Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2011

Раввин Шмарьягу Иегуда Лейб Медалье

Маргарита Лобовская

Трагические годы

В 1935 году в газете «Безбожник» утверждалось, что «В Спасглинищевской синагоге обнаружена шайка аферистов-воров, возглавляемая раввином Медалье. Он организовал хищение памятников и, подчистив их, продавал за новые. Спекуляция с памятниками дала им 20 тысяч». Тогда суд не смог уличить раввина в аферах, но через три года в разгуле «большого террора» раввин Медалье вновь был уличен в преступном желании перезахоронений бывших благотворителей религиозных деятелей общины, чьи родственники находились за рубежом. Допросы, возможно, и пытки пожилого раввина продолжались недолго. 26 апреля того же страшного года Военная коллегия Верховного Суда Союза ССР зачитала заключенным обвинение в контрреволюционной деятельности и объявила приговор: «26 апреля 1938 года Военная коллегия Верховного Суда Союза ССР приговорила Медалье Шмера-Лейба Янкелевича как участника контрреволюционной террористической организации к высшей мере уголовного наказания – расстрелу с конфискацией всего его личного имущества. Настоящий приговор был приведен в исполнении; раввина расстреляли, и его тело сбросили в общую могилу на полигоне «Коммунарка». Оправдывая казнь раввина, газета «Безбожник» поспешила оповестить читателей о его преступлениях.

8 июня 1938 года «Безбожник» опубликовал еще одну статью «Вражеское гнездо в синагоге». В характерном стиле того времени автор этой газетной публикации подробно рассказал о преступной деятельности «врагов народа». Каждая фраза звучала как приговор: «Антисоветская группировка свила себе гнездо в московской центральной «хоральной» синагоге; заклятые враги советского народа раввин Медалье, Уринсон (бывший купец), Брауде (бывший крупный фабрикант-мануфактурщик) и другие подобные «клерикальные авторитеты», прикрываясь маской религиозных ортодоксов – так называемых хасидов – ставили одно время своей задачей сорвать строительство в Биробиджане. Десятки тысяч рублей, награбленных в результате темных махинаций, Медалье и его дружки использовали для подобных ешиботов. В ешиботы вербовались сыновья раввинов. Многих они подкупали, а некоторых спаивали водкой, причем пьяные оргии устраивались под лестницей в «хоральной синагоге». Антисоветская работа проводилась участниками сионистско-клерикальной группы по прямому заданию иностранной разведки и зарубежных белоэмигрантских церковных организаций, от которых систематически получали крупные денежные средства. Раввины были заодно с палачами народа». Через двадцать лет сын Медалье получил уведомление о посмертной реабилитации покойного отца. На полигоне в Бутово в декабре 1937 года был арестован по доносу соседей и расстрелян синогогальный кантор Мошко Хаим Гутенберг.

В Братских могилах «Коммунарки», Бутово в 1937-1938 годах зафиксировано 4527 погибших. Кто они? Москвичи и жители многих районов страны, иностранцы. Среди расстрелянных были бывшие дворяне, офицеры Российской армии или их потомки, инженеры, члены кооперативов, частники-сапожники, скорняки или портные… В числе казненных было много священнослужителей Православной церкви и активных члены ВКП (б), попавших во всевозможные чистки тридцатых годов. В числе казненных представители многих народов российской многонациональной страны; русское население дополняют немцы, китайцы, латыши и в том числе 540 евреев, среди которых инженеры, ремесленники, торговцы партийные чиновники, многие из которых были глубоко преданы партии и во время допроса так и не поняли, в чем их обвиняют. В эти же и в последующие годы в темные вечерние часы из внутреннего двора здания НКВД на Лубянке и из Варсонофьевского переулка выезжали закрытые грузовые машины. Они направлялись на Шаболовку, в сторону Донского монастыря, у стен которого на территории кладбища круглосуточно работал единственный в те годы в Москве крематорий. В дневные часы в траурном зале близкие прощались со своими родными, а вечером быстро, оперативно кремировали тела расстрелянных «врагов народа» и рядом в общей могиле хоронили пепел казненных. На этом месте установлен общий памятник жертвам террора 1930-40-х годов, и вокруг него отдельные мемориальные знаки. Здесь же художественная композиция – в память о деятелях Еврейского Антифашистского комитета, расстрелянных 12 августа 1952 года. На Донском кладбище в любое время года лежат цветы на могиле Соломона (Шломо) Михайловича Михоэлса, убитого по приказу Сталина 13 января 1948 года.

Вне московских кладбищ нельзя понять ушедший трагический век. В годы войны москвичи прокладывали дорожки между могилами на новом Востряковском кладбище, устройством которого вплотную будет заниматься новый раввин московской хоральной синагоги Шлойме Михелевич Шлифер…

Памятник в Ивантеевке

Ивантеевские имена

Я, проводя экскурсии в московском музее «История ГУЛАГа», в ответ часто слышу вопросы-возражения: «Стоит ли говорить или даже вспоминать об этом. Да, заключенные возводили новые города за Полярным кругом, спускались в шахты, прокладывали дороги. Да, был лагерь АЛЖИР (Акмолинский лагерь жен-изменников Родины), но это было необходимо в то тяжелое для всей страны время». Некоторые экскурсанты не хотят знать правду. Экскурсия хороша, когда она проходит по водам канала, вокруг открывающиеся пейзажи, подмосковные моря всегда производят эмоциональное впечатление, но история исправительно-трудовых лагерей, расположенных по Дмитровскому шоссе, вблизи Пушкино и Ивантеевки, требует особого внимания и другого настроения. Потребность познания подлинной истории приводит людей не только в музеи, но часто определяет смысл жизни.

Житель Ивантеевки, журналист, краевед, Григорий Борисович Китайгородский, на протяжении последних десятилетий собирает и записывает свидетельства современников. Он работает в архивах и воспроизводит неизвестную гражданам историю родного города в годы сталинских репрессий. В 2009 году в изданной книге «Возвращенные имена» он, по собственному признанию, смог опубликовать «лишь малую часть имен жителей Ивантеевки, жертв государственного террора, чьи дела обнаружены в архиве». Открытие документов, чтение пожелтевших листов поражает количеством имен и нелепостью причин, по которым были расстреляны в 1930-ые годы жители подмосковного поселка и окрестных деревень.

Какое преступление мог совершить, например, некий упомянутый в книге «Кобызев Сергей Михайлович, беспартийный, образование низшее, инвалид 2-й группы»? «19 сентября 1937 Кобызев осужден и приговорен к расстрелу Тройкой при УНКВД. Приговор приведен в исполнении 21 сентября 1937 года». Имена, имена, имена. Нужно ли это? Это необходимо. Жители города и близлежащих мест узнали о том, что всю жизнь скрывали от них в советские годы; они сами ощутили потребность посмотреть на дом, где жил их расстрелянный предок, познать свои корни…

Григорий Борисович продолжает работать, выявляя имена, адреса, сохранившиеся лагерные бараки на землях Пушкинского района, воспринимаемые как памятники уже прошлой эпохи. На этом месте жили заключенные, построившие канал, который так был необходим москвичам. Доставляли заключенных из Средней Азии, Украины, многих районов России. Необходимость установления памятных знаков на месте былых лагерей в память погибших заключенных на былой величественной стройке необходима для последующих поколений. Григорий Борисович продолжает работать в архивах. Его подвижническая кропотливая работа отмечена в 2008 году Дипломом-премией академика Андрея Сахарова «За журналистику как поступок». Пожелаем ему успехов в его поисках и новых горизонтов…

Захарий Письман с мамой Рахилью Захаровной

Захарий Письман

Там, за переездом

В память об одном из активных волонтеров Волынской еврейской общины Владиславе Андреевиче Наконечном прошла презентация его последней книги «По местам трагедий и памяти». Этот замечательный человек приложил много усилий к тому, чтобы не стерлись с карты Волыни места гибели евреев, невинно расстрелянных в годы ее оккупации немецко-фашистскими войсками в 1941-1945 гг.

В этой книге есть такие строки об одной из могил: «За железнодорожным переездом, невдалеке от железнодорожной станции, фашисты и полиция в октябре 1942 года провели акцию по уничтожению евреев, жителей поселка и окружающих сел. В 1990 году на месте их расстрела был установлен гранитный памятник, на котором выбит текст: «На цьому місці в жовтні 1942 року німецько-фашистськими загарбниками були розстріляні 1293 мирних жителів єврейської національності».

По состоянию здоровья я не смог принять участие в презентации этой книги, но сердце мое болит, потому что в этой могиле могла оказаться и наша семья.

Здесь речь идет о железнодорожной станции Сенкевичевка (ныне Гороховского района Волынской области) на линии Луцк – Львов, где с октября 1939 года мой отец Письман Евель Юдович служил начальником станции. На втором этаже вокзала была служебная квартира, в которой жила наша семья: отец, мама и трое сыновей. Я был старшим, – в 1941 году мне исполнилось десять лет, среднему брату Юре – четыре, а младшему Володе – два года.

В моей памяти сохранились все подробности начала войны. Рано утром 22 июня мы проснулись от шума пролетевших над станцией самолетов. Я поспешил к открытому окну, ожидая увидеть красные звездочки на их крыльях, но они уже скрылись. На перроне, хорошо видном из окна, против обыкновения было много людей, ожидавших поезд из Львова. В небе снова послышался гул приближающихся самолетов. Я поднял руку, чтобы помахать летчикам, но внезапно раздалась пулеметная очередь. На крыльях самолета мелькнули фашистские кресты. Перрон мигом опустел. Мама «оторвала» меня от окна. Оставив меня с младшими братьями в подвале, побежала к отцу. Вскоре вернулась и произнесла: «Война!», стала собирать в узел какие-то вещи. В это время к нам пришел стрелочник – отец попросил его увести нас подальше от вокзала. Стрелочник привел нас к себе на хутор, который располагался за железнодорожным переездом. Здесь мы заночевали.

Глубокой ночью нас разбудила мама. Стрелочник быстро повел нас к перрону, где тихо попыхивал с потушенными фарами паровоз с двумя пульмановскими вагонами, переполненными людьми. Нас запихнули в один из них. Без лишнего шума поезд отправился в сторону станции Здолбунов, а на пустом перроне осталась одинокая фигура отца.

Немецкие самолеты напомнили о себе уже утром 23 июня. Эшелон, который насчитывал уже десятки вагонов, остановился. Паровоз подавал тревожные гудки, люди начали выпрыгивать из вагонов – лестниц не было. Мама помогла мне спрыгнуть первому, затем я ловил братьев и маму. Она взяла на руки Володю, я ухватил за руку Юру, и мы побежали следом за другими людьми подальше от вагонов. Сзади раздавались пулеметные очереди. Вскоре паровозный гудок позвал людей обратно. Мы вернулись к эшелону, вскарабкались в вагон. В крыше появились отверстия от пуль. Поезд тронулся – мы продолжали двигаться на восток.

После обеда налет повторился, в этот раз немцы не только обстреляли нас, но и сбросили бомбы. Появились убитые и раненые, были повреждены некоторые вагоны. Чтобы продолжить путь, пришлось переформировать состав – поврежденные вагоны сбросили под откос, остальные снова прицепили к уцелевшему паровозу, и мы двинулись дальше в тыл.

На второй день эшелон дважды подвергся налетам, и все повторялось: люди бежали от железной дороги, потом возвращались, приводили состав в порядок, и он снова двигался вглубь страны. На третьи сутки ночью в голову и хвост эшелона прицепили платформы с зенитными пулеметами. Бомбежек больше не было, но в небе шли воздушные бои. Прокатился слух, что нас везут в тыл за Москву.

Сколько дней мы были в пути, я не помню. Младший брат Володя заболел дизентерией, и в Горьком нашу семью высадили из поезда, поместили в изолятор. Через сутки, уже в санитарном поезде, мы продолжили путь и прибыли на станцию назначения – город Котельнич Кировской области.

Всех эвакуированных из эшелона, в котором мы ехали до Горького, погрузили на пароходы и по Вятке отправили в деревни. Нашу семью оставили в Котельниче, выделили комнату в частном доме. Маму приняли на работу в сушильный цех деревообрабатывающего завода, на котором делали ящики для боеприпасов и ремонтировали самолеты По-2.

Два с половиной года мама пыталась найти отца, но тщетно. Только в феврале 1944 года отец узнал наш адрес и телеграммой вызвал в недавно освобожденный от фашистов Харьков, где работал диспетчером станции Харьков - Сортировочный.

Тогда мы и узнали, как отцу удалось выбраться из Сенкевичевки: он покинул станцию на второй день войны, когда с соседней станции в ответ на его звонок по телефону прозвучала немецкая речь. Всю войну отец прослужил в прифронтовых железнодорожных бригадах на разных должностях: бригадиром воинских эшелонов, дежурным по станции, начальником временных железнодорожных разъездов, диспетчером. Попадал под бомбежки, несколько раз он едва избежал плена. Искал свою семью в деревнях, где были расселены эвакуированные из эшелона, от которого мы отстали в Горьком, искал и в Горьком. При случае звонил по железнодорожной связи на станцию Божково, где мы жили до переезда в Сенкевичевку. И лишь после освобождения Харькова на станции Божково его нашло письмо от мамы.

Воссоединение нашей семьи в Харькове было непродолжительным – всего три месяца. Отца вновь отправили в освобожденные районы Западной Украины. В августе 1944 года мы переехали к отцу в Луцк, но уже без Володи – он умер 1942 году. Жизнь здесь была неспокойная: на Волыни шла жестокая борьба между Советской властью и бандеровщиной. Ничего не изменилось и после Победы.

Поэтому посетить Сенкевичевку не было никакого желания.

После войны в Луцке родились две мои младшие сестры. В 1951 году я окончил школу и поступил в Ленинградское военно-топографическое училище. Двадцать шесть лет прослужил в Советской Армии далеко от Волыни. В 1977 году вернулся в Луцк и через месяц уже работал в Управлении главного архитектора города.

Однажды служебные дела привели меня в Сенкевичевку. Не могу описать волнение, с которым я преодолел последние метры до здания вокзала. Ноги не шли. Приближаясь, я не отводил глаз от окон нашей бывшей квартиры, где прошли два счастливых года детства, и из которых я увидел начало той страшной войны. В голове роились мысли: может встречу кого-то, кто помнит моего отца, кто сможет показать могилы расстрелянных евреев Сенкевичевского гетто?

Сначала зашел к дежурному по станции. Персонал станции состоял из довольно молодых людей, которые ничего не могли рассказать о прошедшей войне и, тем более, о довоенном начальнике станции. Не оказалось очевидцев войны и во дворе станции. Лишь одна пожилая женщина, проходившая мимо, вспомнила те трагические события. На мой вопрос о месте расстрела узников гетто она махнула рукой куда-то в сторону: «Десь там, за переїздом!».

От этого взмаха руки и этих слов старой женщины внезапно нахлынули детские воспоминания, и стало нехорошо: это же туда, в ту сторону, за тот переезд, на свой хутор уводил нас стрелочник 22 июня! И не случись нам уехать в ночь на 23 июня, не случись отцу вовремя позвонить на соседнюю станцию и услышать разговор по-немецки, и мы бы стали жертвами трагедии в Сенкевичевке, «там, за переездом».

В той поездке временем на поиск могилы я не располагал и отложил его на потом. Через некоторое время руководство нашей общины попросило меня помочь В.А. Наконечному осуществить его идею – составить обзорную карту «Холокост на Волыни», и я с большим желанием подключился к этой работе.

И такая карта была создана… А главное, во время работы над картой Владислав Андреевич пообещал, что будет брать меня в поездки по местам гибели евреев. Но он серьезно заболел, и все силы сосредоточил на работе над книгой «По местам трагедий и памяти».

В марте 2008 года Владислава Андреевича не стало. Но остались его книги о Холокосте на Волыни как завещание продолжать начатое им дело. И оно продолжается: волонтеры под руководством С.А. Швардовского с помощью местных властей выявляют все новые места массовых расстрелов евреев, могилы небольших групп евреев и одиночные захоронения.

Еще до войны многие еврейские семьи уехали из СССР, теперь их потомки проявляют большой интерес не только к местам гибели своих соплеменников, но и к старым еврейским кладбищам, гетто и другим памятным местам. После уничтожения еврейского населения Волыни в годы войны за кладбищами некому стало ухаживать, часть из них заброшена и застроена. В некоторых селах сохранились старые еврейские кладбища, но они запущены – заросли лесом, кустами, иногда даже засыпаны мусором. Надгробные плиты разрушены или использованы для хозяйственных нужд. Если местные власти и помогали облагораживать места массовых расстрелов, то до старых еврейских кладбищ давно никому не было дела.

Теперь этим занялись волонтеры нашей общины. Уже два года я участвую в экспедициях по еврейским захоронениям. Как топограф я должен облегчить поиск этих мест по карте и выбрать маршрут, зачастую – через лес и болота.

Во время одной из поездок дошла очередь и до места захоронения узников Сенкевичевского гетто. Памятник оказался почти рядом с переездом. Я оглядывался вокруг в надежде увидеть тот хутор, на котором наша семья укрывалась в первый день войны от возможной бомбежки станции. Но за семьдесят лет местность сильно изменилась, остался лишь переезд. Хутор был где-то рядом, но от него не осталось и следа. Зато стоит памятник невинно убитым евреям.

И есть чудом спасшаяся от той трагедии наша семья. Уже ушли из жизни наши, светлой памяти, родители – Евель Юдович Письман и Рахиль Захаровна Мосион. Из переживших войну остались только я и мой брат Юрий. У нас и двух наших сестер шестеро детей и шесть внуков.

Вечная благодарность тем, кто помог нам выжить.

Вечная память тем, кто погиб в те тяжелые годы.