Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2011

Семья Даниловых: в центре – Николай Николаевич Данилов в детстве; слева – его отец

Виктор Гин

Данилов

Из дневников

Я иногда приходил к нему, и мы коротали зимнюю ночь у жарко натопленной «буржуйки». Коля поступил на заочное отделение Литературного института имени Горького и много в эти дни писал. Стихи его были полны горечи за растоптанную демократию (да и была ли она?), обиды на власть имущих. Но через несколько лет после отставки Хрущева райком партии, сменив гнев на милость, решил выдать Данилову вместо партбилета кандидатскую карточку. Николай не соглашался, считая, что если признали его исключение ошибочным, то обязаны восстановить во всех правах. У Коли еще не до конца были разбиты «розовые очки». Райком (не без нажима КГБ) усмотрел в стороже с высшим образованием политический вызов и стоял на своем. В конце концов Данилову приказали ехать в Москву на Государственную партийную комиссию к самому Гришину. Тот стукнул кулаком по столу и потребовал немедленно получить кандидатскую карточку. Но Данилов не испугался гнева члена Политбюро и написал заявление, что с такой партией не хочет иметь ничего общего.

С этого момента Николай стал интересоваться диссидентским движением. Даниель, Синявский, Гинзбург, Горбаневская… Вместе со своим приятелем юристом Александром Гендлером они стучались в двери закрытых судебных процессов, ссылаясь на Конституцию, где сказано, что суды в СССР – открытые и демократические. Данилов не знал, что Александр Гендлер возглавлял группу поддержки восставших чехов. А Гендлер не хотел втягивать Данилова в это дело. Он только одолжил у него на время пишущую машинку: надо было печатать листовки. Позднее, когда группу Гендлера арестовали и установили хозяина пишущей машинки, за Николаем началась слежка. Причем КГБ не скрывал этого: к одним нашим общим знакомым даже приходили сотрудники органов и не рекомендовали общаться с Даниловым. Тем временем Коля вовсю писал «антисоветские» стихи и даже отослал большой цикл – «Мое персональное дело» – в Литературный институт в качестве курсовой работы. (Один экземпляр этого цикла долгое время хранился у меня, а второй находится у Лили Куниной, живущей ныне в Араде). Он откровенно нарывался на арест, мечтая, что откажется на своем процессе от адвоката, скажет острую правозащитную речь и попадет как политический заключенный в один лагерь с Даниэлем и Синявским. Но все произошло совсем не так. Его трудоустроили на полставки юрисконсультом на предприятие красок и через некоторое время послали в командировку в Москву, где делать ему было совершенно нечего. Коля догадался, что его отсутствие нужно правоохранительным органам для проведения беспрепятственного обыска в его квартире. Он грубо зашил свои стихи в сидение стула и оставил там же записку: «Привет работникам КГБ!» с перечислением фамилий. Вернувшись из командировки, где был свидетелем, как в метро забрали его приятеля (тот сопротивлялся и приглашал любопытствующих подтвердить, что не делал никаких правонарушений), Коля обнаружил, что обыск в квартире был. Изъяли стихи, тетради, разбросали по полу бумаги и вещи. Данилов поехал на Финляндский вокзал, намереваясь отправиться за город к жене, но тут его и взяли. Он тоже начал кричать, что ничего не сделал, призывал в свидетели пассажиров. Один из них согласился, пошел на площадь к ожидавшей машине, открыл дверцу и сказал водителю: «В Большой Дом!».

Однажды к концу рабочего дня я вернулся из местной командировки в свой отдел, и мне сказали, что меня просили срочно позвонить в КГБ майору Тотоеву. Я позвонил, и мне любезно, но настоятельно было предложено немедленно приехать на Литейный. Там я без проволочек получил пропуск и опять же очень любезно был препровожден в кабинет следователя по фамилии Рябчук. У следователя было утомленное, меланхоличное лицо, но иногда во время разговора молниеносная улыбка, похожая на оскал, пробегала по нему, словно судорога, и у меня возникала дрожь от неожиданности и омерзения. Рябчук сообщил мне, что мой друг Данилов арестован, и следствию необходимы кое-какие мои показания. Я поинтересовался, за что взяли Данилова. Оказалось, за «спекуляцию пишущими машинками» (вспомните одолженную Гендлеру). На столе следователя в пухлой папке находилось «полное собрание» сочинений Данилова. Капитан Рябчук доставал отмеченные закладками листы, протягивал мне и спрашивал, видел ли я это стихотворение. Я прочитывал и, если улавливал «криминал», давал отрицательный ответ и кивал головой, если стихи были нейтральными. Так мы играли в «кошки-мышки» часа три, после чего Рябчук начал печатать протокол. В процессе допроса я понял, что здесь хорошо осведомлены о моем творчестве, в частности, о только что опубликованных стихах в журнале «Юность». Я не знал, что с этого момента буду занесен в «черный список» и путь к публикации мне закроют на долгие годы. Прежде чем подписать протокол я попросил капитана убрать из текста всякие «по-моему, не читал», «кажется, не видел», а заменить на прямое отрицание. Домой вернулся я поздним вечером. Меня встретила испуганная, заплаканная жена (к тому времени я женился, о чем разговор впереди). Оказалось, что ей звонили на работу и кричали:

– Где ваш муж скрывается? Мы его уже три дня ищем! Немедленно приезжайте в Большой Дом!

И она во время моего допроса находилась в соседнем кабинете у следователя Голубева. Ей задавали те же вопросы (готовилась нам очная ставка), но жена заявила, что как хозяйка дома постоянно находилась на кухне и никаких стихов Данилова не слышала.

А потом был суд. Повестки получили двенадцать друзей Николая, большинство из них – наши общие. Но одного молодого мужчину я видел впервые. Шепнули, что фамилия его Гедони, и что он был провокатором на одном из недавних политических процессов. В ожидании суда выяснилось, что буквально всех на допросах спрашивали, не считаем ли мы Данилова психически больным? Конечно же, все мы отрицали это предположение. Мне хотелось, чтобы Гедони тоже публично подтвердил, что Данилов здоров. И я громко заговорил с ним об этом. Гедони охотно согласился, но потом, на суде, заявил, что такой умный преступник, как Данилов, вдвойне опасен для общества. (Гедони учился в Ленинградском университете и, будучи студентом первого курса, подпал под исключение в числе группы студентов философского факультета, проявивших вольнодумство. Потом был завербован КГБ, прощен, образование закончил в Петрозаводске, где защитил кандидатскую степень. Через много лет один человек, хорошо его знавший, сказал мне, что Гедони эмигрировал в Канаду, но «еще вернется с орденом»).

Суд над Даниловым был без обвиняемого, так как «медицинская экспертиза» признала его психически больным (и это еще до судебного заключения). Все показания свидетелей о том, что он совершенно нормален, не были приняты в счет. Вызывали нас поочередно. Когда я сказал, что не согласен с мнением экспертов, меня спросили:

– Разве не свидетельствуют о мании преследования такие стихи Данилова?

Как можно писать о том, чего не было?

Я ответил, что, во-первых, слежка за ним была, и мы, его друзья, об этом знали, а, во-вторых, поэт имеет право на вымысел, о чем прекрасно сказал Саша Черный:

Моя жена, врач по образованию, усмотрела грубую профессиональную ошибку в зачитанном медицинском заключении. «Эксперты» поблагодарили ее и ошибку тут же исправили. Данилов был признан виновным в антисоветской агитации и пропаганде, но рекомендован к лечению как психически больной в одной из спецбольниц КГБ.

Больница эта находилась возле Финляндского вокзала. Здание окружал высокий каменный забор, а на улицу выходило только окошечко в стене проходной. Помимо таких «сумасшедших», как Данилов, в этой больнице были и настоящие, совершившие преступления в состоянии невменяемости. Поначалу Николая поместили в палату, где было одиннадцать заключенных, а потом перевели в одиночку (позднее подселили какого-то физика из Москвы). Каждые полгода больные проходили переосвидетельствование в присутствии авторитетной врачебной комиссии. Николай наивно полагал, что первая же комиссия поймет, что он абсолютно здоров с точки зрения психики, и его освободят. Но комиссии сменяли одна другую, а желанной свободы не давали. Ленинградская поэтесса Наталья Грудинина, человек исключительной порядочности и кристальной совести, боровшаяся еще недавно за освобождение Иосифа Бродского, решила узнать, какой срок дали Данилову. Она сумела выхлопотать себе выступление в этой больнице спецрежима. С той поры мы знали, что Николаю дали два с половиной года, о чем его жена передала ему при очередном свидании. Чтобы не свихнуться на самом деле, Данилов делал зарядку, переводил с английского стихи Китса и занимался художественной резьбой по дереву. За малейшую провинность больным делали уколы, и Николай старался избежать этого «лечения». В течение дня поили чаем, от которого ощущалась подавленность, сонливость. Однажды поймали двух заключенных, пытавшихся бежать. Они перелезли через стену и спрыгнули во двор прилегающего завода, где тут же были пойманы. Их жестоко били и прописали усиленное «лечение».

Прошли два с половиной года. Прибыла в положенный срок комиссия. Профессор осмотрел «больного» Данилова и спросил: – Ну, вы теперь всем довольны?

– Всем, – ответил Коля.

– А напрасно, – возразил профессор, – у нас в стране еще очень много недостатков…

– В отличие от вас, – сказал Данилов, – я не могу себе позволить роскошь быть недовольным.

Его выписали с диагнозом «хроническая шизофрения». Это означало, что за малейшее отклонение «от нормы» его могли взять обратно. Жена с ним развелась, и Николай, встретив подругу юности, свою первую любовь, уехал к ней в Одессу. Стихов он теперь почти не писал, но талант, данный ему свыше, проявился в новой ипостаси: резьбе по дереву. Вскоре в одесском Доме ученых состоялась выставка его работ. Делегация из Германии была настолько потрясена ими, что один из престижных немецких журналов посвятил Данилову и фотографиям его поделок целый разворот. А потом выставку организовал московский Дом литераторов. В книге отзывов – восторженные слова Гамзатова, Евтушенко, многих других известных деятелей литературы. Но в официальной прессе не появилось ни строчки: КГБ продолжал «курировать» своего подопечного. Работы Данилова экспонировались на ВДНХ, они могли бы украсить любой музей страны, но в них никто не был заинтересован. Сегодня большинство из этих работ находятся в США.

Николай проявил себя и как талантливый прозаик. В трех номерах журнала «Наука и религия» (в течение трех лет) публиковалось эссе-расследование Данилова «Чти отца своего». Интересно – невозможно оторваться! Речь идет о поисках Николаем своего отца, пропавшего без вести в годы войны. А отец в самом ее начале был командиром дивизии – и вдруг бесследно исчез в сорок первом на ленинградском фронте. Данилов усомнился, что такая фигура могла просто так исчезнуть. Он начал активную переписку с бывшими фронтовиками. Результат поисков превзошел все ожидания. Выяснилось, что его отцу удалось выйти из окружения. Он возвращается в родной Кременчуг и поступает на работу в немецкую комендатуру в качестве специалиста по сельскому хозяйству. Перед войной он развелся со своей женой (матерью Николая), переехал к любовнице, и теперь вместе с ним она работала в той же в комендатуре. Мало кто знал, что специалист по сельскому хозяйству является руководителем кременчугского подполья. Когда немцы отступали, они всех специалистов забрали с собой. Позднее отца Николая разоблачили и поместили в концентрационный лагерь, откуда в 1944-м году он сумел бежать. Далее его следы обрывались. Но Коля на этом не остановился. Он попросил подругу жены, ехавшую по гостевой в Америку, попробовать разыскать человека по имени Николай Семенович Данилов. Такой человек нашелся в Канаде. Совпадал его возраст. Коля послал на его адрес письмо с уведомлением о вручении. Ответа не последовало, но на вернувшемся бланке уведомления была роспись отца. Коля позвонил по телефону адресата и записал разговор на магнитофон. Отец говорил односложно: «Это ошибка. Лучше не надо». Может быть, он боялся, что у сына возникнут неприятности, или у него самого (всем было хорошо известно, как расправляются в Советском Союзе с бывшими военнопленными). А, может быть, за отцом были какие-то грехи. Коля предпринял попытку повидаться с ним, полетел в Канаду, но не был допущен на порог дома. Единственное, что он узнал, – с отцом живет его бывшая любовница.

Данилов сегодня является председателем правления общества «Одесского мемориала». За годы своей деятельности лично раскрыл немало мест массовых захоронений жертв сталинского режима. Недавно я звонил ему. Голос у него бодрый. Жизнь продолжается.