Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2011

Леонид Гомберг

Художник всегда одинок

Леонид Гомберг. В Израиле вышла книга Александра Фильцера «Современное еврейское искусство: галут – алия – Эрец Исраэль»(2011), в которой представлены работы 67 художников ХХ – XXI веков. В ней собрана информация о более чем 130 художниках и около пятисот иллюстраций. Это уже не первый проект А. Фильцера такого масштаба: в 2008 году в Иерусалиме вышла книга «Еврейские художники в Советском Союзе. 1939-1991», содержащая около 470 цветных и черно-белых иллюстраций работ 64 художников. Несомненно, новый проект, как и предыдущий, станет событием в мире еврейского искусства, да, думаю, не только еврейского.

Как случилось, что ты стал участником этого проекта? И было ли в твоей творческой биографии нечто подобное прежде?

Слава Полищук. С Сашей Фильцером я познакомился в 1988-м. А в 1989-м он написал статью о серии моих картин «Песни Субботы». Это была самая первая статья обо мне. Я благодарен Саше за то, что мои работы оказались в двух его книгах. Он проделал огромную работу по составлению альбомов. Никто до Фильцера всерьез не занимался этой темой. Но самое интересное для меня в этом проекте то, что еврейское искусство, вне зависимости от смысла, вкладываемого художниками и искусствоведами в это понятие, представлено произведениями сегодняшнего дня.

Л.Г. В 1990 году мне довелось посетить Музей современного еврейского искусства на квартире А. Фильцера в Измайлово, – это собрание легло в основу двух его иерусалимских альбомов. Тогда я был потрясен увиденным: как много удивительных картин собрано в одном месте Москвы! А я и не подозревал, что, оказывается, есть такое, особенное, еврейское изобразительное искусство…

Как, каким образом ты почувствовал себя частью этого направления?

С.П. Я никогда не чувствовал себя частью какого-либо направления. Я начал рисовать поздно. Много копировал в Третьяковке. После четырех лет в Училище 1905 года – лет, надо сказать, совершенно замечательных! – это быстро прошло. Когда впервые пришел к Фильцеру, то увидел работы художников, которые на выставках не появлялись. Одних не пропускал союз художников, другие уехали, третьих уже не было в живых. Но это было подлинное! И потому поражало. По качеству это было настоящее музейное собрание.

Наоми и Рут

Л.Г. Мне нередко приходилось отвечать на вопросы: что такое «еврейская литература»? чем от нее отличается израильская литература? Каким образом вычленить еврейскую литературу на русском языке из собственно русской литературы? Должен сказать, что у меня до сих пор нет однозначных ответов. В этой связи мне бы хотелось спросить тебя: что такое «еврейское изобразительное искусство»? Не есть ли это очередная химера, созданная в воображении нашей интеллигенции?

С.П. Ответа нет и у меня. Но именно это и вселяет надежду. Искусство вообще не занимается раздачей ответов. Это мое мнение. Такой подход к творчеству мешает художнику. И в первую очередь представление, что у искусства есть какая-то великая миссия, некое предназначение, сила, способная что-то изменить в жизни окружающих. При этом никто не спрашивает у самих окружающих. Это – игры людей, никакого отношения к искусству не имеющих.

Я хорошо помню время, когда писал «Песни Субботы». Я искал себя, вспоминая то, что окружало меня в детстве. К тому времени все уже ушло. В работах присутствовала тема – талесы, бороды, стихи о Кишиневском погроме. Даже подписывался я ИВРИ. Было много «слез». Делал все совершенно искренне. Можно ли эти работы назвать еврейским искусством? Если есть желание, – можно. А у меня желания идентифицировать себя в рамках еврейского искусства или какого-либо другого – нет. На днях я и Ася Додина сделали работу: на холст наклеены ботинки. Это еврейское искусство? Если «нет», то почему? Что изменилось с тех пор, как я работал над Песнями? Если «да» – то, что еврейского в моих стоптанных ботинках?

Возникает путаница: с одной стороны, «еврейский» художник – не еврей Рембрандт, с другой, «не еврейский» – еврей Модильяни. А между ними Левитан, Сутин...

Я могу несколько лет работать над серией картин, вышедшей из строки «белее белого твоя рука...» (Извини, если цитирую неточный перевод Песни Песней!) При всем моем восхищении «Сказанием о Гильгамеше» или строками из «Кольца Нибелунгов», все это остается для меня лишь замечательным текстом. С Торой связи гораздо тоньше, намного глубже. Слово, цвет, линия каким-то неведомым или ведомым образом – если согласиться, что все есть Творение, – влияют на меня, как художника. Может быть, моя принадлежность к тем далеким людям, вышедшим из Египта и стоящим у горы Синай, внимая Моше, определяет мою причастность к неким ценностям, сформировавшим меня как человека, в первую очередь? Может быть, именно поэтому я человек с другого берега, Хибру?.. Мне всегда были ближе псалмы Давида, сочиненные, когда он стерег овец.

Голова старика

Л.Г. В качестве журналиста мне приходилось участвовать в семинарах художников, которые проводила Дина Рубина в ее бытность на работе в Москве. На этих замечательных, неповторимых встречах нередки были споры о том, кого следует считать «еврейским художником». Высказывались разные точки зрения. Некоторые «горячие головы» договаривались до того, что в картинах И. Левитана чувствуется еврейская грусть, и на этом основании его, мол, надо причислить к еврейским художникам… А что ты думаешь по этому поводу? Еврейский художник – это что: национальная ментальность, иудейское вероисповедание, личное пристрастие, техника живописи, особый взгляд на мир?..

С.П. Услышав такую оценку, Левитан, один из лучших европейских пейзажистов XIX века, думаю, грустно усмехнулся бы. Ну а грустить было от чего: ведь ему, будущему академику Императорской Академии Художеств, было отказано в проживании в Москве.

А по сути вопроса, перечисленные тобой свойства лишь в небольшой степени определяют художника вообще и еврейского художника, если кто-то себя таковым считает, в частности.

Говоря о французском, американском или английском художнике, мы обозначаем его принадлежность к тому или иному государству. Не более того. В сущности, то же самое с израильскими художниками. Ничего не меняется, и когда мы говорим о художественных школах: Барбизонская школа, Английская школа XVII века или, скажем, Американские регионалисты. Чистая география! Художник, родившийся в любой точке земли и имеющий американское гражданство, – американский художник.

В понятие «еврейский художник» мы вкладываем совершенно иное значение, загоняя себя в ловушку, – так мне кажется. Два совершенно разных понятия «еврей» и «художник» мы сопрягаем, заставляя вступить в борьбу за право подчинить одно другому. Борьба эта возникает неизбежно. С одной стороны, сама природа творчества неотделима от неукротимого стремлению к свободе, часто – любой ценой. С другой, называя художника «еврейским», мы постоянно требуем от него подтверждения каких-то особых свойств, да хотя бы пресловутой «еврейской грусти». Это объясняется всей нашей историей – бесконечными изгнаниями, унижениями, погромами, Холокостом. Все это в нас живет. Но именно здесь для меня кроется то, о чем мне труднее всего говорить…

Искусство для художника, настоящего художника, не является частью жизни. Это сама жизнь. Искусство вмещает в себя жизнь, а не наоборот. Цвет, линия, форма – первичны. Они были всегда, даже когда истории еще не существовало. Возможно, они возникли сразу после Слова. Но можно допустить, что темнота, мрак, как некая форма цвета, существовала до Слова...

Стоя у холста, художник работает с первичной субстанцией и, в конце концов, становится ее рабом, какая бы тема не явились исходной причиной творчества. Из какого бы «хлама» не возникал образ! И иногда, крайне редко, слышится шепот, голос или то, что кажется голосом. Этот тихий, едва слышный звук достаточно силен, чтобы заглушить все вокруг. Даже память. Ради этих мгновений и работает художник. И совершенно неважно, как определить то, что ты делаешь. Ибо то, что ты делаешь, определяют не твои убеждения, не твои познания, а этот не твой голос, вернее, умение расслышать, всмотреться в него.

Химеры

Л.Г. Предмет рассмотрения Александра Фильцера – именно современное еврейское искусство, что мне кажется очень важным. При этом он приводит разные хронологические рамки этого культурного явления, тем самым давая понять, что единой точки зрения у искусствоведов не существует.

Так что же это такое – современное еврейское искусство?

С.П. Не знаю. Если художник работает в прикладных видах искусства – над предметами ритуала и еврейского религиозного быта, – тогда понятно. Фильцер говорит об этом в книге. Но в современном искусстве сегодня все не однозначно. Если мастер определяет себя как современного еврейского художника, – у него есть на то основания. И это его право… Писать трудно. Каждый день начинаешь все заново. Часто холст сопротивляется, выматывая неделями. Чем глубже уходишь в себя, – а другого пути нет – тем труднее возвращаться, тем больнее чувствуешь разрыв с теми, кто приходят на выставки. Художник всегда один.

Я – еврей, родился в бывшем Советском Союзе, в бывшем местечке, живу в Америке. Думаю, что это максимально определяет мою ситуацию.

Не было ничего лучше, чем вдыхать запах старого бархатного мешочка, где хранились тфилин и талес моего деда, запах молочных коржиков, которые пекла бабушка. Нет ничего лучше, чем слушать Токкату и Фугу ди бимоль Баха, особенно среднюю ее часть, или Зиму из «Времен Года» Вивальди. Нет ничего страшнее, чем держать в руке несколько оставшихся фотографий восьмилетней девочки, закопанной вместе с родителями в городе, где я родился спустя ровно двадцать лет. Нет и не будет ничего лучше, чем сидеть с Асей на набережной Вольтера летним парижским утром и пить черный кофе.

Это и есть я.

И если кто-то назовет несколько моих холстов частью современного еврейского искусства, так тому и быть: я возражать не буду.