Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2011

Татьяна Анчугова

От французских широт

Воспоминания студентки 1950-х годов

Жерар Филипп. Москва, 1955 год

Принято считать, что голова студента 50-х годов была забита цитатами из марксизма-ленинизма. Нет, наши головы были полны цитатами из французских фильмов. И, прежде всего, из фильма «Их было пятеро», который мое поколение знало наизусть. Это фильм о судьбах солдат, вернувшихся ненужными в праздный Париж. О том, что прочитаем в изданном в 50-е годы романе «Три товарища»: «Все фальсифицировалось и забывалось, а тому, кто не умел забывать, оставалось только бессилие и отчаяние, безразличие и водка. Прошло время человеческих и мужественных мечтаний. Торжествовали дельцы. Продажность. Нищета!»

На просмотрах возникали параллели между увиденным на экране и глубоко запрятанными явлениями жизни. Именно тогда возникло понятие «потерянное поколение». И самочувствие всех «потерянных» было понятно студенту того времени.

В картине молодой человек, красавец Андре, страдает от невосстребованности. Ему ничего не остается, как снова уйти на войну, неважно с кем.

– Зачем Вы идете на войну? Разве у вас мало «Крестов»?

– Мне нужен еще один крест. Деревянный!

Мы откликались на это сердцем. Так же, как на эпизод у входа в какой-то ресторанчик. Мы увидели, как вчерашние солдаты оказались лишними: их пытаются оттеснить, буквально перед носом захлопывают двери. И брошенная кем-то фраза: «Французских солдат не пускают» – вошла в наш студенческий лексикон и повторялась всякий раз, когда мы оказывались в положении изгоев. Остались в памяти многие диалоги, особенно в любовных сценах. Текст, как вообще во французских картинах, завораживал афористичностью, «вторым планом», «игрой», юмором – на фоне прямолинейного, догматического, лозунгового языка эпохи.

Словечки подхватывались с голоса дублирующих актеров, таких как В. Караваева (героиня фильма «Машенька» режиссера Райзмана), Н. Александрович (известный по радиопостановкам), З. Гердт, которому особенно удавалось передать ироничность, живость, грассирующие оттенки французской речи. А Валентина Ивановна Караваева, смею думать, своим глубоким красивым по тембру голосом даже усиливала шарм французских актрис.

Французские фильмы посыпались на нас, как из рога изобилия, когда Министерство культуры, воспользовавшись ослаблением цензуры, провело в 1955 году нечто вроде декады (или месячника, не помню) «Французские кинофильмы в СССР». «Пробил» это мероприятие кто-то из бывших кинематографистов, возможно, Гр. Александров; по крайней мере, он написал вступительную статью в очень хороший буклет. Вся Москва ринулась на просмотры. «Красное и черное», «Пармская обитель», «Фанфан-Тюльпан», «Плата за страх», «Рюи блаз», «Тереза Рактэн». И такого качества 20 фильмов. Артисты, снимавшиеся в этих фильмах: Жерар Филипп, Жан Маре, Ив Монтан, Симона Синьоре, Даниель Дарье, Мария Казарес – стали любимцами московской публики, приезжали в Москву в качестве гостей.

Это было время, когда фильмы соотносились с такими понятиями, как благородство человеческих отношений, тонкость чувств, чистота, что следует особенно подчеркнуть в противовес сегодняшнему засилью на российском телеэкране низкокачественных передач. Это было время, когда бессменную вахту «лучшей актрисы года» несла Мишель Морган, утонченная, поэтичная, и впрямь пришедшая с «Набережной утренних туманов». Это было время, когда боготворили Жерара Филиппа не только за его громадный талант, деятельный энтузиазм, самоотверженность, но и за его личностные качества. Современники писали: «В тревожные послевоенные годы он был для нас воплощением чистоты, умеренности, целомудрия юности, похожей на юность, которую мы видели в наших мечтах» (Из книги «Жерар Филипп». М.-Л., 1962).

В октябре 1955 года москвичи увидели блистательного Фанфана-Тюльпана «живьем» во время краткого пребывания его с делегацией кинематографистов. Некоторые счастливчики оказались на спектакле «Золушка» (с Улановой), где он присутствовал. В антракте все бинокли со всех ярусов были устремлены на него. Стихийно возникла театральная забава: кто-то додумался спускать сверху на веревочках в его ложу программки и фотографии. Артист очень смеялся и подписывал.

Французское кино помогло нам раскрепоститься, создать атмосферу легкой болтовни, состязания в остроумии. Веселых выдумок было немало. Помню, однажды в автобусе наша компания так разыгралась под дудку острот (моя подруга Т.Е. была мастер в этом деле), что хохотал весь автобус и вошедшая контролерша, умирая от смеха, так и не смогла поймать ни одного «зайца».

Пьер Ренуар. «Девушка с веером»

А как влияло кино на моду, и говорить не приходится. Мальчишки из московских двориков после фильма «Их было пятеро» вышли на улицу, перебросив плащи за плечо, точь-в-точь, как это делал в фильме обаятельный Жан Клод Паскаль. Девушек с удлиненными глазами звали не иначе, как Симона. После «Жюльетты» в моду вошли широкие юбки с перетянутой талией, и не счесть было девушек с прической «под Баббету». И все это Москва! И все это – мы!

Одно из самых ярких впечатлений жизни – гастроли театра «Комеди Франсез», основанного в 1680 году и носившего неофициальное название «Дом Мольера». 6 апреле 1954 года мы присутствовали прямо-таки на королевских спектаклях «Мещанин во дворянстве», «Тартюф» – с точно выверенной эстетикой классицизма.

Никто не ожидал, что москвичей сразит спектакль «Сид» по пьесе Корнеля, написанной в 1636 году. Со сцены повеяло духом рыцарских времен. Высокий слог! Высокие идеалы! Мужество в испытаниях! Красота исполнителей! Не случайно Франция возвела этого героя в национальный символ. Существуют даже поговорки: «Красив, как Сид», «Бесстрашен, как Сид» и т.п. Справедливость ее подтвердил лучший исполнитель этой роли Жерар Филипп (его и хоронили в костюме Сида).

Нас же покорил в этой роли Андре Фалькон, молодой, красивый, в порыве доблестных устремлений. Он стал «героем» наших студенческих забав. Развлекаясь на семинарах по марксизму, мы перебрасывались друг с другом шутливыми записочками. Мне шли от имени Андре Фалькона, да еще такого, в духе времени, содержания: «Границу перешел благополучно... передайте по струне», «Готов снова задушить вас в своих капиталистических объятиях». Подобной «чепухой» исписана моя книга «Материализм и эмпириокритицизм». Я ее сохранила в память того, как отбивались мы от тяжелых кирпичей «эмпириокритицизма» (сейчас и слова этого не выговоришь). Впрочем, в моих программках есть и подлинные автографы знаменитых «мольеровцев», в том числе Андре Фалькона. Через 10 лет он снова выступал в Москве в «Федре» Рассина. Увы, основательно изменившимся. Он более не увлекал нас. К тому же судьба подарила нам много новых встреч.

В сентябре 1956 года в Москве свои лучшие спектакли показал Народно-национальный театр Жана Виллара». В «Дон Жуане» Мольера Ж. Виллар стал кумиром публики. Такого Дон-Жуана мы больше не видели, несмотря на богатый опыт хождения по театрам. Единственной в своем роде была также Мария Казарес в спектакле «Мария Тюдор» по пьесе В. Гюго. Знакомая нам по ряду фильмов, на сцене она превзошла все ожидания. Довелось услышать ее легендарный голос, знакомый французам по ее участию в актах национального значения. А ее трагедийная мощь сравнима только с дарованием Рашели: «Расплавленный страданьем крепнет голос // И достигает скорбного закала // Негодованьем распаленный слог» (Мандельштам).

А голос Парижа донес до Москвы Ив Монтан в своих песнях. Впервые его «раскрутил» в четырех радиопедачах Сергей Образцов после своих гастролей во Франции. Ив Монтан давал свои концерты в переполненных залах, включая Лужники. Сегодня, когда ни один «эстрадник» не обходится без «поддержки», кажется странным, что певец стоял на сцене один, в простой коричневой рубахе, и никаких ослепительных эффектов. Между тем, Париж вставал в его песнях, как на ладони. И обходились без переводчиков. Кто не поймет слов: «О, Paris!», «O, boulevard», «Сe taxi», « Сe caf?». А когда он пел «Ce ci bon», зал весело подхватывал.

Вскоре песни его были переведены на русский язык и, что называется, пошли в народ. Осталась песня Марка Бернеса: «Когда поет далекий друг… А песня все ближе, все ближе звучит от французских широт...» Ив Монтан неоднократно приезжал в Москву с Симоной Синьоре. Как-то со студентами МГУ они встречали Новый год на Ленинских горах. Дружбу с певцом скрепляли также и политические мотивы. До поры до времени! Резонанс всего этого был велик.

В 50-е годы москвичи имели возможность посмотреть многое из того, что видели парижане у себя дома. Раза два в Москве показывал свое искусство знаменитый мим Марсель Морсо, чье имя отразилось также в песне. Высоцкий пел о Марине Влади: «... и сам Марсель Морсо ей что-то говорил». С нами же он разговаривал без единого слова. «Рассказал» сюжет на библейскую тему: о Давиде и Голиафе, перемешивая серьезное и комическое, но на возвышенной ноте. Осталась в памяти жуткая сценка, когда комическая игра с масками перерастала в трагическую ситуацию «железной маски», которую невозможно сорвать. Пантомима недосягаемого уровня!

В эти же годы было положено начало многолетнему содружеству стран в области балета. Первая встреча с балетной труппой театра Гранд Опера произошла в 1958 году. Незабываемы спектакли с участием балерины мирового класса, знаменитой Иветт Шовире: «Жизель», «Тени», концертный номер «Умирающий лебедь». Через восемь лет она вновь танцевала в «Жизели», в спектакле Большого театра. Партнером ее был Марис Лиепа.

В когорте французских музыкантов, приезжавших в Москву в разные годы, первой любовью для нас оставался дирижер Анри Клюйтанс. Это он в феврале 1959 года, выступая с оркестром французского радио в Консерватории, ввел нас, тогда мало подготовленных, в мир Дебюсси, Равеля, приобщил к красотам импрессионистической музыки. А кто был на концерте 10 февраля, не забудет, какое впечатление произвело официальное открытие, в частности, исполнение гимнов: нашего и «Марсельезы». Наш гимн в интерпретации Клюйтанса, в струнной обработке, зазвучал как прекрасная мелодичная музыка.

Большую роль в преодолении запретов на западное искусство сыграл ГМИИ им. А.С. Пушкина. В 1955 году здесь открылась выставка «Французское искусство XIX-XX вв. из музеев СССР», а вслед за ней «Французская живопись XIX в. из Лувра и других музеев Франции». Как важно было это сделать в противовес недавнему (в 1949 г.) разгрому «Музея современного западного искусства», созданного на базе коллекций московских меценатов.

Но самое сенсационное событие тех лет – «Выставка картин П.Пикассо», устроенная в 1956 году по инициативе Ильи Эренбурга. Тогда словно прорвались плотины, отгораживающие нас от заграницы. Внешне это было похоже на штурм музея небывалым потоком посетителей, так что пришлось вызывать конную милицию. В залах тоже царило возбуждение. Около каждой картины разгорались споры. Стариков шокировал «сплошной кубизм». Молодежь рвалась к новому. Героем дня стал «диссидент», тот, о ком писал Евтушенко: «Он отрицал Герасимова, // Он утверждал Пикассо». Выставка запомнилась не только шумом вокруг нее, каждый унес с собой тот или иной поразивший его образ. Мне лично очень импонировал «Портрет Воллара».

Далее московская интеллигенция, подогретая очерками Эренбурга о «Ротонде», ринулась в ранее полупустые залы импрессионистов. Мы увидели то, с чем больше никогда не расставались: Ренуар, Эд. Мане, К. Моне, Сезанн, Ван Гог. И этого оказалось мало. Мы с сокурсницей Т.Е. поехали в Ленинград, чтобы пройтись по малопосещаемому третьему этажу Эрмитажа и «дополучить» переданную сюда часть коллекции московских меценатов. Отсюда я увезла репродукцию картины Ренуара «Девушка с веером» и водрузила рядом со своим рабочим местом в редакции Радиокомитета, куда устроилась на работу. Года четыре назад это было бы просто невозможно в идеологическом, подверженном всяким страхам, учреждении. Но шел 1957 год. Эта картина сопровождала всю мою молодость. А теперь у меня в доме висит на стене «Портрет Стефана Малларме» кисти Эд. Мане – отголосок более поздних французских выставок. Здесь поэт как бы в творческом наитии создает свое стихотворение «Лебедь», высоко ценимое всеми любителями поэзии.

В 1950-е годы начали издаваться собрания сочинений французских классиков, что вызвало небывалый ажиотаж в очередях возле Магазина подписных изданий на Кузнецком мосту. И сегодня в квартирах старых москвичей книжные полки завалены книгами французских авторов. Одним из первых был издан Мопассан, ранее совершенно недоступный. Причем все тома по мере выхода прочитывались от корки до корки – в молодости очень привлекали «чувственные» страницы. А на другом полюсе – «Мысли мудрых людей» (в специальных книжечках Ларошфуко, Лабрюйера, Монтескье).

«Культовым» для того времени был роман А. Дюма «Три мушкетера», любимый с детства. Долгие годы «днем единения» для нас с Т.Е. был «первый понедельник апреля» (как «19 октября» для пушкинистов). В этот день мы перезванивались, поздравляли друг друга, вспоминали «наш лицей». А выбрать день побудила первая строка «Трех мушкетеров»: «В первый понедельник апреля 1625 года все население городка Менга казалось взволнованным…». Этот день подарил нам Д’Артаньяна. И каждый раз при воспоминании о нем к нам возвращалась отшумевшая юность, весна, романтика.