агентства представил академика, после чего Кулачев произнес:
— Вначале я попытаюсь объяснить вам смысл своей работы, а после этого вы зададите вопросы. Всю свою научную жизнь я посвятил изучению механизмов старения и смерти организма. Еще Вейсманом в конце девятнадцатого века была высказана точка зрения, что смерть придумана эволюцией для того, чтобы выбраковывать ненужные особи, чтобы быстрее сменялись поколения, чтобы популяция не засорялась «монстрами». Ведь чем старше организм, тем больше вероятность, что он родит уродливое потомство. Чтобы все это предотвратить, была придумана смерть в результате старения. Но для человека старение — атавизм, который следует преодолеть. Это программа, подлежащая отмене. И мы научились отменять старение. Можно сказать, что я и мои сотрудники победили смерть, — академик насладился реакцией, которую вызвали его слова. — Нами создан препарат, в полной мере заслуживающий названия Эликсир бессмертия. Принимая его, человек отменяет процесс старения и получает возможность жить вечно, — академик обвел собравшихся победным взглядом. — Прежде, чем предложить эликсир всем желающим, его необходимо испытать. Я намерен приступить к испытаниям завтра. Как истинный ученый, я проведу их на себе. С завтрашнего дня я буду принимать Эликсир бессмертия регулярно. Я на себе продемонстрирую действие чудо-препарата. Уже через полгода мы встретимся с вами здесь же, но я буду выглядеть иначе. По моим расчетам, мой организм будет отвечать организму двадцатилетнего юноши.
На этот раз оживление аудитории достигло наивысшей точки. Директору агентства пришлось даже поднять руку, чтобы успокоить собравшихся.
— Вопросы позже, — осадил он чересчур нетерпеливых журналистов, которые принялись выкрикивать какие-то слова. — Позже… Продолжайте, Сергей Петрович.
Сдержанно кивнув, академик произнес:
— Все желающие могут присутствовать завтра в нашей лаборатории при начале эксперимента. Ровно в полдень я в первый раз приму препарат. Все данные об изменениях в моем организме будут регулярно публиковаться в нашем бюллетене и вывешиваться на нашем сайте… Пожалуй, все. Задавайте вопросы.
Опять поднялся невероятный шум — каждый хотел первым задать вопрос. Директору опять пришлось вмешаться. С великим трудом он установил тишину. Указал на молоденькую журналистку.
— Господин Кулачев, скажите, не исключена ли возможность ошибки? — девушка смутилась. — Ну… что вы ошиблись?
— Нет. Такое не возможно, — абсолютно спокойным голосом отвечал академик. — Все проверено досконально.
Следующим выпало задавать вопрос бородатому журналисту в рыжем кожаном пиджаке.
— Сергей Петрович, — уверенно начал бородатый, — если эксперимент окажется удачным, что последует?
— Начнется массовый выпуск препарата. Он будет свободно продаваться в аптеках. И не только России, но и многих стран.
— Сколько он будет стоить? — спросил бородатый.
— Этот вопрос не ко мне.
— Но будет ли он доступен большинству граждан?
Тишина повисла в зале. Академик помолчал, пожевал губами.
— Я отвечу так: найдется достаточное число тех, кто сможет его купить.
— Очень не конкретно, — с досадой проговорил бородатый, но уже другой журналист, молодой и бойкий задавал вопрос:
— А вы думали о тех последствиях, которые вызовет ваше изобретение? Земля и так перенаселена. Если люди перестанут умирать, где взять еду и другие ресурсы для их существования?
Академик усмехнулся.
— Кто вам сказал, что все перестанут умирать? Некоторое количество землян сможет обеспечить себе вечную жизнь.
— Какое количество?! — громко спросила сухонькая женщина.
— Я этого не знаю. Это за рамками моей работы.
— Кто будет решать, кому жить вечно, а кому — нет?
— Не знаю.
— Наверно, деньги?
— Все эти вопросы не ко мне. Есть спонсор, который давал финансовые средства на исследования и которому принадлежат результаты. Он будет решать все, что связано с использованием Эликсира бессмертия.
Чувствуя, что разговор пошел не в ту сторону, академик шепнул директору, что следует закончить пресс-конференцию, что и было озвучено директором. Академик вновь оказался в директорском кабинете, вновь были наполнены французским коньяком рюмки.
Через минут десять академик, сопровождаемый директором, спустился на лифте на первый этаж. На улице они попрощались, помощник открыл дверцу. Кулачев неспеша разместился на заднем сиденье. Как только помощник оказался рядом, машина тронулась.
На следующий день при большом скоплении народу академику Кулачеву измерили давление, сняли кардиограмму, взяли клеточный материал для анализа. После этого академик прилюдно выпил мензурку с тридцатью миллилитрами препарата. Удивительный эксперимент начался.
Уже через месяц стало ясно, что академик Кулачев не ошибался. Признаки омоложения проявились в полной мере: улучшилась кардиограмма, прошло в норму давление, разгладилась кожа на лице и руках. Академик выглядел как пятидесятилетний мужчина. Это широко обсуждалось на телевидении и в газетах, причем не только в России. Впервые за долгое время наша страна регулярно упоминалась на Западе в положительном контексте.
По прошествии трех месяцев академик походил на тридцатилетнего человека. И не только внешне. Исследование на клеточном уровне подтвердило — ему на самом деле тридцать лет. Ну, как если бы ему было всего тридцать. Кулачев активно занимался спортом, охотно ездил на всевозможные встречи. Ходили слухи, что он завел себе молодую жену. По крайней мере, на встречах его сопровождала весьма симпатичная особа, которую он представлял как свою помощницу, а прежний помощник — тот, который присутствовал при начале эксперимента, — куда-то запропастился.
Процесс омоложения шел явно быстрее, чем полагал академик Кулачев. Через пять месяцев он превратился в семнадцатилетнего юношу с редкой бородкой. Применение Эликсира бессмертия было приостановлено, однако процесс омоложения продолжался. Академик молодел прямо на глазах. Через неделю ему стало четырнадцать, еще через неделю — десять. Он выглядел столь несолидно, что за него стали давать комментарии его подчиненные. Но самое неприятное было в другом — академик начал забывать многое из того, что знал. Когда ему исполнилось семь лет, он уже с трудом произносил биологические термины. О выступлениях перед журналистами не могло быть речи.
Процесс прекратился в четыре года. Академик ничем не отличался от детей этого возраста. Правда, он умел читать, но в наше время этим никого не удивишь. Его интересы ограничивались интересами ребенка — ему хотелось играть в детские игры и смотреть сказки по телевизору.
Поскольку условий для содержания ребенка в лаборатории не было, академика передали его сыну, сорокапятилетнему ученому-биологу. Но и тот не имел возможности сидеть с отцом. Поэтому Кулачев-младший отправился в ближайший детский сад с целью выяснить, как определить туда отца.
Заведующая встретила его приветливо. Сказала, что может устроить ребенка в младшую группу. Но необходимо помочь детскому саду, поскольку времена сейчас тяжелые, и без помощи родителей ничего не сделаешь. Кулачев-младший дал ей тридцать тысяч на ремонт кухни. Но когда настал момент оформления, и он передал заведующей паспорт отца, ту хватил удар. Она беспрерывно смотрела то в паспорт, то на академика, то на Кулачева-младшего.
— Это… его? — проговорила она через минуту.
— Да. — Кулачев-младший кивнул.
— Это ваш сын? — прошептала заведующая.
— Нет, отец.
Заведующая снова глянула в паспорт, словно хотела убедиться в правильности написанного там.
— Но… ему семьдесят.
— Скоро — семьдесят один, — тактично заметил сын.
— Но… как?
— Вы же видели репортажи об эксперименте, который проводил мой отец. Эксперимент дал такой результат. Просто в последний месяц его перестали показывать по телевидению. Увы. Порой наука дает отрицательный результат.
Помолчав, заведующая сказала:
— Я не могу его взять. — И полезла в сумочку, чтобы вернуть деньги.
Пришлось обращаться к правительству России. Только после этого академику предоставили место в детском саду. Вскоре выяснилось, что любимым его развлечением является игра в биологическую лабораторию. Детям нравилось играть с ним, и никто не спорил по поводу того, что Сережа неизменно исполняет роль начальника лаборатории.
«Жизнь не сыграна…» Так назвал Николай Пропирный эту подборку стихов. И, пожалуй, эта формула невероятно точно отвечает его внутреннему строю, его природе человека и поэта.
Николаю Пропирному не на один год случилось профессионально заниматься общественной деятельностью, которая далека от писания стихов и требует от человека гибкости, мобилизованности и иной раз слишком трезвого взгляда. Отсюда абсолютно трезвый и даже жесткий взгляд на мир Николая Пропирного и в каждодневной жизни, и в его книгах стихов, каждая из которых не похожа на предыдущую. При этом универсализм поэта проявляется и географически, и исторически. Его стихи — как перекресток городов, стран, народов в самые разные эпохи. Он ощущает вневременное бытие как вполне реальный предмет.
Николай Пропирный не сентиментален, но масштабен. Он никогда не сосредоточен на частностях и не рефлексивен, способен ухватить главное. Это не его жизнь «не сыграна». Это еще не сыграна вся жизнь. И не будет сыграна до самого конца. И не только Истории.
Евгений Бень
На Сенатской поземка вьюжит,
воздух пенится и дрожит, —
это ветер, собранный стужей,
мнет из воздуха миражи.
Петербург зимой не пустеет,
но густеет по точкам: вдруг
в переулке возле музея
вырастает взалкавших крюк,
вдруг из пестрого дилижанса,
словно семечки на паркет,
высыпаются иностранцы
и бегут снимать монумент.
Но пока последние метры
их автобус ползет до нас,
стоя здесь в окруженье ветра,
мы увидим все, как сейчас:
строй «московцев» подле Сената
в уходящий день декабря,
каменеющий император
отдает приказ пушкарям,
не бледневший на поле брани
белый домертва Бенкендорф...
Гром орудий. У Грома-камня
кровь-копейка ложится в кровь...
Беспощадное слово делом
вымел царь. Но не минет век
и потомок его несмелый
снова выплеснет кровь на снег.
Бесполезно! Мойры допряли.
И, оплачивая долги,
грохнут выстрелы на Урале
эхом питерской злой пурги.
А пока — просто все и страшно:
долг нарушен; исполнен долг.
Вот соратник позавчерашний
генерала ведет в острог…
…Но подъехали. Чуждым ором
обезличен мираж. Пойдем
от гранитной реки к собору,
не спеша говоря о том,
как жестокая справедливость
гасит дружескую приязнь…
…Эхо шепчет нам вслед тоскливо:
«Константин, конституция, казнь…»
Ни горечи, ни печали,
Хоть в усмешке завязла грусть...
Я чего-то не смог в начале,
А потом решил — ну и пусть!
Даже если в безумной были
Вдруг часы разбегутся вспять,
Вновь мы станем такими, как были,
И другими не можем стать.
По евклидовым параллельным,
Отправляясь копить долги,
Мы считали — молодо-зелено —
Их дарами, а дар — береги!
А теперь — вдруг — откуда-то сорок...
Впрочем, цифра — не есть итог.
С высотою тончает морок,
И пейзаж меняется в срок.
Жизнь не сыграна, даже если
Опустел в день спектакля зал.
Вроде был такой — Лобачевский,
И чего-то там доказал...
Содержаньем (спасибо, не формой!)
Каждый день на другой похож,
И привычка сделалась нормой
(что неплохо?) И все ж... и все ж...
Как царь-певец, тугой искавший плоти,
Чтоб напоследок немощь обогреть,
Для стылых чувств ищу тугую плеть,
Ищу врачей в Силене и Эроте,
Товарищах, пускай, порой лихих,
Да верных. С ними жизнь приобретает
И сок, и цвет, и запах, словно в мае
Забытый куст. И, чу! — крадется стих…
Но в ходе самоисцеленья — c’est la vie —
Внезапно возникает ощущенье,
Что не заменит вдохновенья опьяненье,
Как и совокупление — любви…
А пусть влюбленности! В эпоху суррогатов
и кризисов — что громкие слова!
Знай, в очажок подбрасывай дрова,
Да радуйся тому, чем днесь богаты…
О, если б мысль холодная одна
Рождала стих, не дожидаясь чувства!
О, алгебры свободное искусство!
О, дарящие рифму времена!..
Пустое все. А значит — погрешим.
Пусть — очажок, в него — сучок посуше.
Все врет огонь, и все же, это лучше,
Чем сквозняки пустующей души.
Не города, а базар. Точнее — рынок.
Все на продажу: от метро до метра,
От мэрии до юных украинок,
Цветущих в свете фар на фоне ветра.
Все продается — и тела и чрево.
И кто велик, и кто несметно мелок.
Чем лучше расфуфыренная дева,
Садящаяся в бентли, этих девок?
Чем лучше тот еврей, спешащий в офис,
Кавказцев с их хурмой заиндевелой?
Для торгаша — а город в этом профи,
Все — суть товар, и все пригодно в дело.
Огни витрин манят к себе прозревших,
Реклама верный путь укажет к цели.
О, сколько их, купивших, взявших, съевших,
Продавшихся сей рынок перемелет…
И кто же вспомнит о судьбе Содома
В условиях базарного нон-стопа?
Что остается? — оставаться дома
И наслаждаться песней ти-ви-шопа…
Мы уйдем до того, как умрет обесчещенный город.
Мы уйдем, по себе оставляя неведомый полис,
И шагнувшие вслед захрустят по рассыпанной соли,
Не умея изведать нелепого нашего горя.
Что пришельцам печаль? Им великая будущность светит
Средь бетонных протезов и бронзовой дичи декоров,
Но потомки ушедших — жестокие умные дети
Перемелют плебеев, приняв их обычай и норов.
Круг замкнется, когда Третий Рим станет просто Москвою,
Просто городом с парой объектов туристской отрады, —
Это было и с градом на Тибре, и с гордым Царьградом,
Где ушедших следы порастают газонной травою…
А сметенную славу придержат музейные стенды —
Пусть дивятся не знавшие чести. Дурным анекдотом
Завершается летопись. Сказками станут легенды.
Остаются надгробья ушедших когда-то кого-то…